Семь кругов Яда - Юраш Кристина - Страница 41

— Прости меня… — простонал горе-маг. — Я не хочу умирать, Цветочек… Я всю жизнь жил в нищете, всю жизнь мучился… Но я не хочу заканчивать жизнь в этой камере с крысами… Несправедливо… Все несправедливо… И все, что вы делаете, — это обман! Работай, работай, а денег все равно нет!

— Слушай, ты даже не поработал, — возразила я, вспоминая первый дележ добычи в структуре. — Другие уже получили первую зарплату!

— И сколько мне нужно работать, чтобы заработать обещанные горы золота? — горько усмехнулся нытик. — Столетие? Мне обещали быстрый заработок!

— Слушай, ты ничего не сделал, за что тебе платить? — изумилась я.

— Так я и знал! Обман все это! — заныл неудачник.

Снова жалость кольнула меня, пока я оглядывалась по сторонам. Он действительно молодой и трусливый парень… И я, конечно, не адвокат дьявола, но считаю, что проступок как-то слишком жалок для такого сурового наказания.

— Где печать? — выдохнула я, прислушиваясь к шагам в коридоре. — Как ее стереть?

— На двери… Я не могу до нее дотянуться… — прошептал, задыхаясь от счастья, Проектор. — Прошу тебя, Цветочек. Я не хочу умирать…

— Помолчи, — прошептала я, протягивая ему факел. — Держи крепко… Сейчас попробую стереть…

Свет дрожал, пока я пыталась оттереть грани и символы, но они не стиралась.

— Сейчас, одну минуту, — прошептала я, чувствуя, как мне машут рукой все отважные и слабоумные, а совесть утирает скупую слезу умиления. — Я попробую одну вещь..

Я метнулась в сторону своих покоев, воровато оглядываясь на предмет хвоста и рогов. Взяв со стола пробник с одной гадостью, которая умела стирать не только макияж, но и черты лица, я бросилась обратно. Бабочки не было, так что надеюсь, о моем акте благотворительности никто не узнает! Добрые дела нужно держать в тайне исключительно потому, что за них можно неплохо огрести!

— Что это? — с надеждой прошептал Проектор, сжимая в ослабевшей и трясущейся руке факел.

— Новая продукция. Предположительно — лосьон для лица, — фыркнула я, осторожно выливая белую дрянь на печать. Печать стала загораться, чтобы запениться, потускнеть и померкнуть. — Все! Ты свободен!

— Спасибо тебе! — простонал Проектор, открывая дверь и глядя на меня блестящими в свете факела глазами. — Поверь мне, я буду до конца жизни тебе благодарен… Я спрячусь, меня никто не найдет… Я даже высовываться не буду… Да оно мне и не надо… Поверь, ты даже обо мне не услышишь… Я не скажу, что это ты меня освободила… Никогда и никому… Не выдам…

— Хорошо-хорошо, — прошептала я, опасливо поглядывая в конец коридора. — Давай быстрее… Хватит благодарностей… Шустрее, говорю, шустрее…

— Я тебе так благодарен, что словами не передать, — по щеке Проектора текла слеза. — Я не выдам тебя, Цветочек… Даже под пытками… Помни, что у тебя есть друг! Настоящий друг!

— Все, дуй отсюда, друг! — прошипела я, отмахиваясь от попыток обнять меня.

Проектор вздохнул и исчез, оставив меня наедине с открытой дверью темницы и дрожащим пламенем факела. Я прикрыла дверь, стерла реагент и сделала вид, что так оно и было.

Эврард был занят, панику никто не поднимал, так что я успокоилась. Шли шестые сутки его бессонницы. Медведь-шатун, разбуженный среди зимы, уже слегка побаивался подходить к Эврарду. По уверениям старожилов и «старовыжилов», еще через сутки в окрестностях даже птицы разучатся петь, а ближайшая стая волков, которая иногда подвывает в тишине ночи, будет делать это тихо-тихо… Шепотом… Собрались стаей, пошептали на луну под фонограмму и разошлись. Как уверял Рыло, скорбно опустив глаза и вспоминая падших товарищей, на десятые сутки дракон будет вынужден вежливо просить воздушный коридор, дабы не потревожить рабочий процесс.

