Южный ветер - Дуглас Норман - Страница 42

Будучи до крайности близоруким, мистер Кит ухитрился споткнуться да так неловко, что упал почему-то не вперед, а назад, прямиком в большой чан со свежегашеной известью, предназначенной для побелки стены. Только что приготовленная известь -- штука чертовски горячая. Штаны мистера Кита не спасли, он сильно обжегся. Ожог пришелся на довольно нежное место. Мистер Кит сильно страдал. Многие приходили к нему с выражениями сочувствия. Боль сделала его еще более занудливым, многоречивым и склонным к нравоучениям, чем обычно. Тут-то ему в лапы и попался Денис. Юноша, не подумав как следует, зашел к нему с намерением посочувствовать, полюбоваться знаменитыми вьюнками и вообще потому, что не смог больше оставаться наедине со своими мыслями.

-- Страдание! -- восклицал мистер Кит. -- Вот что необходимо вам, молодым поэтам. Без него вы так и останетесь наивными и поверхностными. Страдание! Оно расширит ваш кругозор, сделает вас более человечным, индивидуальным и внушающим доверие. В чем состоит непростительный грех поэзии? В отсутствии искренности. Но откуда возьмется искренность у поэта, не обладающего жизненным опытом? Страдание! Его не хватает всей вашей братии. Оно обратило бы вас в мужчин.

Мистер Кит далеко не обладал проницательностью графа Каловеглиа. Но даже он, произнося эту тираду, поневоле заметил, что она зацепила собеседника за живое; с ним что-то не так, заключил мистер Кит.

Денис ничего не сказал в ответ. Как будто можно страдать сильнее, чем он! Денису оставалось только дивиться тупости Кита.

-- Пойдемте, взглянем на мои вьюнки, -- со своего рода грубой тактичностью предложил последний. -- С ними связана удивительная история. Надо будет как-нибудь рассказать ее вам. Звучит, как волшебная сказка. Вы любите сказки?

-- Люблю, -- ответил Денис.

-- Значит, хотя бы в одном мы с вами сходимся. Я могу слушать сказки часами. В них присутствует нечто вечное. Если вы захотите что-нибудь получить от меня, Денис, все, что угодно, -- расскажите мне волшебную сказку.

-- Надо будет запомнить, -- с бледной улыбкой откликнулся Денис. -- Я действительно очень хотел бы кое-что от вас получить -- секрет вашей жизненной неуемности. Вам все интересно. Почему?

-- Видимо, дело в наследственности. Предки передали мне часть своей буйной энергии. Вам не приходилось слышать о Томасе Ките, солдате шотландского полка, ставшем правителем Священного Города Медины? Нет, думаю не приходилось. Надо полагать, замечательный был человек, если ему удалось достичь столь выдающегося положения. Арабской историей не интересуетесь? А почему? Да, так вот, Томас Кит -- мы с ним одной крови. Пираты и авантюристы. Хотя я, конечно, веду жизнь благоразумную. Хотите знать мой рецепт достижения счастья? Я все нахожу полезным и ничто обязательным. Все чудесным и ничто -чудодейственным. Я отношусь с почитанием к человеческому телу. И как чумы сторонюсь рассуждений о первопричинах. Вы еще поймете, Денис, какой это превосходный рецепт.

Молодой человек погрузился в размышления о том, может ли этот рецепт способствовать избавлению от его, Дениса, болезни.

Они вышли в сад. Мистер Кит мучительно ковылял, опираясь на две трости и бранясь на чем свет стоит. Друзья остановились у деревянной решетки, буйно заросшей японским вьюнком, бледно-голубым, сизоватым, лиловым, багровым, в белых и цветных полосках -- пиршество изумительной, хрупкой красоты.

-- В жизни не видел ничего похожего! -- воскликнул Денис.

-- Зимой они гибнут. Приходится каждый год выписывать из Японии новые семена, последней из выведенных разновидностей. Как они льнут к деревянной раме в поисках опоры! Сколько прелести, сколько нежности! К ним и прикоснуться-то страшно. Скажите, Денис, вы так и собираетесь навек остаться вьюнком?

-- Я? Да, понимаю. А сами вы, мистер Кит, никогда не обвивались вокруг чего бы то ни было?

Друг Дениса рассмеялся.

