Шоу непокорных - Баркер Хейли - Страница 31

Теперь он внутри меня. В моей голове. В моем сердце. Он — часть меня. Случись с ним что-нибудь, я тотчас об этом узнаю.

Я закрываю глаза и мысленно представляю себе его лицо. Не пугающие образы, как раньше, а его лицо, когда он смотрит на меня. Его образ слегка трепещет в моем сознании, но я жду, пока картинка успокоится и станет четкой, когда я увижу его красоту, честность и храбрость. Посмотрю в его сияющие глаза; увижу в них любовь, потребность во мне — уязвимую, открытую, сильную.

Я мысленно протягиваю руку и касаюсь его мягких волос.

С тобой все будет в порядке, говорю я мысленно. И со мной тоже все будет в порядке. Мы снова найдем друг друга. Мы не побоялись бросить вызов судьбе. Мы сделаем это снова. Я буду верить. Ради тебя. Я буду сильной.

Я сжимаю ладони, будто держу его за руку, и закрываю глаза. Я чувствую его рядом со мной. Если сосредоточиться, я смогу держать его под своим крылом до самого утра.

Я увижу тебя снова, говорит он. Мы скоро увидимся.

Неожиданно услышав какой-то звук, я вздрагиваю. В ночной тишине он подобен грому. Как будто кто-то переминается с ноги на ногу.

Я подползаю к окну и смотрю на улицу. Никого.

Захватив фонарик, который оставил нам Свен, я открываю дверь и выглядываю наружу. Я провожу узкой полоской света, стараясь не попадать в окна лачуг напротив.

Рядом с соседней лачугой притаилась какая-то фигура. Я задерживаю дыхание, направляю луч фонарика перед собой и вижу еще один силуэт. Кто-то крадучись движется к нашему жилищу. Я резко втягиваю голову в комнату.

Когда выглядываю снова, фигура уже растворилась в ночной тьме. Возможно, ее и не было. Скорее всего, мне просто показалось.

За моей спиной Джек и Грета спят сном праведников. А вот Боджо — нет. Он сидит, глядя на меня, и недовольно хмурит крошечный обезьяний лобик.

— Прости, Боджо, неужели я тебя разбудила? — шепчу я. Пытаюсь приманить его к себе, но он прижимается к Грете и сердито смотрит на меня. Похоже, чтобы завоевать доверие Боджо, надо быть семилетним ребенком. Или психопатом Сильвио. Или расфуфыренным повелителем трущоб.

Приоткрыв дверь, я снова выглядываю на улицу. Все по-прежнему. Тихо, пусто. Ничего. Никого.

Внезапно чья-то рука зажимает мне рот. Я пытаюсь кричать, пытаюсь сопротивляться, но бесполезно. Они меня поймали.

Меня поймали и куда-то тащат.

Бен

Эммануил сердито смотрит на Шона.

— Ты здесь совсем недавно, ты не знаешь наших обычаев. Здесь себя так не ведут. Мы не ссоримся между собой. Такого не было ни разу. Мы стараемся заботиться друг о друге. Если этого не делать, у нас ничего не останется. Нам отпущено не слишком много совместного времени, ты же сокращаешь этот и без того короткий миг.

Шон недовольно дергает головой.

— Разве его девушка подумала о тебе, когда подожгла арену, а сама сбежала? Она при первой же возможности бросила вас всех. Да и сам он не из вашей компании. Он — Чистый. Бывших Чистых не бывает. Чистый ублюдок — навеки Чистый ублюдок.

Резко развернувшись на пятках, он вошел в одну из камер и, театрально хлопнув дверью, запер ее изнутри.

Воцарилось гнетущее молчание. Затем один из парней, стоявший позади Шона, повернулся и вошел в другую камеру. Затем еще четверо. Девушка, Лия, вздохнула и тоже собралась уйти.

— Он видел наш номер, — почти виноватым тоном объясняет она Эммануилу, прежде чем исчезнуть в одной из камер.

Впервые за сегодняшний день на мои глаза навернулись слезы. Оказавшись здесь, среди артистов, я еще больше скучаю по Хоши. Она жила с этими парнями и девушками. Она была частью их, они были частью ее. По ее словам, они по-прежнему остаются ее близкими людьми. По ее словам, жизнь в цирке, издевательства и боль, горе и страх связали их вместе так крепко, что, когда кто-то из них страдал, больно было всем.

