Жестокий роман (СИ) - Ангелос Валерия - Страница 53

Лил дождь. Градом. Бил по щекам.

А я разгребал грунт.

Глубже и глубже.

Рычал. Выл.

Я чуял.

Знал.

Но все равно отказывался поверить.

Это был деревянный ящик.

Гроб.

Я выдернул его из-под земли. Содрал крышку. И первое, что заметил — следы, царапины, четкие полосы от ногтей на внутренней поверхности.

— Страшно, — прошептал в голове родной голос. — Дышать совсем трудно.

А потом я увидел ее.

Там.

На дне.

— Когти, — сказала Амина. — Огромное множество острых когтей. Как будто сотни птиц раздирают на части. Тысячи.

Вокруг темно.

Душно.

И она одна.

Без меня.

Она… истекла кровью. Погибла. Умерла.

От дикого рыка сотрясалась земля. И я сотрясался. Дрожал. Жуткий вопль пробирал до мяса и до костей. Но почему-то я мог отчетливо различить там самое дорогое на свете имя.

Амина. Амина.

А потом победил мрак.

Глава 34

— Какого хрена?!

Я вырубил видео и схватил брата за ухо, намереваясь вытолкать за дверь поскорее. Малец опять влез куда нельзя. Дорвался до записи, которую ему рано смотреть.

— Марат, — пробормотал пацан. — Там… там сестра? Она уехала от нас, чтобы играть в кино? В фильмах ужасов?

— Потом поговорим, — отрезал я.

— Марат…

— Пусть смотрит, — произнес отец, входя в комнату. — Включи.

Я никогда не ставил под сомнение его приказы. Выполнял каждый. Не спрашивал, не уточнял. Просто делал. Он глава нашей семьи. Ему и решать, что правильно.

Но в тот момент я застыл. Это видео. Показать Рустаму?

— Включай, — повторил отец.

Мальчишке только исполнилось девять лет. В его возрасте я многое успел повидать. Боль. Смерть. Кровь. Насилие во всех проявлениях. Однако та самая запись… даже у меня от нее кишки выкручивало. Нельзя такое ребенку показывать.

— Он уже не ребенок, — угадал мои мысли отец. — Он должен понимать, за какие грехи последует возмездие.

Я нажал на кнопку воспроизведения. Отложил пульт и отошел в сторону. Подчинился, ведь это единственный путь. Слово старшего не обсуждается. Как сказал, так и будет.

— Рустам, твоя сестра никуда не уезжала, — заявил отец. — Это видео не фильм ужасов, а реальная жизнь. Амину похитили и убили.

— По правде? — пацан вздрогнул. — По-настоящему?

— Да. Она мертва.

— Но почему? — его глаза заблестели. — Кто?

— Смотри.

Кадры кошмара. Яркие. Четкие. Сочные. Голос моей сестры. Крики. Мольбы. Стоны боли. Хрипы. Звук врезался в память. Кромсал разум на части.

Ублюдок заботился о качестве видеосъемки. Стремился к своему больному идеалу, не скупился на аппаратуру, использовал только лучшую технику.

Хорошо, что его не оказалось в доме. Тогда. Иначе бы все закончилось быстро. Слишком быстро. В секунду.

Я бы его убил. Прямо там. Без разбора. На месте пришиб. Раздавил бы его башку голыми руками. И ничто, никакая сила на свете меня бы не удержала. Даже приказ отца. Я бы загрыз этого урода. Зубами бы ему жилы выдрал. Перекусил. Разодрал.

Ха. Легкая смерть. Почти пощада. Милость. Такого он не заслужил.

— Скажи, Рустам, чем должен заплатить виновный? — спросил отец, когда видео подошло к завершению и экран телевизора почернел. — Чем должны платить те люди, которые даже не пробовали его остановить?

Мой брат давно не дрожал и не плакал. Молчал. Сидел смирно. Прямо. Точно как столб. Каменный. Был белее полотна.

— Скажи, чем взять такой долг? — продолжал отец. — Скажи, сын.

— Кровью, — еле шевельнул губами мальчишка.

Я никогда столько крови не видел.

Горячей. Кипучей. Родной.

Алой. Ослепляющей.

Я обнял Амину. Сгреб в кольцо рук. Осторожно и бережно. Целовал ее скрюченные пальцы. Я чувствовал дыхание. Биение сердца. Думал, что чувствую. Хотел отогреть. Изгнать холод.

