Хмурый Император (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 16

За этой сценой его и застал Иван Дмитриевич Путилин, заведующий сыскным отделением столичной полиции. Постучался. Вошел. И смутился от созерцания совершенно не предназначенной для него сцены.

— Иван Дмитриевич, подождите за дверью. — Произнес Николай Александрович. — Я сейчас к вам выйду. Ее Императорское величество очень переживает. Ужасные дни. Страшные потрясения.

— Извините, Ваше Императорское величество. Понимаю, Ваше Императорское величество. — Промямлил Путилин и вышел… эм… вылетел с очень приличной скоростью и ловкостью. Словно испарился.

— Ступай… — тихо произнесла Мария Федоровна, когда начальник сыска удалился. — Мне нужно побыть одной и подумать. А тебе не стоит все пускать на самотек в столь напряженный час. Пусть даже и на время…

Глава 9

1889 год, 1 мая. Санкт-Петербург

Девять дней. Девять тяжелых, напряженных дней. Аресты. Допросы. Ходатайства. Доклады. Слезы. Стоны. Ругань… все слилось в кошмарной канители. Голова раскалывалась, а волосы становились дыбом.

Изначальное желание «выжечь заразу» как-то поутихло по мере того, как всплывали новые фигуранты дела. Тут и кое-какие промышленники отличились, за которыми числились грешки по железнодорожным делам. Те же Поляковы, например, прекрасно понявшие, что под них копают. Но в основном сплошной и монолитной когортой шли крупные аристократы. Кто-то готовил, кто-то помогал, кто-то знал, но не донес. В общем — большая такая деревня с круговой порукой.

И что с этим делать Император не понимал. Всех судить? Да буря поднимется такая, что его сдует не заметив. А после того, как всплыло соучастие Победоносцева, он просто боялся читать дальше. Ну как соучастие? Он выражал заговорщикам сочувствие, всячески донося до них, что он и его последователи поддержат переворот, коли он случится…

— Вы воспитывали моего отца. Вы воспитывали меня. — Холодно говорил Император, бросив перед ним на стол копию дела. — И так поступили. Вы даже не представляете, как я хотел вас повесить. Прямо вот так в мундире да при всем честном народе. А потом повелел бы похоронить за оградой кладбища с запретом отпевать. Ибо вы — мерзавец! Старый, никчемный мерзавец! Я доверил вам одно из самых важных дел в Империи. А вы…

— Ваше… — тихо, почти едва слышном пролепетал Победоносцев.

— Молчать! — Рявкнул Николай Александрович, отчего этот старик вздрогнул и сник. — Возьмите эту папку и почитайте, что о вас наперебой болтали ваши же дружки, полные высокой духовности и морали. Так вы говорили? В чем вас только не обвиняют. От мужеложства до признания духовным лидером заговора, будто бы это вы подбивали честных дворян на мерзости.

— Нет… нет… нет… — с полным отчаянием в глазах прошептал Победоносцев.

Император посмотрел на этого зловредного старика, совершенно раздавленного обстоятельствами и с трудом сдержался от улыбки. Победоносцева не любили. Он многим отдавил мозоли своей принципиальностью. Участвовал ли Константин Петрович в заговоре? Без всякого сомнения. Но был там скорее фигурой, с которой вынужденно сотрудничали. Люди Владимира Александровича сыграли на раздражении бывшего обер-прокурора Священного Синода от «либеральных» шагов Императора. Он-то надеялся совсем на другие. Но оговаривали от души. Буквально каждый причастный называл Победоносцева, обличая едва ли не в том, что он злой гений заговора. Но вот беда — показания противоречили друг другу. Из-за чего совершенно ясно было только одно — Константин Петрович там был «попутчик», которого привлекли и терпели ради пользы дела…

— Простите… простите меня, — со слезами на глазах произнес Победоносцев, так и не открыв папку с делом.

— Бог простит. Мне, как Императору этого невместно. Я — карающий меч правосудия, а не баран божий. А теперь идите и искупайте свои грехи. Трудом и усердием!

— Что? — Не понял Константин Петрович.

— Идите работать. Нечего рассиживаться! Только кровью и потом можно искупить свою вину. Для пролития крови вы уже стары, да и войны никакой нет. Поэтому идите и трудитесь. Если меня устроит ваш труд, возможно, вы будете прощены. И я не шучу — узнаю, что еще раз вы где-то в чем-то против меня окажетесь замешаны — повешу. Вы поняли меня?

