Скарамуш. Возвращение Скарамуша - Сабатини Рафаэль - Страница 75

И вот в то самое время, когда двор занимался интригами, когда якобинцы, возглавляемые Робеспьером, вели войну с жирондистами, которые под предводительством Верньо[157] и Бриссо[158] искали себя, когда фельяны[159] воевали с теми и другими, когда на границе был зажжен факел войны с другими странами, а дома тайно разжигался факел гражданской войны, Андре-Луи пришлось уехать из самого центра событий.

Духовенство раздувало повсюду контрреволюционные беспорядки, и нигде они не были так остры, как в Бретани. Считалось, что Андре-Луи пользуется в своей родной провинции влиянием, и вполне естественно, что комиссия двенадцати в ранние дни жирондистского министерства попросила его, по предложению Ролана,[160] поехать в Бретань. Он должен был мирными средствами – насколько это возможно – бороться с вредными влияниями.

Муниципалитеты имели вполне определенные полномочия на этот счет, но многие из них сами не внушали доверия из-за своей странной инертности, поэтому необходимо было послать представителя с самыми широкими полномочиями, чтобы обратить внимание муниципалитетов на опасность роста реакционных настроений. Желательно было, чтобы Андре-Луи действовал мирными способами, но он был вправе прибегать и к другим мерам, что ясно из приказов, которые он при себе имел. Эти приказы именем нации предписывали всем французам оказывать ему всяческое содействие и предостерегали тех, кто попытается чинить препятствия.

Итак, Андре-Луи стал одним из пяти полномочных представителей, которые в ту весну 1792 года, когда на площади Карусель было сооружено орудие безболезненной смерти доктора Гильотена, были направлены с одинаковым заданием в провинциальные департаменты. В известном смысле они были предшественниками тех представителей, которые столь широко распространились при Национальном конвенте.

Учитывая то, что случилось в Бретани впоследствии, нельзя сказать, чтобы миссия Андре-Луи оказалась особенно успешной, однако это не имеет прямого отношения к нашей истории. Он пробыл в Бретани месяца четыре и, задержавшись там еще, быть может, добился бы бо́льших результатов, если бы в начале августа его не отозвали в Париж. Там назревала беда более грозная, чем беспорядки в Бретани, и политическое небо над столицей покрыли тучи более черные, чем за все время с 1789 года.

Дорожный экипаж уносил Андре-Луи на восток, и он видел повсюду признаки надвигавшихся бедствий и внимал слухам о них. В Париж – эту пороховую бочку – был опрометчиво брошен факел. Этим факелом явился манифест их величеств прусского короля и австрийского императора, в котором ответственными за случившееся объявлялись все члены Национального собрания, департаментов, районов, муниципалитетов, мировые судьи и солдаты Национальной гвардии. Далее сообщалось, что Париж будет предан военной экзекуции.

Это было беспрецедентное объявление войны – не всей Франции, а ее части. Поразительно, что этот манифест, опубликованный в Кобленце 26 мая, стал известен в Париже уже 28 мая. Это наводит на мысль, что правы те, кто считал его источником не Кобленц, а Тюильри. «Мемуары» госпожи де Кампан[161] с головой выдают королеву, которая имела план военных действий, составленный пруссаками, стоявшими на французской границе в полной боевой готовности. Методичные пруссаки при составлении плана указывали точные даты, и ее величество была в курсе всех деталей. В такой-то день прусские солдаты будут под Верденом, такого-то числа – под Шалоном, а тогда-то – под стенами Парижа. Буйе поклялся, что от Парижа камня на камне не останется.

А Париж, получив манифест, понял, что это вызов на бой, брошенный не Пруссией, а старым ненавистным режимом, который, казалось, навсегда смела конституция. Франция наконец-то поняла, что конституцию приняли только для виду и единственный выход – восстание. Нужно опередить иностранные армии, посланные для усмирения. В Париже еще оставались федераты, приехавшие из провинции на национальный праздник 14 июля, и в их числе – марсельцы, пришедшие с юга маршем под свой новый гимн,[162] который вскоре отзовется таким ужасным эхом. Их задержал в столице Дантон, предупрежденный о том, что готовится.

И теперь, на виду друг у друга, обе стороны начали открыто вооружаться. Наемники-швейцарцы были переведены из Курбевуа в Тюильри, а «рыцари кинжала» – сотня аристократов – поклялись до конца защищать трон. В их рядах был и господин де Латур д’Азир, недавно вернувшийся из-за границы из лагеря эмигрантов. Этот отряд собрался в королевском дворце, хотя им, как французам, следовало бы находиться вместе с армией на севере. В секциях опять ковали пики, из земли откапывали мушкеты, раздавали патроны. В Законодательное собрание приходили петиции с требованием начать военные действия. Париж понял, что приближается развязка долгой борьбы Равенства с Привилегией. Такова была обстановка в городе, куда спешил сейчас Андре-Луи с запада, к развязке собственной карьеры.

Глава XIV

Веский довод

В эти первые августовские дни мадемуазель де Керкадью гостила в Париже у кузины и дражайшего друга дяди – госпожи де Плугастель. И хотя бурлившие волнения предвещали взрыв, игривая атмосфера веселости и шутливый тон при дворе, где они бывали почти ежедневно, успокаивали обеих. Господин де Плугастель приезжал из Кобленца и снова уезжал туда по тому тайному делу, которое теперь постоянно принуждало его находиться в разлуке с женой. Но когда он бывал вместе с ней, то заверял, что принимаются все меры и восстание следует приветствовать, так как оно окончится полным разгромом революции во внутреннем дворе Тюильрийского дворца. Вот почему, добавлял он, король находится в Тюильри – иначе он бы покинул столицу под охраной своих швейцарцев и «рыцарей кинжала», которые проложили бы для него дорогу, если бы это понадобилось.

Однако в начале августа воздействие ободряющих речей вновь уехавшего господина де Плугастеля все слабело, чему способствовали последние события. Наконец 9 августа в особняк Плугастель прибыл гонец из Медона с запиской от господина де Керкадью, в которой он настоятельно просил племянницу немедленно выехать к нему и советовал госпоже де Плугастель составить ей компанию. Наверно, вы уже поняли, что господин де Керкадью был из числа тех, у кого есть друзья среди людей разных классов. Благодаря своей родословной он был на равной ноге с аристократами, а благодаря простому обхождению, грубоватым манерам и добродушию прекрасно ладил с людьми, которые были ниже его по происхождению. В Медоне его знали и уважали простые люди, и поэтому Руган – мэр, с которым он был в дружеских отношениях, – 9 августа предупредил его о буре, которая разразится завтра. Зная, что племянница господина де Керкадью в Париже, он посоветовал забрать ее оттуда, так как в следующие сутки там будет небезопасно находиться знатным особам, особенно тем, которые подозреваются в связях с партией двора.

Относительно же связи господина де Плугастеля с двором не возникало никаких сомнений. Ясно было и то – скоро это подтвердилось, – что бдительные и вездесущие тайные общества, бодрствовавшие у колыбели молодой революции, были прекрасно осведомлены о частых поездках господина де Плугастеля в Кобленц и не питали никаких иллюзий насчет их цели. Поэтому в случае поражения партии двора в готовящейся битве госпоже де Плугастель угрожала бы в Париже опасность. Небезопасно было находиться в ее особняке и любому гостю знатного происхождения.

Любовь господина де Керкадью к обеим женщинам еще усилила его страх, вызванный предостережением Ругана, поэтому он поспешил отправить им записку с просьбой немедленно выехать в Медон.