Обман (СИ) - Субботина Айя - Страница 16

Я срываю с вешалки пальто до того, как Червинский врубает джентльмена и помогает мне одеться. Но все же он снова меня достает, цитируя в спину глупую фразу из старого фильма:

— Первым у нас будет мальчик!

Глава четырнадцатая: Марик

Наверное, я мазохист.

Ну а как еще объяснит тот факт, что чем больше моя адская козочка огрызается и шипит, тем сильнее мое желание обладать ему единолично и на веки вечные? То есть, это сродни чувству счастья от того, что в тебя втыкают иголки: больно и некомфортно, но хочется быть психом, закатывать глаза, пускать слюни и просить «Ещееее…»

— Ты на дорогу смотришь хоть иногда? — ворчит Молька, когда я в очередной раз поворачиваю голову, что оценить ее ноги под юбкой. Все-таки, что там у нее? Я готов просить даже целлюлит, а это не просто подвиг — это лучшее доказательство любви.

— Похоже, чтобы я в кого-то врезался? — подначиваю я.

— Похоже, что я не хочу стать инвалидом только потому, что тебе не дают покоя мои колени.

— Ну ты же их вечно прячешь, а мне просто необходимо иметь достаточно простора для фантазии… чтобы не скучно провести вечер в компании с… Семеном.

Адская козочка медленно округляет глаза.

Да-да, Молька, нее одна ты умеешь шокировать, и ты совершенно правильно понимаешь, на такой вечер я намекаю. Потому что именно благодаря тебе мне теперь не хочется других баб, мне даже собственный кулак милее, чем развратная деваха с бампером пятого размера. Так что получай теперь нового Марика: верного, влюбленного осла с мозолями на руках. И далеко не все они — из-за штанги.

— Я не хочу слышать о твоих… грязных…

— Покажи колени, — перебиваю я.

Просто так. Даже ни на что не надеясь, на чистый «дурняк», на авось.

И Молька, явно злобствуя, тянет юбку вверх.

У меня моментально встает. За секунду.

И мысли приливают совсем не к той голове, которой положено следить за светофором, потому что нам уже моргает «желтый».

— Рули, Червинский, а то выйду и пересяду к вооон тому парню, — она тычет пальцем в улыбающегося водителя какого-то четырехколесного велосипеда.

Вот же зараза!

По дороге домой Молька рассказывает, что в выходные у нее семейный ужин, и там будет тетка, которая вечно любит учить всех жизни, а в особенности хвастаться тем, что все самое лучшее отхватила ее любимая доченька Оленька. И что я должен убиться, а доказать, как она не права. Потому что так нужно. Для всего Молькиного семейства, а ей особенно.

— Признавайся — Оленька увела жениха? — посмеиваюсь я, помогая Вере выйти из машины.

К счастью, моя будущая жена немного успокоилась и даже принимает руку помощи, не шарахаясь от меня, словно черт от ладана. Меня прямо выкручивает от желания воспользоваться ее сладко спящей бдительностью, и еще раз попробовать поцеловать в качестве мести за то, что колени мне так и не показали. Вот что за херня: я взрослый мужик, сколько всего перепробовал, а тут пускаю слюни на недоноги.

Но сейчас у меня другой план, и имя ему: «Никуда ты от меня не денешься, строптивая и глупая».

— Есть какие-то особые пожелания? — интересуюсь я, изображая полное погружение в наш коварный план. — Цветы маме, валерьяну бабушке?

— Бабушке лучше шар для боулинга и отойти подальше, — смеется Молька.

Искренне. Ярко. Морща нос и щурясь до крохотных лучиков в уголках глаз.

Я же обещал себе не трогать ее? Корчить брутала и все такое. Так какого же черта я снова срываюсь и тяну эту безбашенную прямо на себя обнимаю за щеки, чтобы не могла даже головой пошевелить, и смотрела только на меня. Ну и глаза у нее — точно обсидиан, ну и что, что сейчас меня прямо из бойниц размазывает гневная артиллерия.

— Червинский, я же опять…

— Да я помню-помню, — тяжело дышу я, подталкивая ее к двери, размыкая ноги своим коленом. Вот теперь пусть кусается сколько угодно — все равно не достанет.

— А ну убери клешни, Крабс… — уже слабее, явно в панике, бормочет Молька.

