Сыновья полков (Сборник рассказов) - Козлович Войцех - Страница 67

«Гранаты!» — вспомнил я. В стену леса ударил внезапно взрыв и, отразившись от нее, прокатился дальше умолкающим эхом.

Осторожно приподнявшись, я вытащил гранаты из кармана и положил перед собой. Когда заговорил автомат поручника, я бросил гранату. Подумал еще о том, как чертовски неудобно бросать гранаты лежа, когда тебя может внезапно скосить очередь гитлеровского автомата.

Я прополз немного вперед. После каждой очереди я старался сменить место, чтобы гитлеровцы не нащупали меня. Еще гранаты!

Я отвечал короткими очередями. Мало оставалось патронов… Об этом же, очевидно, подумал и поручник, так как я услышал его голос:

— Геня, назад! Быстро, я буду тебя прикрывать!..

Я вскочил и, согнувшись, прыжками устремился к лесу. Добежав до какого-то пня, я упал за ним и стал ждать. Теперь была очередь поручника. Увидев, как он побежал, я выпустил в сторону леса, где засели гитлеровцы, длинную очередь из автомата. Внезапно поручник упал. Я ждал, когда он откроет огонь, чтобы отступить дальше, к своим, но его автомат молчал.

«Кончились патроны?» — промелькнуло у меня в голове и по спине пробежал холодок.

— Гражданин поручник! — произнес я шепотом. Молчание. Я повторил громче. Снова молчание. Я продолжал ждать. Гитлеровцы тоже перестали стрелять. Я по-настоящему забеспокоился. Крик мог привлечь внимание немцев. Я бросил одну гранату и подполз к месту, где должен был лежать командир. Прислушался. Полная тишина. Осторожно разгреб рукой траву и тогда увидел командира. Автоматная очередь угодила поручнику в бедро.

Я подполз поближе. Он еще был жив. Из левого кармана я вытащил у него санитарный пакет и перевязал ему раненую ногу. Со стороны леса снова раздалась автоматная очередь. Немцы как бы прощупывали местность. Раненый истекал кровью. Я достал свой пакет и еще сильнее стянул ему ногу. Потом обхватил поручника руками и попробовал потащить его. Но у меня ничего не получилось. Раненый только застонал. Я знал, что причинил ему боль. У меня не хватало сил, и мне захотелось заплакать. Пожалуй, впервые почувствовал, что я, в сущности, еще ребенок. Я все время старался не отставать от взрослых. До сих пор это мне удавалось. Теперь, когда от меня зависела жизнь человека, я был бессилен.

Поручник что-то шептал. Я наклонился к нему.

— Не уходи! — произнес он, судорожно схватив меня рукой. — Не оставляй меня!

Но я уже знал, что должен его оставить. Только тогда будет шанс спасти его.

— Я вернусь, поручник. Позову кого-нибудь… Вы останетесь живы!

Я видел его глаза. Они кричали, хотя я слышал только шепот:

— Не оставляй меня…

Я повернул его лицом в сторону немецких позиций. Рядом положил гранаты. Проверил диск в автомате. Патроны еще были. Я направил автомат в сторону немцев.

— Честное слово, я вернусь.

Где-то рядом резанула автоматная очередь. Я метнул еще одну гранату и пополз по-пластунски через луг. Пули, преследовавшие меня, ложились все ближе. Внезапно я понял: «Каска!» Отражавшая солнечные лучи каска была хорошей мишенью для немцев. Я сорвал ее с головы и отбросил в сторону. Пули последовали за ней, но я был уже возле деревьев. Вскочив на ноги, я побежал. Времени не было! Шинель цеплялась за кусты, я чувствовал, что теряю силы. Внезапно мелькнула мысль: «Свои могут подстрелить меня!» Ведь я бежал прямо на наши окопы. Страх охватил меня, и я начал кричать:

— Это я! Не стреляйте! Это я, Генек!..

Вдруг совсем рядом я услышал:

— Чего испугался?

Примчался я вовремя. Отряд отходил на новые позиции. Еще несколько минут — и я застал бы лишь пустые окопы. Поручник Кубисяк дал мне трех солдат, в том числе одного автоматчика. Мы все называли его «партизаном», так как в армию он пришел прямо из леса. Он тут же придумал свой план спасения раненого.

