Южный ветер - Дуглас Норман - Страница 74

-- Выбрось эту чертову мерзость и побыстрее! -- приказывал он. То был единственный промах прославленного художника.

Однако как правило, мистер Кит здесь не ночевал. Крестьяне, в предрассветный час поднимавшиеся к своим виноградникам в горах, нередко встречали пошатывающуюся процессию, возглавляемую проникновенно напевающим что-то Китом в криво сидящих очках -- самые опасные повороты тропы он проделывал на руках преданных слуг.

Такая жизнь была ему по сердцу. Вот и еще одна весна подходит к концу. Сколько лет мне осталось? -- думал он... Проклятые похороны...

За спиной у него послышался шелест. Южный бриз, обдувавший тем утром Непенте, покрывая рябью воды Тирренского моря, приводил в движение все, что мог; он отыскал лазейку в мощном плетении японских вьюнков, росших во влажной ложбинке, собиравшей зимой дождевую воду. Листья залепетали, словно плеснул ручеек. Кит часто и радостно слушал эту мелодию, хотя бы в малой степени искупавшую молчание двадцати четырех фонтанов стародавнего Герцога. Легендарная музыка! Сегодня она его опечалила. Какой у нее припев? "У царя Мидаса ослиные уши". Мидас, баснословный царь, прикосновение которого все обращало в золото. Золото, самоцветы -- разве они защитят от призрака?

Садовники, бродившие босиком по извилистым дорожкам, скоро заметили, что душу их хозяина окутал мрак. Они разделили его настроение с тактичностью, присущей естественной приязни. Один из них, притворившись, будто ему необходимо кое-что сделать вблизи от хозяина, подобрался поближе и ловко втянул его в разговор. В конце концов, что-то сказанное садовником заставило хозяина улыбнуться. Будто случайно, вблизи появились еще двое. Ясно было, что хозяина следует приободрить. Они принялись рассказывать мистеру Киту любимые им сказки -- о разбойниках, ведьмах, пиратах -- чудесные старые сказки, которые он мог слушать без устали. Чтобы расшевелить его любопытство, они перебрасывались шутками, как бы не обращая внимания на его присутствие. Один из них, а после другой спел яростную песню о любви и сражениях, заученную им, еще когда он бродил со своими стадами по скалистым равнинам -- там, на материке. Кит уже смеялся, он пел им свои песни, рассказывал свои истории. Вот что сохраняло его молодым -- возможность разогнуться, повалять дурака с такими людьми, как они, размять скованные условностями мышцы; он оживал, сменяя мимолетное на вечное, побрякушки светской жизни на Феокрита с его бессмертными созданиями. Как прекрасна эта смеющаяся земля! Как беспечно скользят над ней, улетая, юные голоса!

Но им не удалось заглушить иные мелодии, бездомными привидениями полетевшие над домами и полями на теплых крыльях сирокко -- обрывки медной музыки городского оркестра, марширующего вместе с похоронной процессией. Он проклял их от всего сердца. Эти звуки вновь напомнили о мерзостном призраке, которого ему так страстно хотелось забыть. Смех его замер. Тщетно вглядывался он в своих веселых язычников, в это воплощение радости. Да, играя с ними, он забывал обо всем, в них был его эликсир жизни, его панацея от единственной болезни, единственного греха и порока, существование которого он признавал -- порока, не умаляемого тем, что он, увы, был неизбежным -- порока старости. Чем дальше, тем пуще вокруг него сгущалась толпа мертвенно-бледных посланцев неумолимого призрака. Он слышал их жуткую поступь, они приближались, затмевая самый свет его жизни, заражая воздух, которым он дышал. Ненавистные, незванные гости! Они подвывали средь лилий. Сад полнился шелестом их страшных шагов.

В их присутствии мистер Кит начинал испытывать неприятное чувство, что-то вроде озноба -- как если бы нечто злое заступило между ним и прекрасным солнечным светом. То было чувство, которое он -- в другом человеке -- мог бы определить как обладающее зловещим сходством с нравственными корчами.

