Лейб-хирург (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович - Страница 46

Вглядываюсь в лица — обветренные, загорелые; внимательные глаза. Сколько они видели крови и страданий! Но не ожесточились, не очерствели душой их обладатели. Мы, врачи, циники и обманщики, нас часто не любят, но, случись беда, бегут к нам. Про войну и вовсе молчу. Там военным врачам приходится стоять у операционных столов долгими часами, забывая об отдыхе и еде, и это скорее норма, чем исключение. Смерть ждать не будет…

Что-то меня на пафос потянуло. Конференция идет привычным ходом. Елаго-Цехин на правах хозяина открыл ее приветственным спичем и предоставил слово Вельяминову.

Николай Александрович читает доклад об итогах лечения раненых в ходе завершившегося наступления. Цифры, примеры, похвала в адрес лучших, критика отстающих. А неплохо поработали! Процент раненых, возвращенных в строй, или тех, кто туда вернется, скакнул с сорока трех до пятидесяти. Семь процентов — ерунда, скажете вы? А вот нет! Это тысячи выздоровевших солдат и офицеров, которых ранее ждала инвалидность или смерть.

Надеюсь, что в этом есть и мой вклад. Переливание крови вошло в практику на несколько лет раньше, чем в моем мире. Применение стрептоцида помогло избежать тысяч нагноений и случаев гангрены. Не одну жизнь спас от болевого шока лидокаин… Этими препаратами, как мне сказали, заинтересовались за границей, сейчас в России спешно разворачивают их производство. Но за границу лекарства пойдут только после насыщения внутренних потребностей — на этот счет есть прямое указание государыни. Вот это правильно! Сначала — своим, и лишь потом — остальным. В моем мире нередко было наоборот…

Вельяминов заканчивает доклад и под аплодисменты возвращается в президиум. Слово предоставляют главному хирургу Северного фронта. Он идет к кафедре с папкой, которую кладет на пюпитр, и достает из нее листки с докладом. Выглядит кисло: Вельяминов критиковал его за неспешное применение новых методов. Сейчас главный хирург будет оправдываться и посыпать голову пеплом. Внезапно в зал проскальзывает адъютант Елаго-Цехина. На нем, как говорится, лица нет. Подбежав к начальнику, он что-то шепчет ему на ухо. Это заметили все, включая докладчика. Он повернулся к президиуму и ждет. Притихли и остальные. Замечаю, как с багрового лица начальника госпиталя — любит генерал коньячок, сползает краска. Что произошло?

— Господа! — Елаго-Цехин встает. — Только что телефонировали из Кремля. Случилась беда.

Взрывом бомбы разрушен Кремлевский дворец, судьба государыни и ее двора неизвестны.

В зале повисает тишина. В сердцах бью кулаком по столу. Твою мать! Бывая в Кремле после того, как меня из него выставили, замечал, что охраняется он небрежно. Посты гвардейцев у ворот, караулы у входа во дворец и в коридорах — это скорее для красоты, чем для защиты.

Это в моем времени сотрудников ФСО в Кремле больше, чем туристов — муха без досмотра не пролетит. Сказал об этом тещеньке — пропустила мимо ушей. Мол, кто посмеет покуситься на священную особу императрицы? Не было в этом мире убийства Павла I и Александра! как не существовало и самих этих монархов. Революционный террор на некоторое время заставил отнестись к охране государыни серьезно. Но террор прекратили сами революционеры, об опасности забыли. И вот результат…

— Боже мой! Что теперь делать? — бормочет сидящий рядом Вельяминов. Растеряны и другие — это видно по лицам.

— Разрешите мне? — спрашиваю Николая Александровича.

— Да, да, голубчик! — кивает он. Встаю.

— Господа! Я, лейб-хирург государыни Довнар-Подляский, немедленно отправляюсь в Кремль для оказания помощи раненым. Понадобятся помощники.

Зал дружно встает.

— Хватит десяти человек.

Возмущенный ропот в ответ.

— Извините, господа, но большим числом там не развернуться. Мы будем только мешать друг другу. Остальные будут помогать здесь, поскольку возможен поток раненых. Главных хирургов фронтов прошу выбрать из числа подчиненных лучших специалистов. Михаил Александрович, — делаю знак Зильберману — вы со мной. Порфирий Свиридович! — поворачиваюсь к Елаго-Цехину. — Мне нужен транспорт и наборы первой помощи: хирургический инструмент, бинты, лекарства, средства для иммобилизации переломов.

