Пятая версия (Исчезнувшие сокровища. Поиск. Факты и предположения) - Иванов Юрий Николаевич - Страница 67

67

Потом пожилая, сильно накрашенная женщина пела низким, басовитым голосом, а после нее парень в смокинге танцевал с совершенно нагой, невероятно красивой девушкой, хотя нет, что это я, не совершенно нагой, отнюдь — она была в черных чулках и черных туфельках, но от этого ее нагота казалась еще более вызывающей, а белое ее тело казалось просто невероятно белым, такой белизны я никогда не видел…

Ну, ладно, а что с «черным портфелем» подполковника Нувеля? Прошел уже год после смерти Коха, что в тех бумагах, какие-то очень важные, да-да, государственной важности секреты? Но ведь Болеслав писал, что подполковник Нувель намекал: мол, и о Янтарной комнате теперь будет известно все-все?! Бармен подплыл, наклонился, вежливо держа одну руку согнутой за спиной, низким голосом предложил: «Не желает ли пан танцувать с той очаровательной дамой? — Он повел подкрашенными глазами в сторону белотелой, прикрытой длинными черными волосами женщины. — Это будет стоить сущий пустяк, две тысячи злотых, если, конечно, пан не пожелает еще что-нибудь…» Я выложил две тысячи злотых и попросил еще водки. Бармен принес. Лысый как колено толстяк направился к длинноволосой нагой красавице, видимо наплевав на СПИД, решил раскошелиться, а я поднялся к себе в номер.

…Утром поездом «Карморан» мы уехали с Ханной в Ольштын. Там я узнал, что подполковник криминальной полиции Нувель погиб в автомобильной катастрофе. Якобы разобрав все бумаги, свои записи бесед с Кохом и перепечатав их на машинке, он со своим черным, разбухшим еще больше портфелем отправился в Варшаву докладывать высокому начальству о беседах с Кохом. На автостраде в «полонез» подполковника врезался «мерседес». Подполковник был убит на месте, черный портфель с документами исчез.

Мои ольштынские друзья свозили меня в Барчево, на кладбище, где похоронен долгосрочный тюремный сиделец, бывший гауляйтер Восточной Пруссии. В одном из дальних углов кладбища мне показали площадку, на которой возвышалось десять холмиков, в каждый из которых был вкопан бетонный столбик с жестянкой, на которой виднелись лишь две буквы: «NN» — такие пометки делаются на могилах преступников, трупы которых не забрали родственники. Но где же лежит Кох? Никто этого не знает. Когда умершего привезли на кладбище, тут было вырыто десять могил. В какую яму его опустили? Кто его хоронил? Нет, никто этого не знает.

В Доме творчества в Ольштыне, куда мы под вечер приехали из Барчево, было полно творческих работников. В бильярдной первого этажа громыхали шары, шла игра на пиво, в ресторане стоял нестройный гул, облака синего дыма тучей клубились под потолком, и лица людей казались желтыми дынями. На других этажах в секциях композиторов, художников, рецензентов и критиков, тесно сдвинувшись за столами, громко, нетрезво, перебивая друг друга, говорили длинноволосые, бородатые и лысые «духовики», «смычки», рисовальщики «актов», портретисты, пейзажисты и начинающие литераторы. И в секции писателей стол уже был заставлен едой и бутылками. Все бурно обсуждали повышение цен на продукты, транспорт, уголь, пся крев — на уголь! Он и так-то был невероятно дорог, а тут еще повысили вдвое! Ругали чиновников, партийцев и бюрократов — они-то что, выкарабкаются, мол, «нет в мире петуха, который бы позволил вырвать из своего хвоста перья!», однако во всей этой нестройной, нервной шумности улавливалась одна всеобщая оценка: «А, вшистко едно!»

Да, вот что еще. Я все же решил вернуться домой не дальним окружным путем через Варшаву — Брест — Москву — Вильнюс, а коротким, по автостраде № 51, которая своим концом упирается прямо в нашу область на Мамоновском погранучастке. Рано утром к дверям отеля, где я остановился в последний день польской командировки, подкатил маленький синий «фиатик», за рулем которого был мой друг. Ханна помахала нам рукой, движок «фиатика», несмотря на свою малость, взревел, как мотор «КАМАЗа», машина дернулась и ринулась в путь… Через 40 минут мы были на границе. Польский пограничник, полный, розовощекий здоровяк, пил кофе в маленькой будке и смотрел телевизор. Мы быстро познакомились, объяснили ситуацию, пограничник все понял, посмотрел мой паспорт, сказал, что с его, польской, стороны «нет никаких проблем», пускай пан писатель идет к себе домой, выволок из кармана связку ключей и среди ключей квартирных, от машины, гаража и еще каких-то, больших и маленьких, отыскал нужный ему ключ от границы, которым он и отпер большой, амбарного вида замок, тяжко висящий на шлагбауме.