— Я отойду от вас в сторону и огнем отвлеку внимание немцев. Тогда вы ползите к поручнику…

Мы так и сделали. «Партизан» короткими очередями из автомата стал прощупывать лес. Мы быстро поползли по траве. «Жив?» — крикнул я с нетерпением ползущим впереди меня бойцам.

Командир был жив! Два солдата обхватили его с двух сторон и поволокли в сторону леса. Я на всякий случай прикрывал их отход. Потом отыскал «партизана», который продолжал отвлекать на себя гитлеровцев. Он взглянул на меня вопросительно, но у меня не было сил ответить. Я только улыбался.

— Ну, тогда дуем отсюда, — сказал он весело. — На сегодня рабочий день окончен…

Утром 9 мая меня разбудили товарищи. Война кончилась! Уже с первых дней мая несколько раз она должна была кончиться, но каждый день солдаты гибли. Два дня тому назад из разведки к реке Шпрее мы возвратились только вдвоем, а пошло нас девять. Радио сообщило, что пал Берлин. Мы уже считали дни, когда возвратимся домой. Сержант Тлухож даже подсчитал, что может успеть на именины жены. Но этот солдат народного войска остался навсегда на берегу немецкой реки. Остались и другие. Те, на другом берегу, продолжали упорно сопротивляться.

К кухне нужно было пройти через молодой лес. Внезапно я споткнулся. Сапог мягко вошел в рыхлую землю. Я хотел идти дальше, но вдруг заметил в песке зеленый кусок сукна. Я разгреб землю. Это была польская военная шинель. Я повернулся и побежал к командиру.

Возвратились мы с лопатами. Копать глубоко не было необходимости. Изуродованные трупы лежали тут же, под тонким слоем земли.

— Это раненые из госпиталя, захваченного немцами, — сказал кто-то из офицеров. Я не мог смотреть. Через ветви деревьев видно было небо. Чистая лазурь, без облаков. Даже издалека не доносились звуки каких-либо выстрелов. Трудно было поверить, что наступил конец войны.

Это было в тот день, когда я плакал. Впервые после того, как надел солдатскую форму. Плакал, нужно признаться, со злости. Даже потом сам удивлялся. Ведь я видел столько боли, отчаяния, самопожертвования, а глаза были сухими. А тут заплакал из-за старшины роты сержанта Томчака.

— Рядовой Штейнер явился по вашему приказанию! — доложил я.

Томчак даже не поднял головы от миски. Как раз в этот момент он завтракал.

— Пойдешь, Геня, — сказал он, — к парикмахеру.

Сказал он это неразборчиво, и мне показалось, что я ослышался.

— Я слушаю вас, гражданин сержант, — сказал я, все еще не веря услышанному.

— К парикмахеру! — Голос старшины оглушил меня. Он не любил повторять команду два раза.

Впервые в армии я сделал попытку вступить в спор:

— А зачем, гражданин сержант?

Тот посмотрел на меня долгим взглядом и произнес подозрительно спокойно:

— Подстрижешься. — И добавил твердо: — Под «нулевку».

— Я не хочу! Не пойду! — Голос у меня дрогнул. — Даже когда я пришел в армию, меня не стригли, — упрямился я. — Тогда умели уважать добровольцев. А теперь? Я уже ветеран, фронтовик, — пустил я в ход последний аргумент, истолковав этот неожиданный приказ как незаслуженное наказание.

— Поедешь получать орден, — объяснил ротный писарь.

— Орден? — не понял я.

— За героизм в боях…

— Не дури! — вырвалось у меня уже совсем не по уставу. У старшины роты лопнуло терпение.

— Постричься! — крикнул он. — И доложить о выполнении приказа!

Потом мы поехали на бричке к ратуше. Только трое из одиннадцати, представленных тогда к Кресту Виртути Милитари, явились за наградой. Остальные не дожили до этого момента… Когда мне вручали орден, на глазах у меня навернулись слезы.

— Что это ты? — удивился командир дивизии.

— От радости, — быстро ответил за меня сержант Томчак.

И даже потом, когда мне дали памятную фотографию, я думал не столько об ордене, сколько о том, как хорошо, что фуражка прикрывает мою остриженную голову.

С капитаном Генриком Штейнером мы лично не были знакомы. Я думал, что узнаю его по милицейской форме — он был офицером варшавского управления гражданской милиции. Но он пришел в штатском.

— Такая служба, — объяснил он коротко. Только на лацкане пиджака у него был прикреплен знак «Сын полка».