Отдельное поручение (Повесть) - Двоеглазов Владимир Петрович - Страница 34

— У вас папиросы есть, Григорий Нестерович? — спросил он негромко, но достаточно внятно, чтобы женщина-лейтенант, если все же не спит, услышала, что ни о чем крамольном они не говорят.

— Есть, — испуганно пробормотал толстячок, потом удивленно посмотрел на парня. У того с вечера была полная пачка сигарет, и папиросы он не курит.

— Пойдемте покурим, — сказал парень, пристально глядя на толстячка.

Хозяйка, кормившая грудью младенца, подняла голову. Толстячок достал пачку «Беломора» и протянул парню. Тот, задержавшись в дверях, взял помятую пачку, перебрал несколько папирос, выбрал поцелее, вернул пачку и, не спеша доставая спички, гремя коробком, вышел из избы. Толстячок протиснулся следом.

50

Пятаков, несмотря на свою кажущуюся неповоротливость и на то, что особой охоты идти на ключ не выказывал, обратно шел ходко, обгоняя участкового инспектора. Когда до избушки оставалось совсем немного, Пятаков вдруг заметно прибавил шагу и почти побежал, ведро неся, однако, ловко и осторожно, так что не пролил ни капли.

— Давай… жми, лейтенант, — прохрипел он, обернувшись на миг, и в перекошенном лице его мелькнула тревога. Инспектору стало не по себе. Он тоже прибавил ходу, поспевая за Пятаковым и стараясь не расплескивать воду, которой и так оставалось по рубчик.

Пятаков ничего не знал наверняка, но тревога его была не беспочвенной. Проснулся он сегодня, когда в чувале затрещали поленья, открыл глаза — и сразу встретил холодный, пристальный и отнюдь не бессмысленно-сонный взгляд парня в энцефалитке: тот, как можно было догадаться, давно уже не спал. Но главное заключалось в том, что парень, едва Пятаков открыл глаза, моментально сомкнул веки и больше уж не реагировал ни на какой говор и шорох в избе, явно делая вид, что спит. Почему-то, когда участковый позвал за водой, Пятаков не подумал об этом, но подсознательная тревога закралась в душу. Теперь же, вспомнив холодный взгляд парня, Пятаков понял совершенно отчетливо: надо спешить.

— Быстрей! — обернувшись еще раз, гаркнул Пятаков, увидев в ту же секунду, что пустое ведро лейтенанта катится с пригорка, а сам участковый, держась за правое колено, стоит, согнувшись, у свежего елового пня, об который, должно быть, ударился. Ударился, видимо, сильно, потому что, попробовав ступить на правую ногу, тут же вновь упал.

— Валька! — закричал Пятаков, но участковый, с трудом поднявшись, махнул рукой — иди, и Пятаков, перехватив ведро в другую руку, побежал к избе, которая уже светлела своими будто отполированными стенами в зеленой хвое кедров.

Оставшись один, Цветков сжал зубы и попробовал еще раз опереться на правую ногу, — и на этот раз устоял. Ничего серьезного, подумал он, хотя догадывался, конечно, что это не так. Нужно было идти, и как можно быстрее. Тревога Пятакова непонятным образом захватила и его. Лейтенант, припадая на правую ногу, добрался до ведра и, подобрав его, приказал себе бежать. Боль с каждым шагом нарастала и теперь уже не отпускала ни на минуту. Дорога до избы показалась ему вечностью. Доковыляв кое-как до двери, он бросил ведро и пролез в узкий проем, не поверив сперва собственным глазам, но в то же время будто и ожидая этого: толстячка и парня в энцефалитке не было. Ледзинская спала в своем мешке и не проснулась даже от грохота ведра, когда Цветков швырнул его перед дверью и оно, покатившись, ударилось о стену. Наташа продолжала качать онтуп, но, взглянув на перекошенное от боли лицо лейтенанта, испуганно замерла.

Пятакова в избе не было.

— Где?.. — переводя дыхание, крикнул лейтенант. Наташа, ничего не понимая, указала взглядом на дверь. Ледзинская, проснувшись, наконец, стала спешно выбираться из мешка. — Где?! — закричал инспектор вне себя и, не дожидаясь, пока Ледзинская что-либо сообразит и ответит (да, собственно, ни в каком ее ответе теперь нужды не было), рванулся обратно к двери. Последнее, что он слышал в избе Хорова, был громкий захлебывающийся плач космонавта в онтупе.

