Пасынки (СИ) - Горелик Елена Валериевна - Страница 42

— Мне моими ушами пенять станут, — Раннэиль «отзеркалила» невесёлую усмешку Лизы. — Ну, да бог с ними со всеми. Может, и не будет ничего. Может, поговорим, и… разойдёмся, каждый в свою сторону. Пока не поздно.

…Лиза давно ушла — командовать дворней, чтобы готовили комнаты ей и сёстрам — а княжна Таннарил, по-прежнему делая вид, будто читает священную книгу, Она даже не подслушивала, о чём так долго говорил государь со своим приближённым. Раннэиль думала о том, с чего именно начать разговор, который наверняка будет иметь значительные последствия, чем бы он ни завершился. Здесь мелочей не бывает. Важно всё — не только слова, но и голос, выражение лица, глаз, жесты рук, либо отсутствие жестов. Она хорошо знала, что делать и как говорить с альвами. С людьми получалось хуже, но княжна всё-таки пыталась их понять.

Меншиков вышел из комнаты мрачным, как туча. Крайне нелюбезно зыркнув на кабинет-секретаря и альвийскую княжну, что-то процедил сквозь зубы и буквально вылетел в коридор. Из-под двери вспугнутой стайкой мышей брызнули дожидавшиеся аудиенции придворные рангом помельче… Что это с ним? Не вышло, как он хотел? Ну, ну, это только начало. Княжна с каменно-непроницаемым лицом неспешно поднялась, заложила книгу платочком и, оставив её на столике, чинно проследовала в комнату под жёстким взглядом Макарова. Ничего. Подождёт и секретарь, подождут и царедворцы.

Она ненадолго их задержит.

Этот человек был ещё более мрачен, чем выскочивший, словно облитый из ведра кот, Меншиков. И оттого, как прояснилось его лицо, Раннэиль поняла, что разговор царя с приближённым не имел к ней никакого отношения. Это хорошо. Видимо, Меншиков не хочет ссориться с её братом. Во всяком случае, сейчас. Сделав в уме соответствующую пометку, княжна привычно присела на краешек постели.

— Так и не поели, — грустно улыбнулась она. — Хотите, разогрею?

— Со всеми этими делами есть перехотелось, — проговорил государь. — Не спеши, Аннушка… Ведь ты слышала всё.

— Не всё, ваше величество, — с улыбкой призналась княжна. — Только то, о чём вы с Лизой говорили.

— Алексашка с тем же делом явился. Уговаривал не позориться на всю Европу. А хуже не будет. Хуже уже некуда, — странно, но император, известный своей гневливостью, говорил это со спокойствием смирившегося человека.

Когда Раннэиль хотела понять мысли собеседника, заглядывала ему в глаза. И сейчас поступила так же. Но эта привычка сыграла с ней злую шутку: она узнала этот взгляд. Узнала — и испугалась.

Точно так же он смотрел на неё в тот страшный час, когда его жизнь висела на волоске, и неясно было, дотянет ли до утра. То сжигаемый болезненным жаром, то плававший в собственном поту и слабый, как новорожденный младенец, он не сводил с неё полубезумных глаз. А затем, когда жар ушёл, его губы шевельнулись. Княжна, склонившись, разобрала его хриплый шёпот. Всего несколько слов по-немецки.

«Сколько народу вокруг, а тебя одну вижу».

Тогда она, сама изрядно измучившись, не придала этому большого значения. Даже вспомнила потом не сразу. Но уж когда вспомнила…

Сейчас в его взгляде не было болезненного безумия. Но всё прочее — осталось. Это признание, вырвавшееся с самого порога смерти, до сих пор стояло комом в горле у обоих, вынуждая молчать. Но, видно, действительно пришла пора заговорить о неизбежном.

— Матушка твоя меня, почитай, с того света вернула, — он сам решил начать этот разговор. — Видно, на то божья воля была. А боженька таких подарков зря не делает. Сколько бы ни отмерил, понимаю: всё не просто так дадено, а взаймы. Значит, ему что-то от меня надобно.

— Вы знаете, что? — княжна понизила голос почти до шёпота: такой поворот был для неё неожиданным.

— Догадываюсь. И много чего ещё не доделано, и…оставить некому. Анне с Карлом, что ли? Или Лизаньке, что по балам порхает ещё? Наташка — малолетка. Про Петрушку молчу. Мал да глуп, надорвётся. Племянницы? Катька[25], та смогла бы, потянула бы воз сей. Да, как на грех, уродилась в матушку, царицу Прасковью. Стерва была редкая, покойница, прости, господи, жизни никому не давала. Сёстры же Катькины мало на что годны… Кому всё отдать?

— Вы мечтаете о сыне, ваше величество, — княжна подавил тяжёлый вздох.

— Кто тебе сказал?

— Все говорят. Я это вижу. Оттого вы и торопитесь с разводом.

— Всегда знал, принцесса, что при тебе лишнего лучше не болтать, — усмешка государя была одновременно и грустной, и жёсткой. — И без того догадаешься, не дура… А спросить меня ни о чём не хочешь?

