Отдельное поручение (Повесть) - Двоеглазов Владимир Петрович - Страница 23

— Потому и сказал про шкурки, чтоб самому выкрутиться?

— Мне выкручиваться нечего, я не покупал.

— Ну способствовал. Откуда ты знаешь, сколько у них шкурок?

— Дак при мне ж делили! Покамест я лося свежевал, оне их делить стали.

— Смотри. Охотников и сам найду. Дознаюсь.

— Вот и дознавайся… А вертолетка седня навряд придет, — перевел он разговор. — Метет… Я, однако, с вами останусь. Возьмешь до города?

— Придется, — сказал лейтенант и, помолчав, добавил: — Вместе поедем. На шлюпке.

Пятаков поперхнулся дымом:

— Ты что, сшалел?! Об эту пору им самим бы успеть добраться!..

— Ничего. Не в первый раз.

— Дак на каку холеру тебе это надо-то? Акт составь насчет лося, шкурки забери, ружья — и пущай едут с богом! В городе разберешься. Никуда ж оне не денутся… А лейтенантшу тут одну, что ли, бросишь? Вертолетка, может, неделю еще не придет: вишь, как метет!..

— Все, — сказал лейтенант. — Пошли людей подымать. Светает.

— Погоди, Валь, — поняв, что участкового не переубедить, сказал Пятаков.

— Ну?

— Как полагаешь: меня теперь с работы-то вышибут? Я ж сбежал фактически…

— Уж наверно. Не знаю.

— Ну, а деньги-то, что причитаются, отдадут?

— Хм… Ясно — отдадут. Что заработал — твое. Во всех смыслах.

— Тогда хрен с ним. Работы много — устроюсь. Может, еще по собственному желанию дадут уволиться… Ладно хоть заявления нету насчет поварихи.

— Насчет заявления — не обольщайся, — сказал участковый. Пятаков внимательно посмотрел на него. — Может… может, еще напишут, — сказал лейтенант, и ему показалось, что бумажка, где описаны хулиганские действия Пятакова, хрустнула во внутреннем кармане. — Значит, шкурки, говоришь, там же, в шлюпке?

— Там, — рассеянно подтвердил Пятаков.

— Ну и пусть лежат покамест. Ничего им не говори: ни да, ни нет. Понял?

— Понял, ага. Слышь, давай лучше на вертолетке полетим?

— Нет. Я же сказал.

— Упрямый ты, Валька.

— Упрямый, да. Но ты тоже упрямый. Я тебя за уши из тюрьмы тащу — ты туда лезешь. Покамест в этой системе упрямей ты. Твои результаты выше. Зло меня берет, как я на тебя погляжу. До того охота тебе сейчас морду набить — сил нету. Все. Давай топай, буди всех, я сейчас.

Пятаков кивнул, повернулся и исчез в снежной круговерти. Лейтенант достал из кобуры пистолет и вытащил из него обойму, в которой не хватало четырех патронов: трех, что он выстрелил, и еще одного, который был в патроннике. Вставил полную запасную обойму, а эту засунул в кармашек на кобуре. Теперь пистолет был заряжен девятью патронами.

35

Черная полоса воды, окаймленная белыми берегами, все расширялась и расширялась, и, когда они подошли совсем близко, так что стало видно всю ширину реки, участковый облегченно вздохнул: шуги не было. Снег и ветер стихли одновременно, сразу потеплело, но тучи не уходили.

К шлюпке, залепленной мокрым снегом, Цветков подошел первым, разрядил лежавшие на баке ружья и, скорее по милицейской привычке, нежели по срочной необходимости, спросил у подошедшего следом толстячка:

— Разрешение на «Белку» есть?

— Есть, — упавшим голосом ответил толстячок, решивший, что осмотром ружья и вопросом о разрешении начинается обыск. — Только не продленное, — добавил он еще тише. — Все времени не выберу зайти продлить…

— Не выберете, потому что вам его не продлят. Все нарезное оружие подлежит сдаче. Не относится только к охотникам-профессионалам.

— Зачем же тогда продавали? — спросил парень в энцефалитке. — Продали, а теперь отбирают…

— Продавали, когда тут три деревни было на весь округ. А теперь города. — Лейтенант обвел рукой вокруг себя, указывая на глухую прибрежную частину, на лиственницы противоположного берега и на черную воду Итья-Аха. — И не просто «отбирают», как вы говорите, а возвращают деньги. Вы повестку разве не получали? — обратился он к толстячку.

— Нет.

Врет, подумал Цветков.