Я повернулась на бок, зевнула, понимая, что, с одной стороны, моя совесть чиста, как слеза младенца, а с другой… Я даже не поленилась посмотреть на «другую сторону»… меня ждут очень большие неприятности. Неприятности уже притаились неподалеку, пока я накрывала одеялом холодеющую «сторону», которая завтра может легко попасть под горячую руку. Ну хоть согреемся…

Стук в дверь поднял меня с кровати, заставив сонно осмотреться по сторонам.

— Цветочек! Вас зовут! — послышался перепуганный голос. — Собирают всех!

Ничто не заставляет так резко продрать глаза, как крадущиеся проблемы и затаившиеся неприятности.

В тишине, в которой муха кажется соседскими колонками с тяжелым, как жизнь, роком, за столом сидели все мои «подлизники»: Носач с документами, которые он прижимал к груди, и некромант с такими мешками под глазами, с которыми можно спокойно ходить, как с челночными сумками. Охрана сурово и молчаливо стояла по периметру.

В воздухе витал какой-то немой вопрос, ответом на который была гробовая тишина. Все дружно молчали, стараясь не смотреть на черный трон, на котором сидел Эврард. Вид у него был измученный и страшный. Вместо привычной улыбки на лице застыла холодная, непроницаемая маска.

— Итак, — глухо произнес он, вставая с трона. Все опустили глаза, стараясь не смотреть в его сторону. Стол был завален флаконами, бумагами, каталогами, которые даже не успели убрать в преддверии разбора полетов. Три канделябра стояли в ряд. Оплывшие свечи застыли каплями воска на подсвечниках.

— Цветочек! — ко мне протянули руку. Я послушно подошла, чувствуя, что ничего хорошего это не предвещает. На меня смотрели зеленые глаза, подернутые тенью нечеловеческой усталости.

— На подлокотник, — негромко произнес Эврард. Я проследовала на указанное место, пока Эврард повернулся ко мне спиной. Тревожная тишина стала еще тревожней.

— Я. Безумно. Рад. Тому. — отчеканил наш гениальный, делая шаг вперед. — Что. В нашем. Замке. Появился. Как бы это правильно назвать? Гуманист, наверное. Где-то здесь сидит самый добрый человек на свете! Ну же? Кто у нас тут самый до-о-обрый? Кто у нас тут проявляет высо-о-окие моральные качества?

Я сглотнула, чувствуя, что мне как-то зябко и неуютно.

— Но раз здесь есть воплощение добра и милосердия, то ему должен быть противовес. Воплощение зла и жестокости. Как вы думаете, кто-о-о это? — произнес Эврард, вскидывая голову и беря в руки наш увесистый каталог. Пролистав его и опустив глаза, он захлопнул каталог с тревожным звуком. — И почему-у-у честность не иде-е-ет по акции с доброто-о-ой?

Если бы не то, как он держал каталог в руке, я бы уже созналась.

— Я спрашиваю!!! — закричал Эврард, бросая каталог в сторону окна. Витраж разлетелся вдребезги. В руках уже был флакон с отбеливателем кожи. Правда, судя по бледным лицам, он уже не нужен. Флакон полетел в Топора, просвистев рядом с его ухом, и разбился о стену. Эврард коршуном вился над столом, хватая все, что плохо лежит. Маску для лица попробовал Рыло. Причем, судя по всему, еще и на вкус, ибо ему попало в лицо. Новое средство для роста волос было разбито о голову лысого, стекая сиреневыми каплями по лицу и бычьей шее моего первого чека.

Некромант со стоическим молчанием подставился под канделябр, понимая, что пример ранее юркого, а ныне лежащего и стонущего на полу с производственной травмой головы Носача, который рефлекторно дернулся от летящего средства для стирки, не очень вдохновлял. Стены были забрызганы продукцией. В некоторых даже были дыры. Разбитые и, как показал опыт, многоразовые канделябры валялись на полу. Каталоги, растрепав страницы летали по залу, заставив всех с ужасом вспомнить, какой у них был тираж. Под столом, насколько я помню, стоял деревянный ящик с сотней каталогов, и все дружно молились, чтобы Эврард о них не вспомнил.

— Я кому сказал! У нас сейчас не самое лучшее положение! — орал он, запуская флакон с духами прямо в гущу уцелевших сотрудников. — Вы понимаете, что нас сейчас вытесняют с рынка?! И что? Вы выпускаете человека, который тут же пойдет и за деньги сольет кому нужно все, что о нас знает!

Нет, ну за это можно быть спокойной. Проектор обещал, что никому ничего не скажет. Художественная сборная по гребле в одной производственной байдарке превратилась в дружную сборную по выгребанию.