— Может, и хотела бы, но кто я, чтобы спрашивать о таком своего государя?

— Не лукавь, Анна, — лицо императора нервно дёрнулось. — Ты ведь поняла уже, к чему я веду.

— Не думаю, что у вашего величества есть на примете какая-нибудь немецкая принцесса, — сейчас Раннэиль не стала сдерживать тяжёлый вздох. — Но я не верю, что вами движет только государственный интерес.

— Не только. Мне нужна ты.

Они оба были взрослыми, не питающими иллюзий и не стремящимися говорить модными аллегориями. Всё просто и ясно.

— Я готова разделить с тобой жизнь, — едва слышно проговорила она по-немецки, на том языке, который знала лучше. — До самого конца, когда бы он ни наступил. Но нашему сыну никогда не простят этого, — она легонько коснулась собственного уха. — Альвы исполнены гордыни и в большинстве презирают людей. Здешняя знать ненамного лучше.

— Я ещё немного пожить собрался, — этот человек ответил по-русски. — Кому повелю, тому и кланяться станут. А ты? Согласна разделить жизнь со старым, дважды разведённым и больным…человеком, — он выделил последнее слово. — Нешто нужен тебе такой? — добавил он с наигранным весельем.

«Да. Нужен. И дважды разведённый, и больной, и человек. А уж кто из нас двоих по-настоящему старый, тут ещё неизвестно…»

— Нужен, — вслух сказала княжна, глядя ему прямо в глаза и не скрывая нежности. — Ты — жизнь моя, и этого уже ничто не изменит. А я нужна тебе — засидевшаяся в девках альвийская принцесса трёх тысяч лет от роду, с опасными привычками, любительница помахать мечом и построить козни? Неужели не страшно?

— Я давно уж никого не боюсь, кроме бога. И ты мне — нужна.

Тонко очиненное перо, окунувшись в серебряную чернильницу с тонко прочеканенными на боках наядами, лишь на миг зависло над чистым листом бумаги. Господин посол, поднаторевший на подобных отчётах, недолго думая, вывел первые строчки, уснащая их изящными завитками. Хотя писал он сие не герцогу де Бурбону, но тоже не последней персоне во Франции.

…Прежде всего, господин аббат, позвольте заверить Вас в моей искренней дружбе. Знаю, нелегко сейчас быть в курсе важных событий, находясь вдали от Версаля, однако, смею надеяться, что я не единственный Ваш друг.

Уже февраль, и до весны ещё далеко. В особенности здесь, у холодного моря, где слово «весна» означает «плохая погода». Впрочем, плохая погода здесь всегда. Зимой донимает холод, весной и осенью — грязь, а лето настолько мимолётно, что его не замечаешь. Признаться, я невыносимо скучаю по родине.

И всё же ближе к делу, господин аббат. В первую очередь обязан сообщить…

Вот здесь стоит подумать, что и как следует сообщить в первую очередь. Аббат де Флёри, воспитатель юного короля, ныне по состоянию здоровья проживающий в малоизвестном монастыре, старался держать руку на пульсе европейской политики.

…В первую очередь обязан сообщить о значительных переменах при дворе его величества Петра. После известий о его письме в Синод многие ожидали, что его величество направит посольство в какую-нибудь из европейских столиц, дабы посвататься к принцессе на выданье. Однако, как я уже ранее сообщал Вам, сего не могло случиться ранее по двум причинам. Во-первых, его величество ещё не оправился от болезни, а во-вторых, меж ним и принцессой альвийской возникла душевная приязнь, ныне переросшая в нечто большее. Принцесса накануне переехала в покои государя, и они живут вместе совершенно открыто, словно супруги. Многие также сомневались, что союз между человеком и альвийкой способен принести потомство, но на днях в Петербург из Москвы были доставлены три смешанных семейства. Ещё в прошлом году знатные альвы выдавали замуж овдовевших крестьянок из числа своих подданных за русских крестьян. Ныне же всему петербургскому обществу довелось убедиться, что браки эти не только плодовиты, но и рождённые дети обладают отменным здоровьем. Президент медицинской канцелярии, господин Блюментрост, что изволил принимать роды у альвийских женщин, обмолвился, будто никогда ещё не видел столь здоровых и жизнеспособных детишек. На кого они похожи, спросите Вы? Сложно сказать, ведь самому старшему из них едва исполнилась неделя. Однако ушки у них остренькие. Следовательно, надежды на бесплодный союз с женщиной нелюдской крови оказались беспочвенны. Принцесса молода и здорова… во всяком случае, выглядит таковой, хотя, если верить самим альвам, ей не менее нескольких тысяч лет от роду. Она способна дать его величеству столь желанного наследника. И даже если недуги сделают своё дело, и государь скончается до времени, оставив на престоле младенца, смуты так или иначе не будет. Ибо принцесса сия училась искусству правления у своего отца, а покойного князя Таннарила я могу назвать как угодно, только не мягкотелым правителем. Сии древние существа куда более циничны и беспощадны, нежели мы.