Просто чудо: ни тебе адской козочки, ни «Верочки» — только моя любимая испуганная малышка, с такими глазами и губами, что у меня каменеют даже яйца.

— Я же тебя сейчас поцелую, Молька, — по-доброму злорадствую я.

— А я тебе язык откушу, — паникует она.

Чувствую, что пытается сучить руками и ногами, но, как и говорил, я намного больше, сильнее и тверже. Поэтому даже не удивляюсь, когда, отчаявшись принести мне вред своими слабыми кулаками, Молька сдается и просто опускает руки мне на плечи.

Правильно, щупай и осознавай всю прелесть владения Мариком Червинским.

— А ты хочешь поцелуй с языком? — раззадориваю ее, но в действительно сам распаляюсь так что мама не горюй. — А как же конфетно-букетный период?

— Только попробуй, Червинский, — пищит Вера.

— Учти, адская козочка, откусив мне язык, ты лишишь себя возможности получить массу удовольствия от моего им владения… в определенных техниках.

Она краснеет: от хлынувшей к щекам крови у меня чуть не воспламеняются ладони, поэтому я посылаю на хрен все игры и обещания, и просто прижимаюсь к ее губам.

Буквально покоряю этот любящий ругаться рот, размыкаю его требовательным поцелуем.

Молька совершает пару нервных движений, но даже не осознает, что ее пальцы крепко цепляются в мои руки, и что прямо сейчас я немного отклоняюсь назад, чтобы проверить смелую догадку.

Молька, словно жадная девчонка, тянется следом, а, поняв мою хитрость… больно кусает меня за нижнюю губу!

— Ты гад, Червинский! — рычит и пыхтит, а потом ведет ладонями вверх, хватает за ворот пальто и требовательно тянет обратно. — Но целуешься классно…

В моей совершенно не монашеской жизни до фига всего слушалось, и порой такого, что мне не хочется об этом вспоминать даже наедине с собой и молча. Но за многие-многие годы я вот так сходу и не вспомню случая, когда бы ведущей стороной в поцелуях был не я. То есть, конечно, инициатива была в моих руках, но сейчас…

Блин, она сказала, что я классно целуюсь, но на самом деле ее губы — это просто… чистый кайф. И язык, который Молька ловко проталкивает в мой рот, чтобы перехватить мой и утянуть его в что-то такое… скользкое, эротичное, тепло-влажное. Я как будто вообще впервые целуюсь с женщиной, потому что происходящее заставляет меня закипать изнутри, медленно тлеть от необходимости не заканчивать, а потащить это сокровище прямо в кровать. Сегодня. Сейчас.

— Червинский… — Молька медленно отодвигается, и теперь уже я тянусь за ней.

— Адская козочка, прости, но мне глубоко плевать, о чем тебе захотелось поговорить в эту минуту, потому что мой мозг обезножено сожжен твоими поцелуями. И, если ты не против…

Яркая вспышка света на секунду обжигает мне лицо, и я непроизвольно прикрываюсь ладонью. Подозрение зреет за секунду и за секунду же себя оправдывает, потому что Молька что-то клацает в телефоне, а потом торжественно сияя, словно демонический подсолнух, показывает мне экран, на котором моя рожа в формате: «слепой щенок тянется к соске».

— Я правда так выгляжу, когда целуюсь? — Я задаю вопрос просто так, не рассчитывая на ответ, но Молька, конечно же, не может удержаться от колючего комментария.

— На самом деле ты выглядишь еще хуже, — прикладывая ладонь к губам, «радует» она. — На фото дивным образом проявился твой интеллект. Вот здесь, — она тычет пальцем в тень от пальца на кончике моего носа.

— Ты просто зараза, — улыбаюсь я. А потом беру ее за бедра и тяну к себе, ничуть не стесняясь каменного желания в штанах. Я же не мальчик, да и она не девственница, хотя… С такой манерой одеваться, я бы не удивился, доживи она до этих лет совершенно невинная. — Слушай, Молька. А у тебя уже был секс?

Зачем я спросил? Очевидно, чтобы напороться на взгляд а ля «придурок на связи».

— А ты из тех, которые, ну, знаешь, нуждаются в наличие девственной плевы, чтобы чувствовать себя самцом и воинственно рычать?

— Чего? — смеюсь я, но снова упускаю момент, когда Молька выскальзывает из моих рук и быстро набирает код на двери в подъезд. Судя по всему, чая мне никто не предложит.