Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич - Страница 132

— Не забываешь дядю, мальчик. Это хорошо, хорошо! — чайханщик ловко наливал, отмерял, размещал горячий заварник и чайник с кипятком на медном, изукрашенном эмалью подносе. — Разве у меня плохая чайхана? Э! Что там в райкоме понимают! Здесь еще Ходжа Насреддин останавливался. Сам!

Гости вежливо улыбнулись. В Бухаре осталась единственная настоящая чайхана, где в очаге жгли кизяк, а не пропан, где чай подавали в тяжелых луженых чайниках, или, наоборот, в невесомом китайском фарфоре. Собственно, купить сувенирный чайник можно было что на торговых рядах, что в магазине на улице Алишера Навои. Но только здесь подавали чашки, помнящие Улугбека или даже его деда, Железного Хромца Тамерлана.

— Из музея, да, Хаким? Пусть подождет! Помру — все забирайте. Понимаешь, Хаким, внук не хочет чайхану, да? Никто не хочет уже чайхану содержать! Ай, какое почтенное ремесло это было во времена моего деда! Сейчас нет! Сейчас все хотят космонавтом быть, или хотя бы капитаном. Вот зачем? Что в море такого, чего нет на земле?

Дядя Сарт — высокий, худой, жилистый, что неубиваемый карагач на откосе над бурной речкой. Плевать ему на ток времени, ведь крепче булатной стали, глубже преисподней зарылись его разветвленные корни. Чего не знает старый чайханщик — того никогда не существовало в Бухаре-аль-Шериф, в Благородной Бухаре.

— Нет, не из музея, дядя Сарт. Это вот Самвел, он из Тбилиси.

— Грузин, да? Э, хорошо. Грузин лучше!

— Чем лучше? — насторожился Самвел.

— Чем армянин! — дядя Сарт рассмеялся.

Хаким поморщился:

— Дядя Сарт, неудачная шутка твоя. За такую казной не осыплем тебя. Много раз приходил я, и слышал ее…

— Что, Хаким, дальше рифма не идет, нет?

Чайханщик присел рядом, привычными движениями разлил горячий чай — высоко, с локтя, точно в маленькие пиалы. Так наливают гостям, непривычным к горячему, и такой чай называется «длинный». Своим наливают «короткий», прямо из носика, чтобы чай не успел остыть.

— С чем пожаловал, племянник?

В широком проеме входа небо понемногу светлело. Хаким знал, что делал, когда привел товарища ранним утром. Скоро выкатится солнце, скоро над раскаленной брусчаткой задрожит воздух, скоро сделается невозможным никакая работа, и даже перемещение мыслей по голове бросит в пот.

— Самвел работает в нашей озеленительной колонне. И вот, в позапрошлом году, мы шли вдоль Канала.

Чайханщик опустил обе руки, вцепился в ковер, чтобы не показывать гостям внезапно накатившую дрожь.

— … На один переход к югу есть ложбинка, которую не заметает песком. Будь там вода, был бы оазис.

— А так удобное место для поджидающих караваны разбойников, — сухим, чужим голосом сказал дядя Сарт.

— … Мы посеяли там джузгун, как обычно. На следующий год высадили бамбук и топинамбур. Во всех иных местах ростки на ладонь от земли — в той долине по колено. Начальник озеленительной колонны, Леонид Васильевич…

— А, знаю, — оживился чайханщик, — он долго тут жил. Здесь чай пил, я много рассказывал ему о Ходже Насреддине.

— Прости, о, эфенди, — племянник низко поклонился, едва не задев пыльный ковер, — наш Леонид Васильевич никогда не бывал в Бухаре, только в Тедженте. Наверное, ты говоришь о другом человеке.

— Возможно, — чайханщик взял свою пиалу обеими руками и осторожно вдохнул пар. — Аллах велик!

Налитый чай поостыл, и в пару сделались различимы запахи кардамона, имбиря, горчичного корня. Так-то в чайхане пахло пылью и прошлым. Хаким поежился, и подумал: хорошо, что девочки не увязались за ними следом.

— Итак, на другой год мы посеяли там уже бамбук. И что же мы увидели, дядя? Во всех иных местах бамбук до колена, а в той долине выше человеческого роста!

Тут Самвел аккуратно коснулся губами пиалы и чуть-чуть отпил, не посмев ругаться при очевидно уважаемом родиче. Хаким, еще раз поклонившись, попросил:

— Твоя мудрость не знает границ, дядя Сарт. Не известно ли тебе что-нибудь об этой долине?

