Проклят тобою (СИ) - Белая Яся - Страница 15

Я словно вижу его впервые. Как легки и грациозны его движения. Сколько достоинства и величия в походке и осанке. Развитые плечи, поджарый стан. Меня, дочь военного, не обманешь. Такая фигура — свидетельство долгих физических тренировок. И вовсе — не у гончарного круга.

Он подходит, становится рядом и помигивает мне. Потом наклоняется и щекочет шею жарким дыханием:

— Чудесно выглядите, моя дорогая!

Льстец и лжец.

Где там чудесно! Самые прекрасные, конечно же, мои громоздкие деревянные галоши.

Он берёт меня за руку, кладёт на шероховатую обложку книги и накрывает своей ладонью. Смотрит на меня чуть насмешливо.

Ему весело! А мне как-то не очень!

— Согласна ли ты Илона Атомикская взять в мужья… — начинает, заунывно растягивая слова, священник, но осекается… — Прошу меня извинить, уважаемая невеста, но нам нужно узнать имя жени…

— Ландар, — бесцеремонно перебивает он. — Просто Ландар. Обычный гончар.

— Хорошо, Ландар Обычный Гончар, если ты не против, мы продолжим церемонию.

— Я только «за», так как мне не терпится поскорее уединиться с новобрачной.

Священник оказывается понятливым (или тоже торопится к занятиям более приятным) и наше бракосочетание проходит так головокружительно быстро, что я прихожу в себя от того, что мой палец ощущает холод металла. Кольцо можно даже назвать изящным. Наверное, оно из рутения, потому что мой палец обвивает тонкая чёрная вязь. А по центру сияет алый камень. Словно капля крови на терновом венке. Мрачная и немного пугающая красота. А ещё — если это действительно рутений — чересчур дорогая для простого гончара.

В ответ я надеваю ему простую полоску стали — так выглядит его кольцо. Как только оно оказывается на пальце, Ландар наклоняется и целует меня — уверено и дерзко, придерживая за талию, чтобы не упала.

Отпускает с явной неохотой.

Вишнёвые глаза полны насмешки и лукавства.

— Ну что, идём, жена.

Он протягивает мне руку.

Я киваю, оглядываюсь в последний раз на Гарду (кажется, она вот-вот заплачет), кидаю ей под ноги букетик льна. Мне он больше не нужен. Можно закончить этот фарс с липовым материнским благословением.

Судорожно сглатываю и вкладываю пальцы в крепкую ладонь Ландара.

Больше нас никто не сопровождает. Церемонии окончены. И в этом есть свой плюс — я бесконечно устала от них.

Мы идём назад через служебные помещения, где всё так же суетятся слуги. И оказываемся на заднем дворе.

Только ждёт меня здесь не уютный возок, запряжённый горделивыми королевскими броллами, а повозка с осликом.

В глазах ушастого создания вся боль мира. Он уныло жуёт комок соломы, должно быть выпавший из корзины какого-нибудь скотника.

Ландар по-шутовски раскланивается:

— Моя принцесса, экипаж готов.

Он явно издевается, и я всей душой его ненавижу.

Глаза щиплет от обиды и жалости к себе, но показывать слабость наглому типу я не намерена. Приподымаю юбку, забираюсь в повозку, устраиваюсь среди глиняных горшков и кувшинов.

— Горшечная принцесса, — едким тоном продолжает Ландар. — Смотрю, вы присмирели, ваше высочество. Никак одумались? Или прониклись ко мне любовью с первого поцелуя?

Он нагло лезет ко мне, но я отворачиваюсь и отталкиваю его.

— Всё ещё строптивая, — радостно констатирует он. Легко запрыгивает на скамейку рядом со мной, понукает осла.

И я покидаю королевский двор, чтобы отправиться навстречу новой — теперь уже семейной — жизни.

Глава 8. Ах, наша страстная брачная ночь!

Мы едем через поля и луга, мимо уютных, прямо-таки лубочных деревенек. И меня не покидает ощущение, что впереди мчится Кот-В-Сапогах и рассказывает каждому встречному-поперечному про маркиза Карабаса.

Я невольно улыбаюсь своим мыслям, а Ландар, заметив моё настроение, улыбается мне. Я еду в телеге, а он бредёт рядом, время от времени понукая осла.

За небольшой рощицей оказывается премилая лужайка — пёстрая, окутанная медвяным ароматом и жужжанием пчёл.