ГЛАВА XXXV

Только еще один человек на Непенте имел повод пожаловаться на музыку городского оркестра. Им был мистер Херд. В общем и целом этого рода похороны -- первые, на которых он присутствовал, -- не показались ему способными укрепить человека в вере. Хулиганство какое-то, а не погребение, думал он. Музыка была чересчур бойкой и шумной для столь торжественного события; пышные одеяния священников, громкие разговоры скорбящих, бурные жесты, которыми Торквемада сопровождал благонамеренную и тщательно подготовленную речь (дон Франческо, прирожденный оратор, справился бы с ней лучше, но он не был ни другом, ни даже духовником покойной) -- все это слегка отдавало неблагочестием. По дороге на кладбище все разговаривали и даже смеялись. Больше похоже на полонез, чем на похороны. В африканскую пору мистера Херда они произвели бы на него крайне неблагоприятное впечатление. Но мистер Херд менялся, горизонты его расширялись.

-- Эти люди живут весело, -- сказал он себе. -- Отчего бы и нет? Что такое похороны, как не дружеское прощание? Почему же им не порадоваться? Надо полагать, мы все равно встретимся снова -- когда-нибудь и где-нибудь...

И больше он об этом не думал.

По дороге на кладбище его спутником оказался мистер Эймз, приличным шепотком сообщивший, что принимает участие в похоронах не столько из уважения к усопшей -- в конце концов, по его понятиям нет худа без добра, -- сколько потому, что в таком представительном собрании местных жителей и приезжих можно надеяться выяснить "распространенную точку зрения" на вчерашнее извержение -- с тем, чтобы использовать ее в приложении к "Древностям", озаглавленном "Недавние вулканические явления на Непенте".

-- Правда? -- откликнулся епископ. -- Целая глава о вулканических явлениях? Она наверняка должна быть интересной.

Мистер Эймз с большим удовольствием пустился в обсуждение этой темы.

Глава могла бы быть интересной, согласился он, если бы не его невежество во всем, что касается геологии. Эта часть вызывает у него большую озабоченность. Монсиньор Перрелли обошелся с геологическими вопросами слишком поверхностно по сегодняшним меркам. Винить старинного ученого, разумеется, не в чем, геология -- наука современная, но он мог хотя бы поподробнее описать выпадения пепла и раскрошенной лавы, от которых остров, как известно, временами страдал. Однако рассказ Перрелли о них прискорбно неполон. Он буквально изобилует пропусками, которые приходится заполнять, кропотливо цитируя другие хроники того же периода. Короче говоря, это один из самых неудачных разделов его в остальном безупречного труда...

-- Жаль, что я ничем не могу вам помочь, -- сказал мистер Херд.

-- И мне жаль. Хоть бы кто-нибудь помог. Тут был этот молодой еврей, Мартен, разбирающийся в таких вопросах лучше чем кто бы то ни было. Юноша неотесанный, но настоящий специалист. Он пообещал снабдить меня современным отчетом и даже картой геологических структур острова. Я сказал себе: Именно то, что мне нужно. Однако проклятый отчет так до меня и не дошел. А теперь мне сказали, что он покинул остров. Уехал навсегда. Ему не хватило воспитанности даже на то, чтобы зайти попрощаться или оставить адрес. Очень неприятно. Кто знает, когда здесь опять появится знаток минералогии? Это ведь не скворцы, стаями не водятся. Приходится пока полагаться на собственные силы. Удивительно, кстати, как много разнообразных сведений способен собрать, когда его подопрет, человек с хобби вроде моего, углубляясь в темные для него области знания, которыми ему при иных обстоятельствах и в голову бы не пришло заниматься. Становишься чуть ли не энциклопедистом! Минералы, медицина, стратегия, геральдика, навигация, палеография, статистика, политика, ботаника -- что я знал обо всем этом или хотел узнать, пока не натолкнулся на старика Перрелли? Вы когда-нибудь пробовали комментировать классический труд, мистер Херд? Уверяю вас, это занятие открывает перед вами новые просторы, совершенно новые радости. Жизнь становится по-настоящему увлекательной. Просто чудесной!

Произнеся эту тираду, библиограф внезапно умолк. Снова он впал в свой извечный грех: начал с чрезмерной увлеченностью рассказывать совершенно постороннему человеку о том, что дорого его, библиографа, сердцу. Какое дело этому, объехавшему весь земной шар епископу до геологического состояния Непенте? Абсурд, бестактность.