Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль - Страница 6

Де Вильморен отказался от такой чести, сославшись на деловое свидание. Он был холоден и сдержан.

– А ты, Андре?

– Я? Ах, у меня тоже свидание, крестный, – солгал Андре-Луи. – Кроме того, я суеверен и с подозрением отношусь к тостам.

Ему не хотелось оставаться. Он был сердит на Алину за ласковый прием, оказанный ею маркизу, и за недостойную сделку, которую она собиралась заключить. Андре-Луи утратил одну из своих иллюзий и очень страдал.

Глава III

Красноречие господина де Вильморена

Когда молодые люди спускались с холма, де Вильморен был молчалив и задумчив. На этот раз всю дорогу говорил Андре-Луи. Предметом своих рассуждений он избрал Женщину. Он вообразил, без малейшего на то основания, будто этим утром открыл для себя Женщину, и все, что он имел сказать про этот пол, было весьма нелестно, а порой и грубо. Поняв, к чему сводятся излияния друга, де Вильморен не стал его слушать. Хоть это и может показаться совершенно невероятным для французского аббата того времени, Женщиной он не интересовался. Бедный Филипп во многих отношениях являлся исключением.

Напротив «Вооруженного бретонца» – постоялого двора и одновременно почты при въезде в Гаврийяк – господин де Вильморен прервал своего спутника в тот момент, когда он воспарил к самым вершинам своей язвительной инвективы. Спустившись на землю, Андре-Луи увидел у двери гостиницы экипаж господина де Латур д’Азира.

– Ты, кажется, не слушал меня, – сказал молодой адвокат.

– Если бы ты не был так увлечен своими рассуждениями, то мог бы и раньше заметить это и не тратить слов даром. Похоже, ты забыл, для чего мы пришли. У меня здесь свидание с маркизом де Латур д’Азиром. Он пожелал выслушать меня. Я ничего не добился в Гаврийяке. Им было не до того. Но я надеюсь на маркиза.

– На что именно?

– Он сделает все, что в его власти, для вдовы и сирот. О чем бы еще ему говорить со мной?

– Странная снисходительность, – заметил Андре-Луи и процитировал: – «Timeo Danaos et dona ferentes».[20]

– Но почему?

– Войдем, и увидишь, разумеется, если ты не думаешь, что я помешаю.

Хозяин постоялого двора проводил молодых людей в комнату, предоставленную маркизу на то время, что он соблаговолит занимать ее. В дальнем конце комнаты ярко пылал огонь, у которого сидели господин де Латур д’Азир и шевалье де Шабрийанн. Когда де Вильморен вошел, оба встали. Андре-Луи задержался, чтобы закрыть дверь.

– Вы крайне обязываете меня своей пунктуальностью, господин де Вильморен.

Ледяной тон маркиза противоречил любезности его слов.

– А, Моро?.. – В голосе де Латур д’Азира прозвучала вопросительная интонация. – Он с вами, сударь?

– Если вы не возражаете, господин маркиз.

– Отчего же? Садитесь, Моро, – через плечо бросил маркиз, словно лакею.

– С вашей стороны, сударь, – начал Филипп, – было весьма любезно предложить мне продолжить разговор, который я безуспешно начал в Гаврийяке.

Маркиз опустился на стул и, скрестив ноги, протянул к огню свои прекрасные руки. Отвечая, он не дал себе труда повернуться к молодому человеку, который сел немного поодаль.

– Не будем сейчас говорить о моей любезности. К ней мы еще вернемся, – мрачно проговорил он.

Господин де Шабрийанн рассмеялся, и Андре-Луи почти позавидовал его удивительной способности так легко поддаваться веселью.

– Тем не менее я благодарен за то, что вы соизволили заняться их делом, – твердо продолжал Филипп.

Маркиз через плечо взглянул на него.

– Чьим делом? – спросил он.

– Чьим? Делом вдовы и сирот несчастного Маби.

Маркиз перевел взгляд с де Вильморена на шевалье; тот снова рассмеялся и хлопнул себя по колену.