— Но я сдам, — торопливо добавил толстячок, довольный, что милиционер пустился в объяснения и не полез под полубак. — Раз положено, так какой разговор…

— На месте разберемся, — сказал инспектор, сгреб с бака все три ружья и передал парню в энцефалитке. — Сложи-ка там в шлюпке. И портфели определи, — поднял с песка и протянул оба портфеля.

Если до этого толстячок еще сомневался, зачем милиционеры, идя на берег, взяли с собой портфели (может, у них там бумаги всякие, протоколы), то теперь стало ясно, что в город едут под конвоем, и, следовательно, опасность обнаружения мехов не только не снимается, но, напротив, увеличивается: уж в городе-то непременно обыщут. Пятаков, конечно, ничего не сделал. Когда он вошел утром без лейтенанта в балок, и толстячок, покосившись на спящую женщину-следователя, спросил, как с тем делом, Пятаков ничего не ответил. Значит, не спрятал, и стоит милиционеру открыть крышку багажника и запустить туда руку… Шкурки были уложены в целлофановые мешки и прикрыты двумя полушубками. Дурака сваляли, что стали делить их при Пятакове, подумал толстячок, лучше б не знал.

— Вы, товарищ лейтенант, с нами хотите поехать? — вежливо осведомился он.

— Нет, — помедлив, ответил участковый. — Вы — с нами поедете.

— Ha-a… вертолете?

— На шлюпке.

— A-а… вертолет как же?

— А вертолет без нас не пропадет. Долетит как-нибудь. Ну-ка вылезайте, — приказал он парню в энцефалитке, — столкнем. А ты давай залазь, Ольга Васильевна, — повернулся он к Ледзинской. — А потом ноги замочишь. Сапоги у тебя короткие.

— За бензином надо еще, — сказал сзади Пятаков.

— Где он?

— Вон, — махнул Пятаков в сторону склада ГСМ под обрывом. — Там наша, верней, ихняя, — указал на толстячка, — фляга стоит пустая. Дай мне шланг от бачка, — обратился он к парню в энцефалитке, который все стоял в шлюпке, принимая и отпуская, словно кладовщик, — я схожу накачаю.

Парень подал шланг, и Пятаков, волоча ноги по мокрому снегу, пошел к белым емкостям.

— Там же солярка должна быть, — усомнился Цветков.

— В емкостях — да, соляр, а в бочках — бензин, — пояснил парень в энцефалитке. — Для бензопил, видимо. Мы уж там бра… — осекся он, вспомнив, что рассказывает милиционеру, как воровали бензин.

— Он брал, — поправил толстячок, вытянув подбородок вслед Пятакову. — Мы тут ни при чем. И фляга не моя, — добавил он, вспомнив, что Пятаков указывал на него, как на владельца фляги.

— Фляга моя, — сказал парень в энцефалитке, с презрением покосившись на толстячка. Тот кивнул — справедливость была восстановлена.

Все надолго замолчали, глядя в сторону склада ГСМ, куда, не спеша, будто выбирая где ступить, шел, как по минному полю, Пятаков. Он сделал еще несколько шагов и, на ходу разматывая шланг, скрылся за грязно-белой емкостью.

— Коля, ты бы прогрел покамест двигатель, — обратился толстячок к парню в энцефалитке. Тот посмотрел на участкового и шагнул к мотору.

— Я сам, — остановил его лейтенант.

Парень остановился.

— Что — вы сами? — не понял толстячок.

— Сам прогрею.

— То есть вы… и поведете сами?

— Да.

— Любопытно, — сказал толстячок. — Выходит, мы с тобой и правда арестованные, — обратился он к парню в энцефалитке. — А наручников надевать не будете? — повернулся опять к Цветкову.

— Не болтайте глупостей, — сказала молчавшая до сих пор Ледзинская.

— Ну почему глупостей? — не унимался толстячок. — В наручниках не выплывем, коли шлюпка перевернется. А у нас столько народу, что немудрено. Вы ведь тоже поедете? — спросил он у Ледзинской.

Она не ответила.

— Тут и без наручников не выплывешь, — сказал парень в энцефалитке и поежился.

Пятаков показался из-за емкости, таща на плече почерневшую молочную флягу с бензином. Шланг он обмотнул вокруг локтя, но тот размотался и попал под ноги. Пятаков сбросил ношу, обвязал шланг вокруг пояса, вскинул с видимым усилием флягу и побрел еще более осторожно, чем шел туда, то и дело осклизаясь на мокром снегу.