Носилки опять-таки. Через пять минут санитарные автомобили со всем необходимым должны стоять во дворе. Прошу распорядиться!

— Понял, Валериан Витольдович!

Елаго-Цехин с необычным для его грузной фигуры проворством вскакивает и выбегает из зала заседаний.

— Николай Александрович! — обращаюсь к Вельяминову. — Потребуются медицинские сестры: по две-три на каждого врача. Где их взять столько, чтобы не собирать по госпиталям? На это нет времени.

— Есть такое место! — кивает тайный советник. — Неподалеку от Кремля располагаются женские сестринские курсы. Там же готовят фельдшериц. Распоряжусь прямо сейчас.

Встает и уходит.

— Отобранных главными хирургами врачей прошу подойти!

Меня окружают люди в мундирах. Надворные советники, есть коллежские асессоры, главные хирурги фронтов — статские советники. Не балует здешняя Россия военных врачей чинами. Главные хирурги, к слову, все здесь.

— Мы решили ехать, — сообщает Бурденко, видимо, заметив мое выражение лица. — Как самые опытные.

Вас, Николай Нилович, с радостью возьму: наверняка среди пострадавших будут люди с черепными травмами. Тут ваши золотые руки и талант нейрохирурга придутся к месту. А вот насчет остальных сомневаюсь. Однако переигрывать поздно.

— Выходим во двор, господа!

Спускаемся. Елаго-Цехин молодец. Из гаражей, чихая сизыми дымками, выезжают санитарные автомобили. Один, второй, третий… Санитары бегом тащат сумки с красными крестами, носилки, какие-то тюки, забрасывают это все в подъезжающие автомобили.

— Рассаживаемся, господа!

Пробегаю мимо машин и командую водителям гнать на максимальной скорости, используя на полную мощность клаксоны. Уличное движение в Москве еще тот геморрой: редкие автомобили соперничают за право проехать перекресток с конными повозками, и никто это не регулирует. Заскакиваю в кабину первого автомобиля.

— Трогай! В Кремль!

Под пиликанье клаксонов мчимся по улицам столицы. Ну, как мчимся? Скорость не свыше сорока километров в час — больше из этих попелацев не выжать. На булыжной мостовой неимоверно трясет — рессоры помогают слабо. Перед нами разбегаются пешеходы, принимают в сторону экипажи и повозки. Наблюдаю за этим, сжав зубы. Была ли Ольга во дворце в момент взрыва? Если находилась там, то попала ли под завал? Больно думать об этом. Кажется, похоронил в душе всякую надежду на любовь, а вот саднит…

Въезжаем на Красную площадь по Васильевскому спуску и, распугивая зевак, которых набежало много, влетаем в проезд Спасской башни. Замечаю растерянных караульных, нас никто не пытался остановить. Разгильдяи! Командую шоферу свернуть — и вот он, Кремлевский дворец! Выскакиваю из кабины. Твою мать! Дорогой я тешил себя надеждой, что разрушения невелики — дворец построен крепко, здание огромное. Чтобы развалить его, нужны тонны взрывчатки. Не знаю, сколько ее притащили террористы, но парадного входа во дворец больше нет, вместо него гора обломков. Треть здания превратилась в руины. Из стен торчат балки, обнажились комнаты верхних этажей, поверх обломков валяется мебель.

Все это густо присыпано пылью. Блядь, блядь! Надеяться, что кто-то уцелел в этом хаосе, глупо. Дворец построен из кирпича. В 90-е кавказские террористы взорвали в Москве два жилых дома — кирпичный и панельный. В последнем выживших жильцов оказалось много.

Панели складывались домиками, и в получившемся пространстве находили уцелевших.

Кирпичный дом превратился в слоеный пирог из обломков, панелей перекрытия с людьми между ними. Погибли практически все…

— Валериан Витольдович! — выводит меня из задумчивости Бурденко. — Что нам делать?

Распоряжайтесь!

Вокруг него сгрудились другие врачи, вопросительно смотрят на меня. Ну, да, притащил людей, а сам застыл соляным столпом. Спасибо вам, Николай Нилович, за то, что привели в чувство.