Реальность сгорала. Таяла. Плавилась на глазах.

Моя сестра была мертва. Дольше суток. А я не замечал. Не осознавал. Отказывался принимать истину до последнего.

Я верил, что еще успею. Сумею спасти. Помочь.

Держал бездыханное тело. Качал как собственное дитя. Как ребенка. Как в детстве, когда она плакала. То ли разбудить надеялся, то ли убаюкать пытался.

Унять боль. Забрать на себя. Весь ужас. Все страдание. Отобрать. Выбрать до капли. В свою грудь вогнать.

Вот чего я желал.

Выл. Ревел. Землю жрал.

Я бы свою жизнь за нее отдал. Не раздумывая. Обменял.

Да только кому эта черная жизнь нужна. Дьявол же чистое жаждет. Невинное. Непорочное. Гнилое мясо ему не подходит.

Парни уже подъехали, но в стороне держались. Никто из моих людей приблизиться не рисковал. Не окликал. Не отвлекал. Каждый понимал: раненного зверя трогать нельзя. Зашибу любого. Не замечу. Забью.

Я же бешеный был. Едва соображал что к чему. Границы потерял. Ничего толком не различал. Ясность потом пришла.

Ясность и ярость. Дикая. Шальная. Неутолимая. Такая, что аж кости мои ломала и жилы до предела натягивала.

Антон Стрелецкий. Тридцать два года. Безработный.

Черное пятно на репутации благополучной семьи. Вылетел из трех университетов, прогулял свою часть наследства, раскручивал на деньги брата и многочисленных любовниц. Патологический лжец. Убийца. Психопат.

Он пользовался успехом у женщин. Умел войти в доверие. Расположить. Очаровать. Глядя на его смазливую рожу, было трудно догадаться о том, что в свободное время ублюдок пытал девушек до смерти, а потом закапывал их на заднем дворе.

Тридцать семь могил. Тридцать семь видеокассет.

Амина стала тридцать восьмой.

Он наглел. Подошел поговорить со мной. Знал чей я брат. Кайфовал от этой беседы, упивался моим отчаянием и бессилием. Щекотал себе нервы.

Если бы я сразу схватил его, подчинился рефлексу, не дожидаясь доказательств, если бы прямо тогда сдавил горло, вжал бы урода в стену, выбил признание…

Амину бы это не спасло. Она уже была в гробу. В земле. Провела там всю ночь. Смерть наступила от удушья.

Моя сестра хотела жить. Боролась. Сражалась до последнего. Царапала крышку. Рвалась на волю.

Гад не дал ей ни шанса.

Я просмотрел запись первым. В одиночестве. Я не хотел делиться этим. Ни с кем. Я должен был увидеть сам. Понять, что ей пришлось вытерпеть. Как. Она ведь тоже оказалась одна. Тогда.

Я заперся в кабинете. Включил видео.

Я никогда прежде такого не видел. Ни на войне. Ни в бандитских разборках. Чтоб так медленно и методично истязали. Не ради мести. Не в устрашение. Не ради получения информации. Для удовольствия. Искреннего. Извращенного. Больного.

Еще и с такими разговорами.

Ох, он обожал говорить. Наслаждался звуком собственного голоса. Его грязный рот служил отдельным пыточным инструментом.

— Моя темная принцесса, — шептал ей на ухо.

Камера снимала крупный план.

— Венец моего творения, — широко улыбался.

И брал скальпель.

— Лучший среди моих экспонатов, — продолжал издеваться. — Твой брат высоко бы оценил подобный труд. Залюбовался. Даже вмешиваться бы не стал.

И совершал очередной надрез.

Он делал ей уколы. Постоянно. Накачивал препаратами. Наркотиками. Всякой дрянью, которая позволяла сочетать эйфорию и боль, замуровать на границе шока, удерживать человека в сознании.

У него хватало возможностей потренироваться. Провести опыты. Понять принцип действия разных веществ.

— Антон даже муху не обидит, — уверяла Стрелецкая. — Он медицинский бросил, потому что не выносил вида крови.

Глупая баба. Хреново же она знала мужниного брата.

Его возбуждала кровь. Дико. Он не боялся руки замарать. Знал толк в своем ремесле, пускай и не доучился до конца. Чертова мразь.

— Я не представляю, как она выживала так долго, — заключил доктор после осмотра тела моей сестры. — На ней живого места нет. Признаюсь, подобный случай впервые за мою практику.