Пятая версия (Исчезнувшие сокровища. Поиск. Факты и предположения) - Иванов Юрий Николаевич - Страница 74

В ночь с 23 на 24 января на заснеженном пирсе у борта „Эмдена“ появились грузовики. На бетон выпрыгивали замерзшие солдаты охраны. Весь груз был переправлен на крейсер, команда которого уже собрала машину, а командир получил новый приказ гросс-адмирала: „Получив груз, немедленно выйти в море. Порт назначения: Киль“. И тут же последовало новое предписание: полученный груз переправить на судно „Претория“, лайнер, который когда-то ходил в Африку за бананами, а теперь использовался в Пиллау как жилье для военных моряков и курсантов учебного дивизиона подводных лодок. Приказ был исполнен. Лайнер „Претория“ в эту же ночь покинул Пиллау и вскоре благополучно прибыл в порт Свинемюнде. Спустя несколько суток, имея на борту 900 беженцев, вышел в море и „Эмден“. Рейс был авантюрным. На ручном управлении, с большим креном на левый борт и скоростью 6 узлов крейсер все же сумел дойти до Киля, где и попал под страшный бомбовый удар английской авиации, превративший „Эмден“ в груду железного лома. „Не все было перегружено с „Эмдена“ на „Преторию“, — сообщал мне из Гамбурга некий Эдвард Рунге. — Ящики, полученные в Кенигсберге, остались на „Эмдене“, что было в них? Якобы их успели сгрузить до налета англичан…“

Так, что тут еще среди моих бумаг? „Корчма „Коперникус““, что возле нашего дома, на канале Ландграбен, называлась так потому, что будто бы в ней останавливался великий астроном Коперник. Он приезжал в Кенигсберг лечить кого-то из приближенных Альбрехта Бранденбургского, — пишет мне Вальтер Мюллер. — Такая вот есть легенда. В Алленштайне Коперник полюбил свою экономку, очаровательную пруссачку Агнесс, за что был осужден церковным судом, а Агнесс, якобы шпионка Альбрехта, была выслана в Кенигсберг и жила на окраине города, вот в этой корчме. И уже пожилой астроном пробыл там двое суток. Так ли это, но еще мой дедушка говорил, что люди помнят, как польский астроном, очень старый и седой, весь в черном, гулял вдоль канала с уже далеко не молодой, но по-прежнему очаровательной Агнесс»…

«Возле нашего дома». Кажется, я начинаю привыкать к этим строчкам из письма своего «совладельца».

…А денег в копилку стало попадать все меньше. На этот раз всего 2300 рублей — вот отчет комиссии: все больше мелкая, медная и серебряная монета. Казалось бы, что человеку полтинник, рубль?.. «Если бы каждый, кто приходит на рынок, отдал нам хоть по 10 копеек, мы бы, ребятишки, выжили до весны…» — говорил нам «героический моряк» Петр Лукич Ракитин, но люди жались, жмотничали, хотя что рубль, когда пайка хлеба стоила тысячу? Не знаю, дожили бы мы до весны, если бы не попали в облаву. Ловили-то, собственно говоря, не нас, а банду из соседнего подвального отсека, «трупников», которые студнем из человечины торговали. Нас, дико орущих, визжащих, царапающихся, военные моряки, проводившие облаву, загнали в угол, Петр Лукич отбивался костылем, и командир «облавщиков» выстрелил из пистолета ему прямо в лоб…

Звонок телефонный.

Вздрагиваю. Уже ночь.

— Юра, прости, что так поздно, Федя Рыбин говорит. — Господи, Рыбин, лихой ординарец моего отца! Видимся мы с ним редко, раз-два в году. — Ты не забыл, что мы 12 апреля встречаемся на кладбище? Люда придет, и Вадим, он только что с морей вернулся. Слушай, что творится? В магазинах — хоть шаром покати. А ты помнишь: базар немецкий в Даркемене, а? Трудно поверить, а?..

…В Озерск, бывший Даркемен, городок в юго-западной части области, я ездил не только по поводу кладбищ русских и немецких солдат и не только по поводу казны армии Самсонова. Дело в том, что в Фонд пришло письмо, в котором местный житель Петров В. А. сообщал: в Даркемене был великолепный музей античного изобразительного искусства, созданный местным богачом, владельцем мукомольной фабрики, который много путешествовал. И из каждой поездки привозил в Даркемен бронзовые и мраморные фигурки, амфоры, красные, расписанные черным лаком вазы, старинные греческие украшения, а также «голых, из белого камня, богинь и богов». Коллекции его музея можно было осмотреть в субботний день, а «голые богини и боги» стояли в парке его поместья, недалеко от Даркемена. Петров писал, что еще и сейчас там можно найти «ихние ноги и руки», а у одного «местного землероба имеется каменная, правда безносая, голова, грудь богинева, и богов, каменный, такой небольшой, будто детский, членчик».

