В тени Большого камня (Роман) - Маркиш Давид Перецович - Страница 19

— Ты ему школу тут построишь, — сказал Кудайназар и поморщился — не вышло улыбки. — Вон, Телегена тоже убили… Поезжай, начальник. Может, увидимся еще, кто знает… Помоги мне только сесть.

Иуда подставил плечо, и Кудайназар, перевалившись в седло, поехал шагом к Большому камню.

Поехал и Иуда — в другую сторону пути.

Вторую неделю после боя у Большого камня Кудайназар не показывался в кибитке — отлеживался в юрте, кутаясь в халат, в шубу, в шерстяное одеяло. Его знобило, рана заживала медленно, трудно. Лейла и смирный Гульмамад неотлучно находились при нем. Целый и невредимый Абдильда приезжал, садился в ногах больного, рассуждал о золотых и серебряных дорогах Аллаха, по которым идут теперь Телеген, и Берды, и еще двое таджиков, и еще трое узбеков.

Кудайназар слушал молча, думал о буйном Телегене, шагающем по серебряной и золотой дороге. Бедный Телеген! Нет там бесполезных камней, нечего ему таскать… Кудайназар жалел Телегена, день за днем переживал его смерть — и иногда удивлялся этому.

Однажды к нему привезли Кадама. Мальчик, наслышанный о ранении отца, был тих, серьезен. Сидя у его плеча, он ел варенье из запасов Суек-бая.

— Мама как? — спросил Кудайназар, с удовольствием глядя, как сын ест.

— Хорошо, — сказал Кадам. — Когда ты придешь домой?

Кудайназар оглянулся — Лейла подгоняла большой бухарский халат щуплому Гульмамаду.

— Это мама велела узнать? — спросил Кудайназар.

— Нет, — насупился Кадам. — То есть она не велела тебе говорить… Когда придешь?

— Вот встану и приду, — сказал Кудайназар. — Ты ешь… Маме скажи, чтоб пришла.

— Я звал, — сказал Кадам. — А она не идет.

Каменкуль пришла в конце второй недели вечером.

— Я пришла, — сказала Каменкуль, подойдя к Кудайназару. — Больно?

— Больно пока, — сказал Кудайназар. — Хорошо, что пришла.

— Хорошо тут у тебя, — сказала Каменкуль, оглядывая юрту. — Здравствуй, Гульмамад. — На Лейлу она не глядела, как будто ее тут не было вовсе. Не обязана она была глядеть на Лейлу, вот и все.

— Лейла, сделай чай, — сказал Кудайназар. — Достархон положи.

— Нет, — сказала Каменкуль. — Не надо, Гульмамад. — Как будто это Гульмамаду велено было кипятить воду и звенеть пиалками. — Я сказать тебе что-то должна, важное дело.

— Не хочешь при ней? — не понижая голоса, спросил Кудайназар. — Выйди, Лейла.

Бренча украшениями, Лейла медленно поднялась с ковра — она сидела против Каменкуль, по другую сторону Кудайназаровой постели. Теперь женщины глядели друг на друга: Лейла — с угрозой, а Каменкуль со змеиной улыбкой.

— Ты тоже, Гульмамад, — сказал Кудайназар. — Подождите там.

Гульмамад вышел вслед за Лейлой. Ему было приятнее сидеть с ней на улице, чем без нее — в юрте.

— Узбек у меня был от урусского начальника, — сказала Каменкуль, поправляя подушку под плечом Кудайназара. — Прощение пришло басмачам, которые сами придут. Начальник велел передать: приезжай.

— Что за узбек? — Кудайназар глядел колко.

— Повар, — сказала Каменкуль. — Он говорит, ты ему когда-то помог. Он еще говорит: быстрей надо ехать, пока урусский начальник тут. Отправляют его куда-то отсюда… Что сделаешь, Кудайназар?

— Посмотрим, — неохотно сказал Кудайназар. — Отправляют, значит, Иуду…

— Я завтра приду еще, — поднялась Каменкуль. — Может, поедешь, Кудайназар?

— Оставайся, — попросил Кудайназар. — Может, поеду завтра.

Не двигаясь с места, Каменкуль отрицательно покачала головой. Она стояла и глядела на мужа, на его лицо, на его плечо. Она не могла остаться, не хотела уйти. Она ничего не могла — только Кудайназар мог.

— Ты ведь не один, — как бы извиняясь, сказала Каменкуль. — Гульмамад здесь, и эта…

Она бы осталась, конечно, осталась.

— Гульмамада позови, — сказал Кудайназар. — И сядь, не стой.

Гульмамад вошел, остановился у постели.

— Слушай, Гульмамад, — словно бы ловя разбежавшиеся вдруг слова, сказал Кудайназар. — Тут вот, значит, дело какое… Я вижу, тебе Лейла нравится. Бери ее себе, друг! Женись на ней, что ли — она пойдет. Юрту эту и все тут — себе возьмите… Ну, что?

