Заземление (СИ) - Бородина Мария - Страница 59

Юбка шелестит, развеваясь за спиной. Подол цепляет веточки и сухие травинки. Впереди извивается едва заметная тропа. Обломанные ветки кустарника, болтающиеся на полосках коры — как указатели. Кто-то продирался сквозь заросли совсем недавно. И этот кто-то не мог далеко уйти.

— Анацеа! — слышится за спиной голос Тиарэ. — Подожди! Я не могу…

Натужному крику аккомпанирует треск ветвей и шелест тяжёлой поступи. Подруге с большим весом бежать, должно быть, ещё сложнее, хоть она и молода. Только вот отвлекаться на ожидание нельзя. Слишком велик шанс упустить Кантану. Тиарэ ещё не знает, каково это, когда твоя дочь совершает ошибку, что перечеркнёт всё и для неё, и для всех жителей Девятого Холма. У Тиарэ вообще нет дочери.

Прорвавшись через оцепление ежевичной поросли и изранив руки, Анацеа вторгается в коридор из деревьев. Искривлённые стволы целуют друг друга, сходясь аркой — настоящий храм природы. Пахнет стоялой водой и камышом. Впереди белеет просвет, опутанный сетью ветвистых трещин. И баллон машины Разрушителей, заслоняющий добрую половину неба. Так далеко. Так близко.

Она тянет руки, словно пытаясь ухватить неведомую цель. Но пальцы сжимаются над пустотой и упираются в ладони. С каждым шагом заветное место лишь отдаляется. Словно она прошла через кривое зеркало, и пытается достигнуть миража.

Может быть, заклятие безумия, напущенное отчаянной подругой дочери, ещё действует?!

— Анацеа! — доносится сзади, теперь уже дальше.

— Это только моё дело, Тиарэ! — кричит Анацеа на бегу. Ветер дробит слова на слоги и отзвуки и передаёт дальше по цепочке. Эхо звенит в кронах, распугивая засидевшихся птиц.

Она знает, что лжёт: это их общее дело. Но времени слишком мало…

Шаги гулко хлюпают по грязи. К вымазанным густой глиной ботинкам пристают сосновые иглы и обрывки жухлых листьев. Впереди струится извитой ручеёк. Анацеа прыгает через воду и сквозь подошвы проходит сырость. Её пьянит необдуманное желание скинуть обувь и пойти дальше босиком, но это слишком опасно. И она продолжает бег.

Мысли путаются, рассыпаясь на обрывки невнятных фраз и образов. Как бы там ни было, Кантана Бессамори вернётся в родной дом. И ответит за свои проступки по полной программе. Хватит позволять детям слишком многое! Довольно! Она уже потеряла старшую дочь и сына из-за глупых разногласий и их беспочвенного желания самоутвердиться. Место непосвящённых — рядом с матерью.

А место непосвящённых, не блюдущих Устои и Положения — в Пропасти.

Но не сейчас. Сейчас Кантана может изменить всё!

Анацеа ловко перешагивает через переплетение корней и выбегает на ровный участок, поросший вереском. До конца лесополосы остаётся несколько шагов. Дальше стелется бескрайняя поляна, обустроенная под взлётно-посадочную площадку для отвратительных машин. Лишь один дирижабль сейчас на месте. Он похож на толстую рыбу с ершистыми плавниками. Машина стремительно отпускает тросы, отправляясь в бескрайние просторы неба.

— Кантана? — бормочет Анацеа, глядя на гондолу под баллоном.

Словно отвечая ей, в окошке мелькает огненная голова мошенницы Окто. Заметив Анацеа, девушка с издёвкой машет ей ладонью. Тут же из-за плеча Окто показывается Кантана. Показывается, и снова прячется, словно пытаясь скрыть муки совести.

Даже не желает на мать взглянуть. Остаётся надеяться лишь, что совесть у Кантаны ещё осталась.

Тросы хлёстко вырываются из колец посадочной площадки и виснут в воздухе, покачиваясь. Как только верёвки начинают втягиваться в аппарат, как лапша в рот, Анацеа понимает — это конец. Её личное Возмездие. Её шрам, раскрывший края и зияющий кровавым нутром. Рана, которой не суждено зарубцеваться.

Баллон стремительно уносится в небо. Изобретение Разрушителей разворачивает рыбьи плавники и крутится над лесом. Небо, проглядывающее лоскутами из-за баллона, кажется пронзительно-ярким. До тошноты, до головной боли. И каждый метр, отделяющий проклятый аппарат от земли, уменьшает шансы Девятого Холма на будущее. И её шанс увидеть дочь… Анацеа по-прежнему не может определиться, что для неё важнее.

