Сыновья полков (Сборник рассказов) - Козлович Войцех - Страница 37

С утра до ночи, и даже ночью, привозили доски из отдаленных лесопилок, сколачивали десантные лодки, смолили пахнувшее лесом дерево. Потом лодки потихоньку подтаскивали в густой кустарник, как можно ближе к реке. С большими усилиями вручную двигали тяжелые металлические понтоны для наведения моста, потому что шум моторов автомашин мог выдать противнику подготовку к форсированию Одера.

А потом ночь внезапно заполыхала красными зарницами, но это не был еще рассвет, хотя часы командира показывали 4 часа 45 минут утра. Янек смотрел в небо, забыв о промоченных в прибрежных кустах ногах, на огневой вал артподготовки. Одна за другой набегали горящие волны огня и разбивались о тот, еще немецкий, берег. Козыра видел немало боев, участвовал во многих наступлениях, но никогда не забудет этого огненного рассвета над апрельским Одером.

Потом двинулись и они. Забрасывали «максимы» и «Дегтяревы» в лодки, а сами вскакивали в них уже в воде, чтобы как можно скорей достичь противоположного берега. Двое Болеков, Шарапо и Радзишевский, сидя на веслах, боролись с течением, Янек управлял рулем. Одними из первых они вскарабкались на молчавший противопаводковый вал, осмотрелись. Немцы, видно, отступили от артиллерийского огня, сокрушавшего дзоты так, словно они были сооружены из спичек.

Козыра подал своим сигнал. Под прикрытием пулеметного огня они бросились вперед. На их пути вырос какой-то бункер с торчавшей вверх трубой от печки. Со всех сторон доносился крик атакующей пехоты.

— Вылазь кто живой! — закричали они, медленно приближаясь к разбитому бункеру. И тогда перепаханная снарядами земля внезапно ожила несколькими поднятыми вверх руками. Потом опять руки, и опять… Заросшие лица из-под надвинутых на лоб касок. Рваные, грязные мундиры.

Радзишевский обыскивал поочередно пленных. Их было семеро.

— Больше никого нет? — Янек жестом показал на бункер. Немцы молчали, только один угрюмо покачал головой.

— Шарапо! — обратился Козыра к товарищу. — Брось-ка гранату в трубу!

Было хорошо слышно, как граната стукалась о металлические стенки дымохода, который через мгновение задрожал приглушенным взрывом.

Ждали в напряжении. Козыра посмотрел назад. Над польским берегом пояс света становился все шире.

Кивнул Болеку:

— Еще одну!

Новый взрыв на этот раз выбросил трубу из бункера.

— Пожалуй, хватит! — решил Янек, подбегая к входу в дот. Посмотрел внутрь. Оттуда ударил тяжелый запах гари. Всюду валялись куски цемента, погнутый взрывом пулемет, остатки какого-то стола, на которых лежали тела убитых…

Вновь переправлялись через реку на свою сторону. На этот раз откуда-то сбоку их настиг огонь немецкого пулемета. Крик кого-то из пленных «На помощь!» приглушило одно движение весла Болека Шарапо. Когда добрались до берега, было уже светло. Немцев отправили в штаб батальона. Это были первые пленные на участке дивизии. Командир сердечно обнял паренька:

— Представляю тебя к награде!

Слово свое сдержал. Через несколько дней после окончания войны на полевом аэродроме под Берлином генерал Поплавский вручил Яну Козыре Крест Храбрых.

Получил он его заслуженно. Еще семь раз переплывал Одер на понтоне. Под Ораниенбургом шальная мина отправила его в госпиталь. Но лежал он там недолго. Догнал свой батальон на Эльбе. Принимал участие в последней, мирной уже переправе — на другом берегу ждали их американцы…

Шел 1948 год, когда выпускник лесного лицея в Клодзке получил повестку явиться в военкомат. Молодой парень пытался что-то объяснить писарю в канцелярии, но ефрейтор резко оборвал его:

— Раздеться на медицинскую комиссию! Без разговоров!

Тогда Янек стал спокойно ждать, пока ему не был задан вопрос:

— Фамилия призывника?

— Козыра.

— Имя?