Гульмамад прикидывал что-то, соображал.

— А если не пойдет? — мигая, горестно сказал Гульмамад.

— Пойдет, пойдет, — успокоил Кудайназар. — А не пойдет — возьмешь, смирный ты человек… И, знаешь — забери ее сейчас в кишлак. Скажи: Кудайназар велел. Завтра утром я уеду, а вы тогда возвращайтесь сюда жить.

— Сказать, что ты так велел? — переспросил Гульмамад.

— Так и скажи, — подтвердил Кудайназар. — И не забудь сказать, что это все добро — ваше.

— Спасибо тебе, Кудайназар, — пятясь к двери, сказал Гульмамад. — Я пойду тогда…

— Иди, — отпустил Кудайназар.

Дверь закрылась за Гульмамадом.

А Каменкуль уже разводила огонь в очаге, стучала пиалками, перетирая их шелковой тряпкой.

Ночью, лежа рядом с Кудайназаром на подстеленном сбоку коврике, Каменкуль плакала. Она плакала тихо, стараясь не вздрагивать и не тревожить Кудайназара. Она смеялась бы, если б могла не плакать.

Вот и Большой камень. На новом месте лежится ему прочней, надежней. Едва намеченная тропа обходит его поверху.

Берды лежит под камнем, русские лежат. Отсюда начинаются их золотые и серебряные дороги.

Поднявшись на камень, Кудайназар остановил коня. Река глухо гудела в ущелье, пересвистывались сурки, красными столбиками стоя у своих нор. Свежий ветер пах дикой горной жизнью, как будто никогда не пролетал он над кибитками кишлаков.

— Смотри, Кадам, — сказал Кудайназар. — Вон там наш Алтын-Киик…

Мальчик оглянулся. Ему было тесно сидеть в седле перед отцом, он ерзал.

— А где площадка? — спросил Кадам.

— Нету, — сказал Кудайназар. — Камень упал… Ну, поехали.

Тропа спускалась к устью ущелья, к реке. Горы по бокам ущелья стали положе и выше. Утих ветер, и солнце припекало без помех.

Проехав брод, Кудайназар в обход кишлака взял направление на заставу. Он ехал шагом, не понукал коня. Все пространство между бродом и заставой зеленело травой.

Ворота заставы были притворены, но не заперты, и Кудайназар, толкнув створку рукоятью камчи, въехал во двор. Несколько солдат сидели на лавке, позади коновязи. Не глядя на них, Кудайназар проехал мимо, к дому.

Крик «Кудай!» совпал со звуком выстрела. Бабенко Николай, брат Ивана, оттягивал затвор, выбрасывая стреляную гильзу.

Кудайназар выпустил повод и, заваливаясь вбок, соскользнул с седла на землю. Через двор от дома к нему бежал Иуда Губельман.

Кадам развернул коня, припал к холке, поскакал за ворота. Теперь сидеть в седле было просторно, удобно.

Кадам хорошо знал дорогу домой.

История вторая

КАДАМ

Долина уходила на восток — широкая, гладкая, как спина сильной лошади. Там, на востоке, запирали долину далекие горы, оттуда приезжали по бетонке разболтанные грузовики, привозили в поселок Кзыл-Су товар: водку, ткани, консервированное китовое мясо, китайские одеяла. Увозили призывников. Привозили геологов. Увозили овечью шерсть. Привозили зимовщиков на гидрометеостанцию, на Великий ледник. Увозили трупы альпинистов, которым не повезло в Памирских горах.

Так и ездили по бетонке.

А долина уходила на восток, как тридцать пять лет тому назад, когда не было бетонки, и школы не было, и не было поселковой больницы — а была застава. За эти тридцать пять лет одни умерли и успокоились и ушли по золотой и серебряной дороге, а другие народились и топтали теперь тропы гор. И слезы по умершим высохли, а по еще живущим не пролились. И ничего не изменилось.

Солнце еще не село. Оно висело низко над горизонтом, огромное, блекло-оранжевое. Казалось, ему некуда уйти отсюда и скрыться, и оно, коснувшись земли, подпрыгнет сейчас упруго, как пузырь. Толкнуть бы его легонько — оно покатится, переваливаясь, по камням земли, по низкой траве, покрывающей степь рыжей шерсткой. Налитое мягким живым сиянием, солнце не слепило; глядеть на него было не больно. Высвеченные закатным светом предметы — холмики, глиняные развалины могилы какого-то святого человека, сурки, красными пеньками торчавшие у входов в норки, — все это отбрасывало длиннейшие, четко очерченные у основания и размытые к далекому концу тени. Несильный ветер ерошил траву, и тени двигались, и вся степь была ряба от этого движения на месте.