Год Дракона - Давыдов Вадим - Страница 34

– Нисколько не затруднит. Исламские, или, правильнее, исламистские, фанатики и их союзники, в том числе – голод, нищета и болезни, тупоголовые зажравшиеся руководители транснациональных монополий из тех, до кого мы пока не добрались, вся эта шваль, заседающая в давосах и женевах, международные валютные фонды и всемирные банки, регулярно пытающиеся устроить из нашего мира либертарианский парадиз для толстосумов и гламурчиков, их вольные, а так же невольные помощники. С последними мы обходимся исключительно бережно, поскольку из них могут получиться наши помощники. А со всеми остальными мы поступаем по законам военного времени.

– Здорово. И как вы собираетесь заставить меня поверить в ваш манифест?

– Делом, дорогая. Исключительно делом. Ну, и словом тоже – совсем чуть-чуть, комментируя, так сказать, представляемое пред ваши ясные очи.

– Вы хотите сказать, ваши международные авантюры являются результатом воплощения в жизнь вашего манифеста?

– Какой потрясающий прогресс во взглядах, пани Елена. Вы меня радуете.

– Для чего тогда такая первобытная жестокость?

– Первобытная?

– А зашитые в свиные шкуры и сбрасываемые на съедение акулам тела расстрелянных – это что, торжество гуманизма?!

– Это война, пани Елена. На войне проводятся не только войсковые операции, но и деморализующие противника мероприятия. Потому что наш противник вовсе не исповедует традиционные для нас правила ведения войн, а ведет их по своим, пытаясь навязать их и нам тоже. Для того, чтобы помешать ему, мы делаем то, что мы делаем, нравится это нам с вами или нет. Война диктует определенную логику поведения, и вечно увиливать от нее не получается. И потом, наши, как вы выражаетесь, авантюры можно пересчитать по пальцам. В отличие от Америки, мы не ввязываемся в полсотни региональных конфликтов одновременно, а работаем последовательно. И не пытаемся усадить парламент там, где его по определению быть не может, а предпочитаем нашего сукиного сына, которого поддерживать куда легче, чем парламентаристскую жертву демократического аборта, для охраны которой приходится содержать многотысячные армейские контингенты. И возить домой наших мальчиков и девочек в цинковых ящиках.

– Так не лезьте туда, – пожала плечами Елена, – и не придется никого возить.

– И как долго у вас получится отсидеться?

– Я не отсиживаюсь.

– Я вовсе не имею в виду лично вас, пани Елена. К вам у меня как раз нет претензий.

– Премного благодарна.

– Пожалуйста, – Майзель улыбнулся. – Вы всегда так колетесь?

– По мере сил. Вам неуютно?

– Мне? Мне вполне комфортно.

– Врете.

– Нет, – он снова улыбнулся и повторил: – Нет, пани Елена. Меня ваша ежиковатость не пугает и даже не мешает мне. Если вы еще будете столь любезны не перебивать меня, когда я разворачиваю перед вами свой павлиний хвост во всем его великолепии.

– Ну, тогда вам будет слишком легко. Это нечестно. Так что вы хотели сказать о тех, кто отсиживается в кустах?

– Только одно: отсидеться не получится. Придут, выволокут из теплой мягкой кроватки, приставят к голове автомат и скажут: или кричи «нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк Его», или сдохни, неверный, собака. И скажет это вовсе не какой-нибудь благолепный исусик вроде так горячо любимого вами профессора Зохели или великого Бутия [50] , а чумазый талиб, накурившийся анаши и науськанный муллой Омаром. А ваши Зохели и Бутий будут помалкивать в тряпочку. Да и никто не станет их слушать, – ведь у них не горят глаза, как у аз-Заркави или Хомейни.

Или у тебя, подумала Елена.

– Вы знаете Бутия и Зохели?

– Обязательно, – зло сказал Майзель. – Я не читал их коранистики, тем более в подлинниках, у меня нет на это ни времени, ни терпения.

– Но вам докладывали.

– Да. Мне докладывали. У нас первоклассные спецслужбы, пани Елена. И они довольно редко проваливаются, к нашему счастью.

– Почему все остальные проваливаются, причем с завидным постоянством и оглушительным треском, а ваши нет?