-- Надо полагать, обвивался, только очень давно. А вы не любите, когда к вам лезут с советами, не так ли? Вам приходилось когда-нибудь слышать о деле Сигнальщика?

-- Не хотите ли вы сказать...

-- Именно-именно. Это был я. Я внес свою скромную лепту в жизнь университета, сделав ее чуть ярче. Так что, как видите, я вправе давать советы людям, подобным вам. Я думаю, вам следует культивировать в себе функцию реальности, стараясь не терять контакта с феноменами жизни. Ноумены юношеству не показаны. Но вы, возможно, не интересуетесь психологией?

-- Боюсь, что не очень, -- ответил Денис, которому больше всего хотелось как следует рассмотреть японские цветы.

-- Я так и понял. Вам не кажется, что такой интерес сделал бы вашу жизнь намного занятней? Я к настоящему времени с психологией уже покончил, -- прибавил он. -- А до нее занимался греческими философами. Знаете, как я поступаю, принимаясь за новый предмет? Я не задаюсь вопросом о том, в чем состоит учение Аристотеля, каково его отношение к своей эпохе или к человечеству. Это завело бы меня слишком далеко. Я спрашиваю себя самого: что этот малый может сказать лично мне? Мне, понимаете? Мне лично.

-- Да, так оно, наверное, проще.

-- Еще бы, -- откликнулся Кит, не заметивший в словах юноши легкого налета университетской иронии. -- Источником непосредственного опыта может быть только жизнь. Однако, обратившись к книгам, вы можете найти для него подобие замены. Возможно, вы их побаиваетесь? А вы берите этих ребят за горло! Выпытывайте у них, что они имеют сказать. Пусть отрыгнут то, что переварили. Пусть предъявят вам факты. И тогда вы разобьете их в пух и прах. Знаете, что я вам скажу, Денис? Вам следует изучить Сэмюэля Батлера. Вы движетесь в одном с ним направлении, может быть он сумеет вас остеречь. Я, помнится, занимался им, когда у меня был биологический период. Он в точности похож на вас -- его тоже приводили в смятение феномены.

-- Правда? -- спросил смирившийся с неотвратимым Денис.

-- Я потратил на Батлера не меньше недели. Он показался мне интересным не своими писаниями, но тем, что он собой представляет. Это веха. Подумайте о времени, в которое он писал. Эпоха гигантов -- Дарвина и прочих. Факты, которые они предлагали, оказались для него непосильными, поскольку противоречили каким-то его туманным предрассудкам. Они довели его до извращенного иронического умничанья. Именно поэтому он если и касается какой-либо темы, то словно кошачьей лапкой, отсюда его любовь к противоречиям, к насмешкам над чем угодно -- от Бога и ниже, его продуманная безответственность, его...

-- Это не он доказал, что "Одиссея" написана женщиной?

-- Он самый. Все, что хотите, лишь бы укрыться от реальности -- вот его принцип. Современникам он представлялся загадкой. Но мы-то способны теперь с полной определенностью указать его место. Он олицетворяет Бунт против Разума. Surtout, mon ami, point de zйlй(25). Он говорит о Сцилле Атеизма и Харибде Христианства -- кстати сказать, с таким расположением духа в плавание лучше вообще не выходить. Между этими двумя его всю жизнь и промотало по волнам, гордого своей провинциальной строптивостью, примиряющего непримиримое посредством извлечения всевозможных забавных аналогий на предмет просвещения "приятных людей" вроде него самого. Весьма по-английски! Ему недоставало не то искренности, не то разумения. Как и вам. Он понимал учение гигантов. Так же как вы. Но оно его раздражало. В отместку он подкладывал под их пьедесталы грошовые петарды. Так и растратил весь свой интеллектуальный капитал на приобретение грошовых петард. Ему была свойственна предподростковая дерзость -- что-то вроде жестокости девственника. Этакое переливающееся всеми красками обаяние бесполого существа, которое, надеюсь, кто-то сумеет в скором времени основательно проанализировать нам в поучение! Ему не хватало мужских качеств -- смирения, почтительности и чувства соразмерности.

Мистер Кит умолк, но лишь для того, чтобы набрать побольше воздуха в грудь.

-- Вы так полагаете? -- осведомился Денис. -- Но ведь чувство соразмерности...