– Я думаю, – медленно проговорил господин де Латур д’Азир, – мы не совсем понимаем друг друга. Я попросил вас прийти сюда, ибо счел замок Гаврийяк не совсем подходящим местом для продолжения нашей беседы, а также потому, что не хотел доставлять вам неудобства, приглашая проделать неблизкий путь до Азира. Но мое желание поговорить с вами связано с некими выражениями, точнее, высказываниями, которые вы позволили себе в замке. Я не прочь выслушать продолжение, разумеется, если вы окажете мне такую честь.

Андре-Луи почувствовал недоброе. Он отличался тонкой интуицией, несравненно более тонкой, чем де Вильморен, который в ответ на слова маркиза не выказал ничего, кроме легкого удивления.

– Я не совсем понимаю, – сказал Филипп, – какие выражения имеет в виду господин маркиз.

– Видимо, мне придется освежить вашу память, сударь.

Маркиз распрямил ноги, повернулся на стуле и впервые за время разговора посмотрел в лицо де Вильморену.

– Вы говорили, сударь, – и как бы вы ни заблуждались, говорили очень, я бы даже сказал, слишком красноречиво – о том, что недостойно наказывать преступника на месте преступления, имея в виду этого вора Маби или как его там. «Недостойно» – вы употребили именно это слово и не взяли его назад, когда я имел честь сообщить вам, что, покарав вора, егерь Бене выполнил мой приказ.

– Если деяние недостойно, – возразил Филипп, – то, сколь высокое положение ни занимало бы отвечающее за него лицо, оно не становится от этого более достойным. Скорее, наоборот.

– О! – произнес маркиз и вынул из кармана золотую табакерку. – Вы говорите «если деяние недостойно», сударь. Следует ли мне понимать, что вы уже не так уверены в том, что оно недостойно?

На красивом лице господина де Вильморена отразилось замешательство. Он не понимал, к чему клонит маркиз.

– Мне кажется, господин маркиз, раз вы готовы принять ответственность на себя, то должны верить в правомерность действий вашего егеря, хотя для меня она отнюдь не очевидна.

– Вот это уже лучше. Гораздо лучше. – Маркиз изысканным движением поднес к носу щепотку табаку и стряхнул крошки с тонкого кружевного жабо. – Вы должны отдавать себе отчет в том, что, не будучи землевладельцем и не имея достаточного опыта в подобных делах, вы рискуете прийти к необдуманным и ошибочным выводам. Что и произошло сегодня. Пусть этот случай послужит вам предостережением на будущее, сударь. Если я скажу вам, что за последние месяцы мне слишком часто досаждали подобными набегами, вы, возможно, поймете, что мне пришлось наконец принять решительные меры. Теперь всем известно, чем это грозит, и я не думаю, чтобы кому-нибудь захотелось рыскать по моим угодьям. Но это не все, господин де Вильморен. Меня раздражает не столько браконьерство, сколько неуважение к моим безусловным и неотъемлемым правам. Вы не могли не заметить, сударь, что в воздухе разлит преступный дух неповиновения. Бороться с ним можно только одним способом. Проявление малейшей терпимости и мягкости, как бы вы ни были к этому склонны, в ближайшем будущем повлечет за собой необходимость прибегнуть к еще более жестким мерам. Я уверен, что вы понимаете меня и, разумеется, цените снисходительность, с какой я представил вам объяснения относительно дела, в котором ни перед кем не обязан отчитываться. Но если вам по-прежнему не все ясно, я отсылаю вас к закону об охоте; ваш друг адвокат разъяснит вам его.

Маркиз снова повернулся к огню, как бы намекая, что разговор окончен. Однако его маневр не обманул озадаченного и слегка обеспокоенного Андре-Луи. Он счел разглагольствования де Латур д’Азира весьма странными и подозрительными; как будто рассчитанные на то, чтобы в вежливых выражениях, облеченных в оскорбительно-высокомерный тон, объяснить ситуацию, они на самом деле могли только раздражать человека со взглядами де Вильморена.

Так и случилось. Филипп встал.

– Разве в мире не существует других законов, кроме закона об охоте? – возбужденно спросил он. – Вам доводилось слышать о законах гуманности?

Маркиз утомленно вздохнул.

– Какое мне дело до законов гуманности? – спросил он.

Некоторое время Филипп смотрел на него в немом изумлении.