— Почтенные Покровители, — она задыхается от ярости и отчаяния. — Это всё? Неужели это всё? Значит, я не успела?

Механическая рыба поднимается всё выше, превращаясь в махровый штрих на полотне небес. Издали она похожа на маленький стежок, выбившийся из строчки. Ветер качает машину, но она бодро машет плавниками и держит равновесие. Анацеа остаётся лишь беспомощно задирать голову и жмуриться. Прикрывать свежие раны, которые никогда не залечить, силой воли, и мириться с мыслью, что младшая больше не вернётся. Последний бунт Кантаны закончился. Улетучились и последние шансы вернуть спокойствие родному городу.

— Значит, и Девятый Холм погибнет? — неуверенный голос Анацеа тает в воздухе.

Неразумная, слепая девчонка, утонувшая в паутине пустых эмоций! В одном лишь ты была права: дочери даются матерям для того, чтобы те лучше видели свои ошибки.

Прошлое неожиданно вскрывается потоком воспоминаний. Перед глазами бегут дни, разматываясь, как атласная лента. Подгоняют друг друга, мелькают чередой образов и тают в тумане времени, как силуэты случайных прохожих…

Самые тяжёлые роды. Анацеа несколько раз забывается от боли и слабости. Да так глубоко, что две жрицы готовятся отправить её и будущего ребёнка к Покровителям… Простыни, густо окрашенные кровью, которые можно отжимать. Младенец с антрацитовыми глазами и полным ртом зубов, которого Анацеа ещё долго не сможет взять на руки. «Разрушители постарались», — недовольно бормочет одна из жриц. «Счастливой будет, и дорогу прогрызёт себе везде», — заявляет другая. «Счастливой? — снова отзывается первая, думая, что Анацеа не слышит разговора. — Непосвящённая, да круглая сиротка?» «Совет не покинет её», — подытоживает вторая. Совет и живая об ту пору мать Анацеа действительно не покинули ни Кантану, ни её сестричек и брата. Только вот сезон спустя, Анацеа, к всеобщему удивлению, снова была в строю.

Самый тяжёлый вопрос. «Почему я должна всегда носить чёрное?!» — кричит Кантана в свои семь циклов, выкидывая из шкафчика наряды. Роскошный гипюр и бархат, струящийся атлас, лоснящийся на солнце, и шифон… Анацеа покупала самые лучшие ткани для непосвящённой дочурки, чтобы она не чувствовала себя ущемлённой — уж она-то знала толк в швейном мастерстве! Анацеа пытается обнять девочку, утешив, но Кантана с силой отталкивает её. Насупленное лицо дочери выражает громкий протест, но в глазах — ни единой слезинки. В этот момент Кантана так похожа на отца…

Самый тяжёлый день. Анацеа и Кантана едут в повозке по центральной улице, когда ладони маленькой Кантаны вдруг загораются фиолетовым. К счастью, никто не замечает происходящего. Но теперь они обе знают, что спонтанность — явление, в которое Анацеа не верила — существует. И что оно опасно для них обеих.

Самые тяжёлые часы, когда Кантана гуляет допоздна. Сумрак укутывает знакомые улицы, спускается по деревьям, прижимаясь к земле. И вот уже конец знакомой мощёной дороги тает в черноте, но дочери всё нет дома. Анацеа пьёт успокаивающий отвар большими чашками, пока никто не видит, и тайком поглядывает в окно. Только тоска, протаранившая грудь осиновым колом, никуда не уходит. Разве что, мысли раздираются на лоскутки, а глаза — закрываются.

Кантана возвращается к одиннадцати, неизвестно откуда, прокладывая себе путь чёрным ходом. Крадётся по лестнице в надежде, что Анацеа не заметит… Но Анацеа выходит из кухни, останавливая дочь на середине пути. Кантана сконфуженно пятится, извиняется, клянётся, что больше этого не повторится. И даже соглашается отсидеть семь суток в своей комнате, покидая её лишь на завтрак, обед и ужин.

И самая тяжёлая догадка. Горькое понимание того, что все восемнадцать лет была абсолютно слепа. Она, Кантана, дочь Анацеа Бессамори — Длань Покровителей. Легендарная колдунья, из-за оплошностей которой то и дело рвётся завеса между мирами. Но, тем не менее, единственная, кто может спасти город от недуга Пропасти.