О том музее античных ценностей нам говорил настоятель местной кирхи Готлиб. Фамилии не помню, но имя отчего-то врезалось в память: «Готлиб».

…Наша маленькая экспедиция въехала в уютный, чистенький, зеленый городок рано утром. И первое, что мы увидели, это заполненную множеством огромных фур рыночную площадь. Почти все городки в Восточной Пруссии, как в общем-то и во всей Германии, имели рынок — в самом центре. Так и тут. По сторонам огромной, выложенной брусчаткой площади лепились один к одному старинные, под черепицей, великолепно сохранившиеся, будто только сегодня построенные дома; балконы с цветами и цветы вдоль тротуаров, а посередине — шум, гам, лай собак, ржанье огромных, рыжих с золотыми гривами, битюгов, масса повозок, телег; масса народа, немецкая и русская речь. Отыскать комендатуру не составило труда. Молодой комендант города, кажется, капитан по званию, сказал, что тут каждое воскресенье собирается чуть ли не весь район. Взгляните, сколько тут всякой всячины, но на бумажные деньги ничего купить нельзя. Продукты — в обмен на товар. Крестьяне берут все. Серебро, посуду, фарфор, картины, вещи, ткани, люстры. Да что мы торчим в комендатуре? Идемте, взглянем на базар. Архив Фромборкского капитула? Нет, ничего такого не слышал, но потом мы сходим в кирху, к настоятелю, может, он что-нибудь знает?

Да, чего только тут не было, на этом послевоенном районном фермерском рынке, кажется, я никогда больше в жизни не видел такого обилия продуктов. В телегах, в сене или соломе лежали свиные туши, их тут же рубили, развешивали мясо на крючьях. Бурыми гроздьями висели колбаски, длинные копченые колбасы и толстенные, тяжелые, как снаряды, колбасищи. А ветчина какая! Ветчинный запах улавливался сквозь массу других рыночных запахов: сена, лошадиных «яблок», мужского пота, овчин. Кули с картофелем. Квашеная капуста. Соленые огурцы. Сушеные грибы. Соленья и варенья в аккуратных, со стеклянной крышкой на какой-то особой железной пружине, банках. Вяленая рыба, лещи, матово желтеющие своей крупной чешуей. Гогочущие гуси. Куры, утки. Яблоки такие свежие, будто были сняты не в минувшую осень, когда наши войска уже подошли к границам Пруссии, а лишь вчера. И лица, лица. Красные, тщательно выбритые; золотистые пряди волос из-под фетровых шляп; кожаные, украшенные шитьем, куртки, меховые жилетки, полосатые, видно, из домашней шерстяной тканины, штаны.

Да, бумажки никто брать не хотел, кому они нужны, бумажки? Комендант говорил, что крестьяне увозят в деревни даже пианино, да вон, поглядите, грузят на телегу. И комод. И зеркало в резной, красного дерева, раме. Ах, сколько тут было всего! Это не наш «сухой паек». Конечно, насчет пайка я это просто так, с нами был Федя. С ним не пропадешь. Мы не пропали и тут. Крестьяне охотно брали серебряных «Гинденбургов», а у Феди и они были, эти массивные, тяжелые серебряные пятимарковые монеты. Вскоре он и еще двое солдат из охранения потащили к «виллису» колбасу, ветчину и свежий с поджаристой корочкой хлеб, а Людка хрупала яблоко и, слегка отворотясь от нас, рассматривала черный кружевной лифчик, который Федя добыл тут же, в этом гаме и суете.

А мы отправились в кирху. Настоятель Готлиб показал нам ее. Тяжко увенчавшую холм, красного кирпича, с высоченной башней, стоящую так, что видна из любого уголка Даркемена. Высокий, худой, с умным, бледным лицом, Готлиб, то и дело поправляя очки, спрашивал: «А что будет дальше? Не запретит ли командование проводить службы? Слухи разные идут, но разве можно у людей отнимать душу, бога? Ведь бог — это душа человеческая, как без нее?» Рассказывал, что кирху строили 40 лет. На деньги всей округи. Что колокол «ГЛОРИЯ» — это подарок из Дрездена, там живет один даркеменец, владелец большого завода, простите, бывший владелец. Не поленитесь, поднимитесь, взгляните на колокол.