Волки в городе (СИ) - Шаффер Антон - Страница 53

Каждый из низ открывал для себя жизнь заново. Прошлое стремительно растворялось в дымке утренних туманов, в каплях росы и унылого желтого дождя. Днёву начинало казаться, что никакой прошлой жизни и вовсе не было. А была эта бесконечная дорога по лесу, по колено в грязи….

Никто из путников еще месяц назад не мог и представить, что выпадет на его долю. Каждый жил в своем уютном мирке — привычном и непоколебимом. Подполковник шел, преодолевая очередной подъем, помогая Ладе, и размышлял о превратностях бытия. Ведь все в его жизни могло сложиться по иному, пойти другим путем. Но он сам определил свою дорогу, и пенять теперь можно было только на самого себя.

В голове постоянно всплывали ссоры с Алей. Она закатывала ему такие сцены, что если бы кто-нибудь из коллег по службе в МНБ узнал о них, то точно донес в Службу собственной безопасности министерства. Что она кричала в порыве гнева! Что она кричала!

Она требовала, чтобы он ушел со службы. Чтобы устроился хоть дворником, но не был причастен к этой системе. Он слушал ее тогда с еле заметной усмешкой на губах. Что с нее взять? Творческая личность. Он все ей прощал.

А потом она успокаивалась и начинала рассуждать здраво. Нет, он был нужен именно таким, каким он и был. Малообразованным, далеким от высоких материй, но любящим до беспамятства, готовым пожертвовать собой ради нее.

И Днев прекрасно понимал это. Днёв закрывал глаза на все, подвергая себя, свою карьеру постоянной опасности. Но по другому он не мог. На пятом или шестом году службы его послали на курсы повышения квалификации. Они проходили в Школе национальной безопасности, располагавшейся в Подольске. Он отнекивался, не хотел, но мудрый Збруев вызвал его к себе и сказал, что это даже не обсуждается:

— Так всю жизнь и хочешь в старших лейтенантах пробегать, дурак?

Збруев, конечно, был прав. Без образования карьерный рост был закрыт. И Аля, эта возвышенная Аля и слушать ничего не хотела:

— Поедешь и все. Или я вообще от тебя уйду!

Это после, в состоянии алкогольного опьянения, допивая седьмой, а, может, десятый бокал вина, купленного им в спецмагазине, она кричала так, что он боялся, что услышат соседи. Нет, она не кричала, а орала. Орала, как орут базарные бабы, окончательно выжившие из ума и готовые убить за малейшую оплошность:

— Будь проклято вся твоя национальная безопасность! Будь проклят твой Кротов! Он же садист! Он убийца! Ты только посмотри в его глаза! Ну, посмотри! И ты такой же! Что, в звании лейтенанта давали меньше убивать? Теперь доволен? Меня тошнит, понимаешь, тошнит от тебя!

Потом она выбивалась из сил и они занимались любовью. Если то, что они делали можно было назвать занятиями любовью. Они насиловали друг друга. Изматывали до состояния беспамятства. И ей нравилось это. И ему нравилось.

Это были болезненные, ненормальные отношения, к которым он никогда не был готов. Для которых он не был предназначен. И эта ситуация добивала его окончательно. Днёв чувствовал себя ущербным, неполноценным. Чувствовал себя моральным уродом, выродком, недостойным и толики того, что давала ему их любовь…

Все каналы телевидения (а их было в обычной нацкомовской семье ровно пять) крутили практически одно и тоже. Бесконечные патриотические фильмы, которые сменяли выпусками новостей. В новостях дикторы с воспаленными глазами, не спавшие уже черт знает сколько, толдычили как заведенные одинаковые тексты: Попытка государственного переворота….Спаситель нации….Отечество в опасности….Вы должны сделать все….Мы должны сделать все….Мы должны….должны…..должны….

А потом картинка менялась. И люди по пятому, десятому, двадцатому разу слушали обращение нового Вождя, который обещал, клеймил, угрожал и снова обещал.

Тем временем сотрудники МНБ со страхом смотрели на своего нового начальника. За пятнадцать лет все привыкли к Кротову. Многие его не любили. Многие перед ним благоговели. Но большинство просто боялось. При этом все его знали. Все знали, чего ждать, знали заученные годами правила игры.