Я пытался это понять, хотя знал, что никогда не пойму. Да и как я мог, всю свою комфортную жизнь не ведая ни опасностей, ни лишении и не испытывая привязанности ни к кому кроме Прии.

Мне неприятно, что Шон такое сказал о Хоши. Она никогда бы не забыла тех, кого оставила здесь. Она переживает за них. Грета тоже. Их каждый день мучает беспокойство, им хочется знать, что происходит с их цирковой семьей.

Внезапно я как будто слышу в голове ее голос:

С тобой все будет в порядке, говорит она. И со мной тоже. Мы снова найдем друг друга.

Я чувствую ее рядом, чувствую ее руку в моей.

Я увижу тебя снова, мысленно отвечаю я ей. Скоро увидимся.

И впервые я в это верю.

Рука Эммануила на моем плече возвращает меня к реальности.

— Давай сядем, Бенедикт. У нас всего несколько минут на разговор.

Он показывает на грязный пол.

Я сажусь, и он опускается рядом. Иезекиль подходит ко мне и садится по другую сторону. Остальные, кто еще не ушел, делают то же самое.

Вновь возникает неловкое молчание.

— Это несправедливо, — тихо говорю я. — То, что он сказал о Хоши. Она не хотела бросать вас. Она все время думает о вас.

— У Хоши не было выбора, — говорит Эммануил, громко и твердо, чтобы его голос был слышен в каждой камере. — Она была храброй. Она почти уничтожила Сабатини. Откуда ей было знать, что станет с ним.

Волосы у меня на затылке встают дыбом.

— А что с ним стало? Я до сих пор не пойму.

— Кто-то заплатил за его операции, — говорит Эммануил. — Должно быть, его семья. Наверняка до тебя доходили слухи о них?

Я киваю.

— Очевидно, они прислали ему чек, и он на эти деньги возродил себя. Этот чокнутый утверждает, что теперь он Чистый. Вбил себе в голову, что сам Бог поручил ему навлечь как можно больше страданий на нашего брата-Отброса. Хоши и представить себе не могла, что он сделает.

— А что он сделал? — шепотом спрашиваю я, хотя, наверное, этого лучше не знать. В горле застрял комок, и я никак не могу его проглотить.

— После того что случилось с тобой и Хоши, нас заперли. Наверное, они решали, что с нами делать. Нам раз в день давали хлеб с водой, и так мы гнили несколько месяцев. Мы не знали, сколько придется сидеть взаперти, и выпустят ли нас когда-нибудь. Для некоторых это стало последней каплей. Несколько наших товарищей потеряли рассудок, и это было ужасно.

— Но вдруг, несколько недель назад, нас привели сюда, сказали, что цирк открывается снова, и тотчас заставили начать репетиции. Всех больных телом или умом увезли прочь, а взамен доставили целый грузовик новых детей.

Никто из нас не верил своим глазам, когда мы впервые увидели Сабатини. Даже в самых жутких кошмарах мы не могли представить себе того монстра, каким он стал. Теперь он даже хуже, чем прежде. Так что будь начеку. Похоже, больше всего он любит вымещать свою злобу на подростках вроде тебя и Шона. Как будто он завидует их силе и молодости. Он всего месяц на ногах, а уже убил троих человек. Раньше он не любил марать руки, но теперь застрелил их сам, прямо перед нами, в упор, без всякой причины. И каждый раз — до, во время, после, — знаешь, что он делал? — Голос Эммануила дрожит от ярости и негодования. — Он хохотал. Отнимал у людей жизнь и упивался этим. Я еще ни разу не видел его таким счастливым. Он жаждет власти — ему нравится причинять боль, нравится убивать.

Меня мутит. Не будь желудок пуст, меня бы точно вытошнило.

— Он тесно сотрудничает с твоей матерью. Цирк — ее детище, способ отомстить вам с Хоши. Он утверждает, что она разрешила ему взять столько людей из трущоб, сколько он пожелает. Нам кажется, власти хотят уничтожить как можно больше Отбросов. Для них мы — расходный материал, особенно те, у кого нет опыта работы в цирке.

Я чувствую в желудке тяжелый, холодный груз вины. Людей бросили в тюрьму, люди сходили с ума, людей убивали, и все из-за того, что мы сделали, из-за того, что делает моя мать.

— Простите нас, — еле слышно шепчу я. — Мы не подозревали, что такое может случиться.