До моей Родины было всего девять шагов! Еще один шлагбаум, парень в зеленой фуражке, настороженно поглядывающий в нашу сторону, там стоял, красный, выцветший флаг на флагштоке виднелся и большой, видно, недавно подновленный транспарант: «РОДИНА ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС!»

Такая торжественная минута. Еще несколько шагов, и можно опуститься на колени, сказав при этом со слезами на глазах: «Родина! Вот я и вернулся!» Зеленая фуражка, российское, «нашенское», так сказать, простецкое лицо. Лицо напряглось, встревожилось, парень громко приказал: «Стой! Назад!» — «Мне домой, тут рядом, тридцать километров!» — крикнул я, держа над головой свой раскрытый «молоткастый» паспорт, которому, как известно по Маяковскому, должны завидовать во всем мире. «Назад!» — грозно, успокаиваясь, проговорила «зеленая фуражка», и я понял, что да, надо поворачивать оглобли: графиню Марион Дёнхофф не выпустили, меня не впускают!

…Трое суток спустя я вышел на шумный, заснеженный, затоптанный перрон Белорусского вокзала Москвы. Опускаться на колени не хотелось.

Очень старая комната. Казна второй армии

«Уважаемый господин Штайн! Бывший сотрудник группы особого назначения СС „ОСТ-КЕНИГСБЕРГ“, фамилию которого Вы отыскали в британском архиве, еще не решил, встретится он с Вами или нет, но просил меня передать Вам следующее. Во-первых, вот суть зашифрованных букв радиограммы: „ОПЕРАЦИЯ „ЯНТАРНАЯ КОМНАТА“ ЗАКОНЧЕНА. ЕЕ МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ: „B.S.W.F.““. Эти сокращения расшифровываются как „БЕРНШТАЙНЦИММЕР — ШАХТА — ВИТТЕКИНД — ФОЛЛЬПРИХАУЗЕН“. Он ручается, что в этом месте, Фолльприхаузене, были спрятаны многочисленные сокровища, награбленные во время войны. Совсем недавно в подвалах университета г. Геттингена были найдены дорогостоящие коллекции янтаря, принадлежавшие университету Кенигсберга. Эти сокровища… были перевезены сюда из Фолльприхаузена, после чего шахта осенью 1945 года была взорвана и затоплена…»

Юр. Ш-ц

«ДОЧЬ РОДЕ ПРИПОМИНАЕТ, ЧТО ЯЩИКИ С СОКРОВИЩАМИ БЫЛИ ВЫНЕСЕНЫ ИЗ ПОДВАЛОВ ЗАМКА И ОТВЕЗЕНЫ НА ВОКЗАЛ, НО ПОСЛЕДНИЙ ПОЕЗД УЖЕ УШЕЛ»

«Один бюргер, бывший военнослужащий из ВЕЙМАРА, сообщает, что спецгруппа, в которой он служил в начале 1945 года, получила приказ от крупного военного чина ШТАДЕЛЬМАННА оборудовать грузовое судно, с тем чтобы вблизи острова БАРНХОЛЬМ принять ящики с борта „ВИЛЬГЕЛЬМА ГУСТЛОВА“. Общий вес этого груза составлял примерно полторы тонны. Ящики якобы содержали в себе некий „ЯНТАРНЫЙ АЛТАРЬ ИЛИ КОМНАТУ“»

«ЯНТАРНУЮ КОМНАТУ и другие огромные ценности отправили в январе 45-го санным обозом по маршруту Кенигсберг — Хайлигенбайль, или Бальга, и далее по льду в направлении на ЭЛЬБИНГ…»

«СОКРОВИЩА КЕНИГСБЕРГСКОГО МУЗЕЯ ЯНТАРЯ, примерно 90 тысяч экспонатов, до апреля сорок пятого года находились в подвалах музея. Это мне сообщила перед смертью моя подруга, Элизабет Мюллер, бывшая сотрудница этого музея. Ищите. Копайте глубже, вот что она еще говорила.

Шарлотта Вайс, пенсионерка, г. Киль»

(Из различных сообщений архива Георга Штайна)

— Алло! Говорит майор. Кассу будем брать завтра, в 7 утра, пока на улицах еще мало народа. Вы готовы? Мешок под валюту сшит? Надо, чтобы он был крепким, из плотной ткани, так как сумма может быть весьма значительной. — Да. У нас все готово. Мешок и другие емкости. Прикроете?