– Почти нет. И они не только мои, но и ваши. Хотите вы этого или сопротивляетесь изо всех сил. Почему? Мы не являемся их частью, а контролируем их. Мы их, а не они нас. У них есть внешний враг, а не внутренний, от которого нужно защищать всех, – государство, нацию, монархию, бизнес, самих себя. Мы заставляем их учиться и работать. Мы не натравливаем их на вас и ваших друзей. Или вы этого не чувствуете?! Мы требуем реальных результатов, а не победных реляций. Это не охранки и не ассоциации стукачей в трауре, а Спецслужбы. С большой буквы. Поэтому.

– Я вас разозлила. Это меня не радует, но мне интересно, чем именно.

– Да? Что, заметно?

– Очень, – Елена кивнула и улыбнулась. – Чем?

– Подозрением в примитивности и неосведомленности. И тем, что отрицаете результаты нашей работы. Они могут вам не нравиться, но отрицать их вы не смеете. Это недостойно вас, пани Елена.

– Извините.

– Что?!

– Я прошу у вас прощения. Разумеется, вы не примитивны и отлично осведомлены. И результаты у вас потрясающие. Хотя я полагаю, они потрясали бы ещё сильнее, будь вы политическими деятелями, а не конспираторами и заговорщиками. Я считаю, заговорами и подковерной бульдожьей возней с вылетающими время от времени оттуда трупами добиться чего-нибудь настоящего и правильного трудно. Если вообще возможно.

– Ну, спасибо. Я вас простил. А насчет трупов из-под ковра... Ну, другой пример. Представьте себе, что вы узнали: меньше, чем через сутки в столице – ну, скажем, одной из малоазиатских стран – какие-нибудь чу... террористы взорвут грязную атомную бомбу. Погибнут сотни людей мгновенно и десятки тысяч умрут в страшных мучениях в течение ближайших двух – трех лет. Ваши действия? Немедленно проинформировать всех, не так ли?

– А разве есть другие эффективные способы предотвращения подобных катаклизмов?

– Разумеется!

– И какие же?

– А такие. Ваши крики – ах, простите, объективная и правдивая информация – не приведут к отказу этих... – Майзель хотел произнести какое-то слово, но явно решил не употреблять этот термин при Елене, – от попытки совершить задуманное. Напротив. Паника и несогласованные действия коррумпированных и – или, неважно – неэффективных госструктур приведут к усугублению последствий трагедии. При условии, что при подобном цейтноте вам вообще удастся кого-нибудь о чем-нибудь сколько-нибудь членораздельно проинформировать. Понимаете? Вы стали обладателем очень важной информации. Информации, которая может убить или спасти тысячи людей. Но у вас нет механизма, который позволит вам правильно и эффективно, то есть ко всеобщему благу, распорядится этой информацией.

– Ну да. Я правильно понимаю, к чему вы клоните?

– Обязательно. К тому, что эта и подобная этой информация для вас, как и для многих миллиардов нормальных людей, вредна. Получив ее, вы начнете суетиться и кричать. И распугаете мне всю рыбу. Всю охоту мне испортите. Потому что после ваших воплей ублюдки будут знать, что спецслужбы у них на хвосте, и взорвут вместо одной бомбы – две. Понимаете? А если вы окажетесь умнее себя самой и промолчите, то мои парни вылетят по адресу, тихо и эффективно просверлят несколько дырочек в нескольких организмах для беспрепятственного истечения из них бессмертных душ, после чего обезвредят бомбы, вытрут кровь и, аккуратно притворив за собой дверь, уберутся восвояси. Проблема в одном: я не могу надеяться на вашу порядочность и сообразительность. У меня нет на это времени. Совсем. Поэтому мои решения требуют тишины.

– И часто вам приходится иметь дело с подобной информацией?

– Всегда. Постоянно. Ежесекундно. Изо дня в день на протяжении многих, многих лет. И если вы думаете, что я не осознаю ответственности, с этим связанной, – Майзель вздохнул и покачал головой. – Я боюсь, что вам никогда не понять того страха и напряжения, которые испытываю я, сталкиваясь ежеминутно с информацией, подобной этой. И я не могу выпустить всего этого из поля зрения ни на миг -никто не сделает за меня мою работу.

50

Проф. Зохели и Бутий – выдающиеся современные исламские богословы, исследователи и толкователи Корана.