Авантюрист и любовник Сидней Рейли - Семенова Юлия Георгиевна - Страница 2

2

Будучи глубоко законспирированным разведчиком «Интеллидженс Сервис», он довольно бойко написал и опубликовал мемуары о тех событиях, которые мог припомнить.

О нем написаны десятки книг, сняты фильмы и сериалы.

Жаль только, что о знаменитом разведчике нет ни одного упоминания в Британской энциклопедии и в «Красной книге ВЧК».

А ведь приключений Рейли хватило бы не на одну, а на несколько жизней…

1. ПЕПИТА БОБАДИЛЬЯ, ВДОВА

«Последним браком Рейли женился на испанке Пепите Бобадилья».

(Из книги Н. Берберовой «Железная женщина».)

«Но Пепита Бобадилья, как и та японка, которая была влюблена в Рихарда Зорге, искренне убеждена, что Рейли любит только ее одну…»

(Из очерка Р. Пименова «Как я искал шпиона Рейли».) 1979 год. Москва, пункт приема вторсырья № 398/2

Эдик скучал. Он рассеянно следил за ногами прохожих, шлепающих по лужам, в сером квадрате полуподвального окна.

«Во всей России вряд найдете две пары стройных женских ног», — перевирая Пушкина, пробормотал он, провожая глазами бледные щиколотки очередной незнакомки.

И перелистнул страницу Эсхила, которого вчера вместе со старыми «Огоньками» сдала в макулатуру очкастая интеллектуалка, взамен получив вожделенную «Анжелику».

Дверь с грохотом распахнулась.

— Утиль здесь принимают? — поинтересовался здоровенный мужик, с трудом втаскивая два мешка всякой рухляди.

— Ну, — Эдик отложил Эсхила в сторону и лениво поднялся. — Только новых поступлений нет.

— В смысле? — насторожился амбал. — Вы шо, не плотите?

— Почему? — профессионально обиделся Эдик. — Вот прейскурант. Бумага — две копейки кило, текстиль — в зависимости от состава…

— Шо за цены? — возмутился мужик. — Дешевле на помойку выкинуть.

— Вольному — воля, — хмыкнул приемщик, снова опускаясь на табуретку и пододвигая к себе Эсхила.

Мужик задумчиво поскреб в затылке:

— А, один хрен. Не тащить же обратно.

— Выкладывай, — не отрываясь от «Прометея прикованного», велел Эдик. — И сортируй.

— Вот пердун старый, — бурчал себе под нос амбал, вываливая из мешков пачки газет, связки журналов «Политическое самообразование», стопки общих тетрадей и всякие тряпки.

— Ничего путного, — он с размаху отшвырнул в сторону нейлоновую рубашку и дырявые капроновые носки.

— Слышь, парень, вешай давай!

— Бумаги пятнадцать, хлопка три, шерсти полтора кило, — подытожил Эдик. — Итого, — он с размаху перекинул костяшки счетов, — пятьдесят четыре коп.

— Твою мать! — с глубоким чувством сказал амбал. — Жил человек, жил, даже на пол-литру не оставил.

— Пить — здоровью вредить! — приемщик театральным жестом показал на засиженный мухами плакат, украшавший обшарпанную стену. — Крышки хочешь?

— Чего? — мужик выпучил глаза.

— Для консервов. Знаешь, какой дефицит? Или туалетной бумагой возьми.

— А можно? — обрадовался амбал.

— Ну. Два рулона… Доплачивай 16 коп.

Посетитель растерянно пошарил по карманам.

— Но у меня нет мелочевки… Пустой… Я ж только из дому и обратно… Вишь, в тапочках…

— Ладно, чего уж там! — великодушно махнул рукой Эдик. — Я тебе так дам.

— Вот спасибо так спасибо. А то моя все время пилит: бесхозяйственный, мол… — довольный собой амбал сунул в карманы рулоны туалетной бумаги и покинул помещение приемного пункта вторсырья.

Эдик зевнул. И неторопливо принялся перетаскивать на склад новые поступления.

— Черт! — бечевка разорвалась, и пачка общих тетрадей рассыпалась по полу. — Связать как следует не мог!

Он поднял с пола одну тетрадку. В глаза бросилась надпись на картонной обложке: «БЛОКЪ-НОТЬ». Из пожелтевших страниц выпала на ладонь открытка со сдвоенным профилем Ленина — Сталина.

— Может, марка есть? — заинтересовался Эдик, переворачивая карточку.