— Да, Ваше Императорское величество! — Воскликнул Победоносцев, рухнув на колени.

— Хватить юродствовать. Я это не люблю. По делам их узнаете! Все. Свободны. У меня еще много дел на сегодня.

Константин Петрович часто закивал. Потом не по-старчески бодро вскочил и направился к двери.

— Папка.

— Что-что? — нервно переспросил он, остановившись и обернувшись.

— Папку возьмите. Почитайте, с какими мерзавцами вы связались. Вас они оговаривали так самозабвенно, что я понял — вы не так уж и глубоко завязли в заговоре. Иначе бы они нашли кого-то другого в качестве козла отпущения.

Победоносцев кивнул. Забрал папку. И поспешно вышел из кабинета. Нет. Вылетел. На этом аудиенция закончилась. Император вернулся к делам. А уже на следующий день — 1 мая — состоялось заседание Сената.

Николай Александрович не желал затягивать дело с заговорщиками. Просто опасаясь, что определенная нестабильность в обществе, связанная с провалом дворцового переворота, может вылиться во что-то большее. Поэтому, 27 апреля он издал указ, который повелел напечатать во всех газетах России. И уже 1 мая собрал суд — сразу Сенат, чтобы некуда было подавать апелляцию, ибо выше него только монарх.

Указ был встречен населением Империи неоднозначно. Кто-то ликовал. Кто-то ругался. Безразлично на его не отреагировал никто.

В своей сущности этот указ в немалой степени подражал знаменитой 58-ой статье в Уголовном кодексе СССР до Хрущевской эпохи. Только «контрреволюция» избавилась от совершенно неуместной приставки. Так что теперь под эту статью подпадало всякое действие, направленное к свержению, подрыву или ослаблению власти Империи или Императора.

Именно этот указ вводил такие понятия как «измена Родине», «террористический акт», «государственная тайна», «шпионаж», «саботаж», «хищения имперской собственности» и так далее. И наказания — одно другого краше. Кровожадным наш герой не был, поэтому смертную казнь указывал лишь как крайнюю меру. Остальных ждали каторжные работы разной продолжительности и конфискация имущества. Ну и разные детали, усиливающие наказание. Например, запрет на встречи, передачу посылок и переписку на весь срок каторжных работ.

Иными словами, указ сводился к тому, что у Императора нельзя воровать, его власть нельзя оспаривать и уж тем более, против него нельзя восставать. Точнее можно, но наказание за это будет самое суровое. Куда там ссылки! Например, Владимир Ульянов за свои художества в 1897 году не в Шушенское должен будет поехать на три года, подлечиться на парном молоке и свежем воздухе, а на каменоломни отправиться лет на двадцать пять без права переписки. Да с конфискацией всего имущества семьи. То есть, лишив свою мать, брата и сестер средств к существованию. Сурово? Может быть. Но иметь дело с психами-идеалистами и прочими мерзавцами Император не хотел. Пускай их лучше родственники сами по чуланам душат. Да и промышленников, снабжающих деньгами этих деятелей, тоже требовалось предостеречь от глупостей.

По большому счету простого народа этот указ касался мало. Прежде всего из-за четко обозначенных критериев и «порогов вхождения». А вот всякого рода революционеров и промышленников с чиновниками — очень даже трогал. Поставил царю пушку бракованную — саботажник. Принял такую на баланс — изменник. Все просто, очевидно и доходчиво. Оставалось только сделать так, чтобы этот закон начал работать…

Заседание Сената проходило открыто и свободно. Так что журналистов туда набилось — масса. Кто мог — сидел. Остальные толпились, желая послушать и, если получиться, посмотреть на все своими глазами. Ведь суд над заговорщиками после такого указа ожидал быть сенсационным.

И ожидания их не подвели. Великие князья Алексей Александрович, Владимир Александрович, Сергей Александрович, Павел Александрович и Николай Николаевич Младший как зачинщики заговора получили по двадцать пять лет каторжных работ без права переписки. Более того — они лишались всех прав и титулов, наград и достоинств, низводясь до самого низкого и презренного общественного состояния. А их имущество в полном объеме отписывалось в казну. Аналогичный приговор распространялся и на покойного Николая Николаевича Старшего.