Дядя Сарт посмотрел на беленый потолок, на глинобитные стены, что восхищенные киношники называли «аутентичными». Выпрямился, огладил полосатый халат, поправил пояс, даже отряхнул от пыли сапоги, хоть это и не помогло нисколько.

— Ты, Хаким, сейчас пойдешь со мной, — велел дядя. — А твой друг подождет нас. Моя пятая дочь позаботится, чтобы Самвел не скучал. Девочка заканчивает курсы атомщиков на Мангышлаке, да, с ней ты не соскучишься. А ты, Самвел, кем работаешь?

— Он пилот цеппелина в нашей озеленительной колонне. Он пригодится нам, ведь это место на том берегу Амударьи, добрых два часа лету.

— Пилот… Хорошо! — Дядя Сарт ушел в тот самый черный проем, а Хаким следом. В жилых комнатах племянник натянул взамен оставленных под помостом щегольских туфель сапоги. Сменил рабочую куртку на потертый чистый халат, а вместо кепки взял косматую папаху, не пропускающую к голове солнечный жар.

Дядя Сарт открыл узкую калитку в глубине дворика, и оба вышли в глинобитный лабиринт Старой Бухары, огороженный и обнесенный знаками заповедник не пожелавших никуда переезжать стариков.

Поднялся легкий ветерок, в чайхане зазвенели завесы из стеклянных трубочек.

Пилот пил чай, говорил с девушкой — та, в отличие от многих знакомых атомщиков, совсем не кичилась, и потому уже к полудню Самвел отважился на несколько удачных рифм. Получились бы и стихи, но парень вдруг поймал себя на непонятной тревоге, которую не смогла рассеять смешливая быстрая Дария.

Ветер нес легкую дымку над старыми кварталами, солнце поднялось ровно в зенит, заливая город запахом горячей глины и высушенного бетона, когда на улице показались дядя Сарт и Хаким, поддерживающие под руки маленького старика в черном халате из превосходного шелка, в зеленой чалме совершившего Хадж мусульманина; Хаким нес еще перевязанный шпагатом сверток.

Вглядевшись в лицо старика, Самвел оборвал речь на полуслове, и девушка даже не обиделась, потому что посмотрела в глаза новому гостю тоже, и тоже вздрогнула.

Тогда пилот поднялся молча, без единого слова, сунул ноги в туфли, уже покрывшиеся желтой глиняной пылью, и вышел на улицу. Дядя Сарт не проронил ни слова, молчал и Хаким. Подлетела машина, таксист с неподдельным уважением усадил ходжу на заднее сиденье, сверток уложил ему на колени. Самвела разместили на переднем, чтобы показывал дорогу к аэропорту. Дядя Сарт и Хаким сели по обе стороны от молчаливого черного старика, и машина пошла сперва по брусчатке старой Бухары, затем по выкрашенному белым бетону новой, затем по плитке аэропорта; пилот не вспомнил, как погрузились.

Дирижабль свой Самвел знал как пять пальцев, полетный план согласовали заблаговременно, так что старт и установку на курсе Самвел выполнил все в том же странном беззвучном состоянии, словно бы в давно придуманном и вот, наконец-то, исполненном заговоре.

Через два часа дирижабль отдал тросы высадочной платформы; как ни горел от любопытства Самвел, но покинуть рубку не отважился. Хаким, его дядя и старик вышли в загадочную долину, под безжалостное солнце бывших Черных Песков, теперь перетянутых живыми следами озеленительных колонн.

Старик, увидев блестящие на свету стебли, обезумел. Упав на колени, он так прополз несколько метров, обнял бамбук, словно живого человека, и сказал только:

— Ты видишь, Джевет? Это они! Это они, они!

И дядя Сарт, вовсе не удивившись незнакомому имени, только кивнул:

— Аллах велик.

— И все по воле его, — сказал старик. Поднял глаза к небу, и Азраил ответил безмолвным согласием: воистину, ты оказался прав. Мне отсюда хорошо видно, где пески уступают зелени, а где вместо пряностей сажают мак. Я приветствую тебя на правильной стороне, человек!

Старик огладил чалму и тоже улыбнулся: одного лишь терпенья меня не лишил Азраил!

А потом осунулся лицом в коричневые теплые корни бамбуковой стены, и Хаким тигриным прыжком бросился к платформе, а наблюдавший сверху Самвел спустил ему аптечку. Любой озеленитель знал, что делать при солнечном ударе в песках, но тут ничто не помогло.