Ландар решает сделать привал.

— Философу (так зовут ослика) нужно отдохнуть, да и нам не помешает.

Муж (как же непривычно произносить это слово) помогает мне спуститься, достаёт покрывало и корзинку со снедью — окорок, сыр, зелень, вино. Что ж, можно соорудить отличные бутербродики. Чем я с удовольствием и занимаюсь.

Ландар же устраивается под ближайшим деревом, грызёт травинку и наблюдает за мной.

Когда протягиваю ему бутерброд, перехватывает мою руку и несколько секунд пристально смотрит в глаза. Снова вытягивает душу через зрачки. Сглатываю и отвожу взгляд.

Ландар отпускает мою руку и принимается с упоением жевать.

Разливаю вино по глиняным стаканчикам. Один передаю мужу. Он отхлёбывает и поднимает большой палец вверх, что во всех мирах (во всяком случае, очень на это надеюсь) значит, одно и то же: класс!

— Надо же! — говорит он, щурясь и уплетая следующий бутерброд. — Кто бы мог подумать, что нужно просто соединить продукты слоями, и будет так вкусно! Где вы этому научились, ваше высочество? В башне?

Спрашивает с хитрецой, вроде разморенный и довольный, как сытый кот, но скрытая угроза и недоверие сквозят в каждом слове.

— Ага, — почти весело отзываюсь я, раскладывая петрушку веером на импровизированной тарелке, под которую приспособила сочные листья растущего неподалёку лопуха, — свободного времени много. Можно тренироваться и приобретать полезные навыки.

Он лишь хмыкает, допивает вино, закидывает руки за голову и прикрывает глаза.

Не поверил ни единому слову. Впрочем, я и не ждала. Он наверняка знает, что я — залётная. Но зачем-то темнит. И это несказанно нервирует.

Собираю остатки еды в корзину. Укладываю обратно в повозку, не забыв потрепать по холке Философа. Он флегматично жуёт траву, наверное, для него невероятно вкусную, особенно, по сравнению с соломой, что перепала ему на королевском дворе.

Брр! Двор вспоминать совсем не хочется. Королева мне теперь будет в кошмарах сниться. И пугать. Даже несмотря на то, что красива, как Николь Кидман.

— Там… между деревьев… ручей… — Ландар отвлекает меня от невесёлых мыслей, лениво и чуть устало махнув в сторону рощицы. — Вам не составит труда принести воды? Очень хочется пить…

Это… просьба? Я могу отказаться?

Но мне нетрудно, потому что выходит даже мило. Выбираю из груды керамики, которой полна наша повозка, кувшин и отвечаю:

— Да, конечно, принесу…

Он не открывает глаз, небрежно бросает:

— Заранее спасибо.

Умеет произвести впечатление и тут же испортить.

Ручеёк действительно находится за ближайшими деревьями. И, глядя на него, я впервые понимаю истинное значение фразы «кристально чистый». Всё дно видно, камешки, веточки, редких рыбёшек.

Ручеёк журчит тихо, неспешно, будто рассказывает что-то простое и доброе. Можно наклониться, близко-близко, прислушаться и узнаешь самую важную тайну…

Например, что за спиной двое.

Морды гадкие, сами чумазые, разит от них, как от бомжей.

Один тощий, как жердь. Другой коренастый.

Оба лыбятся.

— Ты посмотри, какая краля, Питер. Наверняка, дочь какого-нибудь богатея.

— Верно, Майкл, — отзывается второй, — смотри, как бела и нежна. А волосы! Чистое серебро! Никогда не видел таких.

Пытается схватить меня за косу, но я шарахаю его кувшином по голове и отскакиваю.

Кувшин разлетается, а здоровяку хоть бы хны. Только стирает рукой кровь и зло ухмыляется.

— А вот это, кралечка, — говорит он вкрадчиво, почти нежно, — ты зря. Так бы мы может с тобой по-доброму…

Препираясь с одним, упускаю из виду другого. А он между тем заходит сзади, цапает меня грубыми ручищами за плечи, прижимает к себе.

Хоть и худой, а грудь — как камень.

— Держи её, Питер, крепче. Я спереди зайду.

Извиваюсь, лягаюсь.

— Ишь, брыкливая, — Майкл ловит мои ноги, жёстко стискивает и разводит. — Ничего, сейчас усмирим!