И вот все встало с ног на голову. Новый руководитель был не похож на прежнего. Он кардинально отличался от него. Невысокий. Весь в черном. С густым ежиком седых волос. В его лице было что нечеловеческое. Что-то звериное. И, главное, никто не мог понять откуда он взялся и что от него ожидать — кнута или пряника.

В органах национальной безопасности этот человек никогда не служил. По крайней мере, никто не мог припомнить, чтобы хоть когда-то видел его невысокую фигуру в коридорах ведомства.

— Может, из провинции? — предполагал кто-нибудь из офицеров в узком кругу.

— Да что-то не очень похоже… — отвечали ему. — Лоск уж совсем не провинциальный….

И разговорами этими бурлили кабинеты и кухни. И не только сотрудников национальной безопасности. Всех.

Гадать было бесполезно. Конечно, все видели его в первый раз в своей жизни. Этот человек не был фигурой публичной. Не был известным политиком, членом партии или какой-либо другой организации, которых в СНКР хватало. Он вообще не был человеком.

Кротов познакомился с ним еще на заре своей карьеры. Это было сложное дело — кровавое, жуткое убийство. Да не одного человека, а целой семьи. Глава семьи оказался бывшим сотрудником КГБ, а за тем и ФСБ. Таким образом, раскрыть убийство было делом чести для органов. Молодой сотрудник Алексей Кротов никак не ожидал, что дело поручат именно ему.

И вообще странная складывалась ситуация, если не сказать больше. Сначала дело дали куда более опытному следователи. Но он от него отказался. Передали другому — та же история. Все просто открещивались от казалось бы почетной обязанности найти убийцу сотрудника органов государственной безопасности и восстановить справедливость.

Когда дело дошло до Кротова, он испугался. Испугался, что не справится, что не оправдает возложенных на него ожиданий. Но деваться было некуда. Если старшие по званию могли позволить себе пободаться с начальством, то ему это было не по чину. И он с удвоенным рвением принялся за работу.

Елагину с каждым часом становилось все хуже. Генерала трясло в ознобе. Он начал кашлять и задыхаться. Но продолжал идти. Все, как могли, поддерживали его, хотя и понимали, что его страданий это никак не облегчит. Елагину требовалась медицинская помощь.

В конце концов остановились на долго. Нашли что-то вроде углубления в холме, а, может, это была медвежья берлога, которую хозяин временно покинул. Всем было уже не важно. Главное, что была хоть какая-то крыша над головой.

Днёв принялся мастерить носилки. У него ничего не получалось, но он не сдавался и продолжал пытаться. В результате какое-то подобие переносного средства у него все же вышло. На каркас натянули материю. Положили Елагина и начали по очереди сменять друг друга. Носилок хватило едва ли на пол часа ходу.

Нестерпимо хотелось есть. Ели все, что казалось съедобным. Здесь, конечно, здорово помогали старые боевые генералы. Найдя какую-нибудь траву или гриб городские жители, дети асфальта Днёв с Мишиной первым делом показывали их Збруеву. Если тот затруднялся с ответом, то находку подносили к лицу Елагина.

Генерал с трудом разлеплял воспаленные глаза и долго всматривался в каждый листик, в каждый корешок, в каждый сморщенный гриб. И выносил, хрипя и шипя всей грудной клеткой, свой вердикт. Он не разу не ошибся: никто не чувствовал себя плохо, никого не мутило.

Периодически старый генерал впадал в бред. Он говорил что-то невнятное, называл имена, фамилии, даты, названия населенных пунктов. Это была жуткая путаница, в которой не было ровным счетом никакого смысла. Днёв, по началу, с интересом вслушивался в словосплетения Елагина, а потом плюнул, решив, что в возможно последние дни жизни следует не забивать себе голову чужим бредом, а думать несколько о других вещах.

И он вновь окунался в воспоминания.

Иногда подполковник украдкой наблюдал за Збруевым с Ладой. Первый был подавлен. Он тяжело переставлял ноги, без конца произносил проклятия в адрес всех, кого только можно. Лохмотья свисали с его грузного тела, мешали идти, путались.