Но на обратной стороне марки не было. Видимо, открытку отправляли в конверте.

«Дорогой Александр Михайлович! — писал неизвестному адресату неизвестный корреспондент. — Поздравляю Вас с двадцатой годовщиной великой пролетарской революции, делу которой Вы преданно и честно служили всю свою жизнь. Желаю Вам и впредь оставаться верным сталинцом и не жалеть сил в борьбе с мировой буржуазией.

Здоровье мое все не идет на поправку. Особенно беспокоит старая рана в плече. Да и ходить стал с трудом. Приволакиваю ногу. А как Ваши дела? Черкните при случае пару строк. С приветом к Вам С. К.».

— Коммунисты — вперед, — ухмыльнувшись, Эдик перелистнул блокнот в поисках конверта с маркой.

Мелькали какие-то даты, числа, инициалы…

— Дневник, что ли?

Он пробежал глазами страницу.

«…когда и встретил Черчилля. Спросил его, не может ли помочь, указав подходящих людей со средствами. Он, по-видимому, был искренне озабочен и просил меня ему написать, т. к. завтра утром уезжает…

Я немедля связался с Борисом Викторовичем. Ведь мы действительно в одной упряжке, и от того, какую сумму сумеем набрать, зависит успех нашего общего дела.

Вообще с. годами укрепилось мое мнение о Савинкове. Это самый близкий мне человек. И по духу, и по цели, и по отношению к жизни. Порой мне так не хватает его, и нет вокруг никого, кто хоть сколько-нибудь приблизился бы к этому идеалу. Кровь Бориса, этого гениального, на сотую долю не оцененного человека, на руках его палачей, большевиков, этих подонков от революции.

7 июня 1927 года.

Давно не садился писать. Было некогда. Весь май напряженно работал. Приходил домой и валился в кровать, как подкошенный. Утром просыпался с головной болью и снова на службу.

Наше управление все более напоминает обычное советское учреждение с его бюрократией, горами ненужных бумаг и служебной иерархией. Еще бы выдали каждому по паре нарукавников да конторские счеты. Товарищ П. просто вылитый бухгалтер. В его поросячьих глазках так и мелькают цифирки, цифирки, входящие-исходящие, дебет-кредит… А ведь подумать только, когда-то он был лихим рубакой, пламенным оратором и вел за собой массы. Куда все подевалось?

…Да, что время делает с людьми — уму непостижимо. Третьего дня заходила ко мне Е. III. Была в Москве проездом и на Киевском встретила Рене собственной персоной. Хитрая лиса черкнул ей адресок: он всегда старался мне насолить.

В первую минуту, когда позвонили в дверь, я решил, что сия особа пришла наниматься в домработницы. К счастью, мне не дали и рта раскрыть. Хорош бы я был, если бы сразу принялся вести речь о жалованье!

— Жорж! — воскликнула Е. Ш., борясь с одышкой. — Я знала, что мы еще встретимся! Майн готт! Вы нисколько не изменились!

И устремила на меня взгляд, полный страстного обожания. Признаться, только по нему я и распознал былую красавицу, некогда блиставшую в петербургских салонах и сводившую с ума миллионщиков и гвардейцев.

А ведь ей не так уж много лет, мысленно прикинул я. Даже если сделать поправку на женское кокетство в отношении паспортных данных, Е. Ш. теперь не более сорока пяти. Но где, позвольте спросить, персиковая кожа, лилейные ручки, некогда пылко обнимавшие меня (как, впрочем, и других)? Где гибкость стана и изящество ножки?

Передо мной стояла грузная старуха в поношенном платье и стоптанных ботинках. Вокруг когда-то прелестной шейки уныло обвилась траченая молью чернобурка. Е. Ш. нервно обмахивалась ее мертвой оскаленной мордой.

Разговор вертелся вокруг самых незначительных вещей.

Говорили о здоровье, о ценах на рынке, перебирали общих знакомых. Этот уехал, тот умер, третьего расстреляли, четвертого сослали… Насколько я понял, Е. Ш. давно развелась по советским правилам и нынче находится в стесненных обстоятельствах. Надо отдать ей должное: напрямую она помощи не просила.

Поддавшись невольному чувству жалости, я предложил Е. Ш. чаю. Она не отказалась. Больно было смотреть на то, как эта женщина, обжигаясь, с шумом отхлебывала кипяток и, роняя на платье крошки, с жадностью поглощала бутерброды, сооруженные мною на скорую руку.