Еврей Петра Великого (Роман) - Маркиш Давид Перецович - Страница 37

«Коллеге моему, — читал далее Веселовский, — вице-канцлеру Шенборну намекни, что дальнейшее тайное укрывательство царевича Алексея в австрийских пределах может привести к весьма нежелательной для целой Европы русско-австрийской войне. Государь посылает к вам в Вену для тайных переговоров Петра Толстого, и если его миссия закончится неудачей, война станет неизбежной… Письмо это по прочтении уничтожь не мешкая».

Прочитав еще раз на выборку несколько фраз, Веселовский аккуратно разорвал листок на четыре части, бросил в камин и, поворошив прах кочергой, потянулся к шнурку звонка. В ответ на звяк колокольчика дверь овальной гостиной отворилась и вошел лакей.

— Кто принес письмо? — спросил Веселовский.

— По виду иностранец, — стоя навытяжку, доложил лакей. — Он отогревается в кухне.

— Позови его! — сказал Веселовский.

Посланцем Шафирова оказался старый еврей в капоте, в островерхой черной шляпе, из-под которой ниже ушей свешивались седые косицы пейсов.

— Ты из Санкт-Петербурга? — с сомнением в голосе спросил Веселовский. — Ты там получил письмо?

— Нет, с вашего позволения, — часто мигая красными старческими глазами, ответил еврей. — Я торгую клеем в Варшаве. Письмо мне передал один еврей из Смоленска… Вы можете не беспокоиться: наша еврейская почта работает даже лучше английской королевской!

— Ты знаешь, от кого это письмо? — немного помешкав, спросил Веселовский.

— Я же говорю, — наклонив голову и пожимая плечами, сказал старик, — от одного еврея из Смоленска. Он торгует кошерным мясом.

— Значит, это кошерный торговец послал мне письмо? — втягиваясь в игру, переспросил Веселовский.

— Совершенно верно, рэб Абрам, — помигал старик. — Вы же знаете, его зовут Рувим. Он торгует кошерным мясом и птицей.

— Ах да, — сказал Веселовский. — Ну конечно… — Он вдруг вспомнил семейную легенду о том, как Петр Павлович Шафиров торговал когда-то одежкой в Панских рядах и подрался там из-за краденой шапки с будущим князем Меншиковым. — Значит, Рувим?

Старик развел руками и улыбнулся.

— Ну, пусть будет Рувим! — сказал старик.

— Ты можешь здесь переночевать, — предложил Веселовский.

— Нет, с вашего позволения, — отклонил старик. — У меня есть еще поручение-другое от Рувима.

Проводив старика глазами, Веселовский позвонил лакею.

— Скажи там, чтоб заложили коляску, — сказал Веселовский. — Я еду во дворец.

Но поехал он не во дворец, а к вице-канцлеру Шенборну, на дом. А гвардии-капитан Александр Румянцев, уведомленный лакеем, отправился во дворец, искал близ него коляску резидента Веселовского и не нашел.

Шенборн — рослый розовый старик с длинными руками и большими ногами — отличался завидным здоровьем и образцовой невозмутимостью, вошедшей в пословицу. Он был, действительно, доволен совершенно всем: пищеварением, женой и любовницей, службой и международным положением Австрийской империи. Выражался он, как на службе, так и в семейном кругу, слогом красивым и звучным, но отнюдь не тяжелым; его умение говорить ставили в пример, и это было ему приятно. Слово «справедливость» он употреблял столь же часто, как «воздух» или «хлеб». Между тем, именно «справедливость» было понятием, категорически и совершенно не принимаемым вице-канцлером Шенборном всерьез.

Поздний визит Веселовского вначале несколько раздосадовал вице-канцлера. Этот русский резидент прибыл явно не вовремя: Шенборн был занят делом ответственным и кропотливым. В теплом колпаке, в потрепанном домашнем халате, никак не соответствовавшем служебному положению хозяина, вице-канцлер принимал роды у роскошной персидской кошки Фатьмы. Виновником создавшегося положения был голубоглазый красавец Султан — подарок персидского шаха австрийскому императору Карлу VI. Немалых трудов и дипломатических уверток стоило Шенборну уговорить императора согласиться на кратковременный союз Султана с Фатьмой. Карл, тайно интриговавший на Востоке, дорожил шахским подарком, а среди претендентов, помимо вице-канцлера, значились три министра, включая военного, и один князь. Каждому лестно было хотя бы и таким косвенным путем породниться с императором, достойно обронить в кругу гостей: «Исключительной красоты котята, не правда ли? Это детки Султана, да-да, того, разумеется, императорского…» Но Карл весьма дорожил родственными связями, выбирал вдумчиво и котом своим не разбрасывался. Шенборн упрашивал и уговаривал императора полтора месяца. Последний аргумент был такой: «Я стар, Ваше Величество, не за горами тот печальный день, когда я вынужден буду просить Ваше Величество разрешить мне выйти в отставку… Удовлетворение моей нижайшей просьбы я сочту знаком высочайшего расположения, наградой, которая значительно укрепит мои силы на службе Вашему Величеству».