Выбравшись из избы, он сразу увидел Пятакова. Тот поднимался уже от болота по противоположному склону. Лейтенант, собрав силы, закричал, сам не зная что, стараясь только, чтобы было как можно громче, но Пятаков, не оборачиваясь, нелепо выбрасывая вперед длинные ноги, уходил все дальше и дальше и вскоре скрылся из виду в низкорослом ельнике.

Лейтенант бросился вниз, к болоту, до крови закусив губы и стараясь не опираться на больную ногу, что, конечно, было невозможно. Поскользнувшись на середине спуска, он больше не пытался встать, а покатился, переваливаясь с боку на бок, и лишь достигнув слеги, воткнутой вчера Ледзинской на этой стороне, схватил ее, привстал сперва на здоровое колено, потом на эту же ногу и побежал, ковыляя, через болото. Он больше не мог удерживаться на обледенелых жердях и порвал об острые края льда правый сапог, потом левый, а у самого берега противоположной стороны вновь поскользнулся и угодил больным коленом в пробитую уже кем-то лунку. В ледяной воде ноге вдруг стало легче, и после непрерывной боли, облегченной теперь хоть немного, вставать не хотелось, но он заставил себя подняться и заковылял вверх по склону, опираясь на слегу.

Только теперь, поднимаясь по склону, он обратил внимание, что туда, к реке, ведут четыре свежих сегодняшних следа: три больших — тех двоих и Пятакова и один маленький — Андрюхин. Они мешались и путались, правда, со вчерашними следами, но и эти можно было с уверенностью отличить даже на ходу.

Пистолет, мелькнуло в голове, пистолет не взял! Но возвращаться уже времени не было, да и все равно стрелять он не станет, те двое, пожалуй, знают это, и угроза их не остановит. Единственная надежда — догнать, догнать во что бы то ни стало на берегу, пока те не сели в шлюпку. Иначе все. Три метра воды будет разделять — и ничего уже не поделаешь. Догнать! Догнать на берегу! Вот тебе задача, лейтенант Цветков. Выполняй.

Но как? Как догнать, если он едва ковыляет на трех ногах? И те двое тоже ведь торопятся.

И слишком ничтожно расстояние.

Бежать! Бежать! Выложиться!

С каждым шагом, дававшимся с таким трудом, у него темнело в глазах, и он знал, что при всех обстоятельствах не сможет догнать здорового человека, но другого варианта у него не было. Подвел бы мотор! Там на берегу есть лодка… в погоню!.. Но мотор не подведет. Очень надежный мотор у этих подлецов… Ходу давай! Жми, лейтенант Цветков.

«Эх, давай хоть ты, Федька, — вспомнил вдруг о Пятакове… — Ты ж когда-то всех пацанов обгонял в Кышах!..»

Но ничто уже не могло помочь. Слишком ничтожно расстояние: каких-то жалких два с небольшим километра. И по времени те двое были уже недосягаемы.

Он выбрался, наконец, из ельника и сразу увидел на тропе Андрюху Хорова. Тот стоял спиной к участковому инспектору, держа в обеих руках по куску мяса, и глядел на дальний поворот тропы, за которым, очевидно, не так давно скрылся Пятаков. Обернувшись, мальчик испуганно отпрянул, в первое мгновение не признав лейтенанта, грязного, мокрого, в снегу, с перекошенным от боли и ярости лицом.

«Где?» — хотел крикнуть Цветков, и в это время на реке взревел «Вихрь». Все. Это было все. И хотя спешить уже было бесполезно, лейтенант, будто надеясь на чудо, собрал остатки сил и побрел, опираясь на слегу, в сторону берега. И наперехват не выйти: плесы на этом участке реки шли направленно к Ёган-Аху, будто парусник на встречный ветер, — меняя только галсы.

Двое ушли.

51

— Слушаю — дежурный милиции лейтенант Уполовников.

«Здравствуйте. Врач Банникова из психоневрологического отделения».

— Здравия желаю.

«Скажите, пожалуйста, Пахоменко никуда не уехал? Я двенадцать тридцать четыре набираю — никто не отвечает…»

— А по этому телефону теперь замполит занимается. Он в командировке. АТС тут меняет без конца… Я вас соединю…

«Слушаю».

— Товарищ майор, врач Банникова…

«Соедините».

«Алло!»