— Ян. — А потом добавил: — Подпоручник запаса. Два года в движении Сопротивления. Семь месяцев на фронте. Имею Крест Храбрых.

С улыбкой слушал Янек слова извинения. Смотрел на молодых парней, стоявших вокруг, своих ровесников. Прошло три года после войны. Только теперь одногодки Янека Козыры шли в армию.

Вот памятные реликвии пройденного пути. Фотографии, документы, награды. Удостоверение бойца батальона «Зоська» с номером 43 и пястовский орел[9] с конфедератки солдата саперного батальона, Крест Заслуги с Мечами за переправу с пражского берега на борющийся Чернякув и Командорский Крест ордена Возрождения Польши, которым были отмечены послевоенные заслуги Яна Козыры. Есть также объемистый труд с его фамилией на обложке: «Лесная защитная полоса верхнесилезского промышленного округа — проект и реализация». Тема, поднятая в этой магистерской работе Козыры, явилась предметом рассмотрения на заседании Совета Министров ПНР. Ее большое народнохозяйственное значение было подтверждено специальным решением правительства. О ней часто пишут ежедневные газеты:

«Работники лесничества Катовицкого округа выполняют огромную задачу, связанную с созданием лесной защитной полосы верхнесилезского промышленного округа… В частности, проводится замена массивов хвойных лесов на лиственные, более стойкие по отношению к дыму и запылению…»

Информацию в прессе дополняет директор Катовицкого округа государственных лесов Ян Козыра:

— Наш план предусматривает создание высокого зеленого пояса вокруг четырнадцати городов верхнесилезского промышленного округа.

Козыра улыбается:

— В первые месяцы после войны, будучи сапером, я разминировал именно эту территорию нынешнего верхнесилезского промышленного округа…

Я думаю о возвращении Яна Козыры в этот зеленый мир, от которого его когда-то оторвала война. И вспоминается мне его отец — лесничий из далекой Рудницкой пущи, который так хорошо сумел передать сыну первые знания о жизни в незамысловатом, но мудром рассказе о молодых деревьях, из которых вырастает устойчивый перед бурями лес.

Войцех Козлович

ПУТЬ МАРИИ

Отыскал я этот дом среди других построек-близнецов Ольши, отдаленного района Кракова. Современный, с глубокими лоджиями, с желтовато-голубоватыми лестничными клетками. Табличка на двери: Мария Чачик. На звонок отзывается заливистый лай собаки.

— Я хотел бы поговорить с пани Марией… Женщина, открывшая дверь, делает приглашающий жест:

— Мария делает уроки…

Я вошел в комнату, большую, загроможденную множеством разноцветных подушек, фарфоровых фигурок пастушков с овечками, большой куклой, усаженной на магнитофоне, серией цветных картинок с миниатюрными замками, утопающими в сочной зелени, парой влюбленных у озера, оленями с гордо поднятой короной рогов.

В полосе солнечного света, падающего через листву огромного развесистого рододендрона, лежит китайский пинчер, лоснящийся черной шерстью, со сморщенной мордочкой и вытянутыми лапами.

С обвитого густой зеленью балкона доносился девичий голос, настойчиво повторяющий урок английского:

— У меня в руке сигарета… У тебя в руке сигарета… У него в руке…

Девушке на балконе было не более двадцати, а я ведь… Среди многочисленных картинок на стене комнаты я увидел фотографию девушки, которую искал.

— Я приехал именно к этой Марии. — Я показал рукой на фотоснимок молодой женщины в форме плютонового. Среди наград был Крест Храбрых и чуть выше три звездочки на темно-синем фоне орденской ленточки, означающие число ранений.

— Это я. — Женщина, отворившая дверь, смотрела на меня вопросительно.

— Мамочка, можно взять твой свитер? — в комнату вошла высокая девушка лет восемнадцати.

— Это Зося, моя вторая дочь, — сказала пани Мария.

Рядом с ее фронтовым снимком фотография мужчины, тоже в военной форме.

— Муж шел с польской армией от самого Ленино и во время форсирования Одера был ранен в ногу…

Встретились и поженились они уже после войны, но оба имеют этот общий, фронтовой раздел в своих биографиях. С той лишь разницей, что дорога Марии на родину была более сложной и трудной.