Когда наконец сопротивление было сломлено, Султана доставили к Шенборну в дворцовой карете, в сопровождении офицера дворцовой охраны и двух лакеев. В результате этого визита Фатьма затяжелела, и вот наступил день ее разрешения от бремени. Происшествие это, разумеется, перерастало в разряд событий ответственных и в своем роде исключительных. И именно в этот день и час пожаловал, не спросясь, русский резидент Веселовский. Неудивительно, что вице-канцлер Шенборн досадовал.

Любопытство, однако же, очень скоро взяло верх над досадою, тем более, что Фатьма, пока Веселовский маялся в прихожей, успела благополучно окотиться. Что, какие неожиданные новости привели царского резидента в неурочный, столь поздний час? Шенборн не сомневался ни минуты, что причиной тому — царевич, но ведь не далее как сегодня, он, Шенборн, битый час толковал с Веселовским на эту тему и ничего нового к недосказанному прибавить не мог.

— Входите, мой друг, входите! — разогнувшись над голубым бархатным, замаранным мерзкой слизью пуховичком, сказал Шенборн. — Не правда ли, исключительной красоты котятки? Это детки Султана, да-да, того самого, разумеется, императорского…

— Действительно, само очарование, — брезгливо косясь на голые слепые комочки, охотно согласился Веселовский.

— Вы уж меня извините, я по-домашнему, — запахивая халат, сказал Шенборн. — Не сочтите за неуважение, упаси Бог!

— Ну что вы! — с широчайшей улыбкой на костлявом энергичном лице возразил Веселовский. — Это я врываюсь к вам, как тать ночной… Поверьте, исключительные обстоятельства привели меня к вам в такой час, в такую непогодь.

— Верю, верю! — добродушно отмахнулся большой рукой хозяин, показывая тем, что ночной наскок нисколько его не потревожил.

— Я только что, уже после нашей сегодняшней встречи, получил чрезвычайное послание из Санкт-Петербурга, — сказал Веселовский и, словно бы ища письмо, суетливо похлопал себя по карманам.

Шенборн, поджав губы и задумчиво хмурясь, следил за его действиями: последний фельдъегерь прибыл из России третьего дня, содержимое его сумки было известно вице-канцлеру. Кто ж привез послание, да и было ли оно вообще?

— Забыл! — воскликнул гость, и хозяин понимающе покачал головой. — Запер в стол и в последнюю минуту забыл… Но я помню его наизусть — те части, во всяком случае, которые я считаю необходимым по-дружески вам передать.

Хозяин готовно придвинулся к гостю вместе с тяжелым кожаным креслом и, облапив подлокотники, подался вперед. Глаза его под крутыми надбровными дугами, вольно заросшими рыжими бровями, сделались внимательны.

— Речь идет об известной вам персоне, — почти шепотом, но твердо и отчетливо выговаривая слова, сказал Веселовский. — Дальнейшее тайное пребывание названной персоны в крепости Эренберг, в Тироле, приведет к скорой и неизбежной войне между нашими странами… Поверьте мне, я говорю вам это с болью, говорю как друг.

— Но, мой дорогой, — живо откликнулся Шенборн, — я рассматриваю визит этого милого молодого человека в Тироль как сугубо частное предприятие! Вы меня просто поразили, потрясли вашим сообщением. Война! Сейчас! Чего ради?

— Вот именно, — терпеливо кивнул Веселовский. — Ради чего?

— Но любое решение, разумеется, должно исходить от самого молодого путешественника, — продолжал Шенборн. — Мы не вправе его удерживать, равно как и навязывать ему маршрут. Но если, скажем, после тирольских песен он соблаговолит послушать неаполитанские романсы…