Штрафники. Люди в кирасах (Сборник) - Колбасов Н. - Страница 51

Раньше эта мысль почему-то не приходила ему в голову. А ведь, действительно, из полутора тысяч человек, высадившихся утром двадцать шестого сентября на левый берег Невы, он единственный оставался живым и невредимым до второй половины дня тридцатого, когда к нему прибежал Славка Фитюлин. Но Фитюлина трое суток на плацдарме не было, и он в счет не идет.

— Значит, из всех, кто уцелел, мы самыми последними из батальона были на плацдарме? — восхитился такому открытию Васильков. — До того как нас с ротным бомбой накрыло, мы с ним по одному немецкому танку подбили…

— Ну-ка, сходи подыши на улицу, — положил ему руку на плечо Славка. — Когда вернешься, сядь в сторонке и помолчи.

Павка потупился и молча отправился к выходу из казармы.

— Что это ты с ним так? — недоуменно спросил Смешилин.

— Воспитываю по системе Макаренко, — усмехнулся Славка. — Ты что, забыл, как он мне «удружил» на плацдарме? Вот я и взял шефство над ним. Воспитываю в духе личной скромности и уважительного отношения к товарищам.

— Ну и как, получается?

— С трудом, но поддается.

— А ты поподробнее расскажи, интересно же.

— Нет, — засмеялся Славка. — Это наша с ним тайна. Уговор был, чтобы никому не рассказывать…

А дело обстояло так: Колобов, Фитюлин и Васильков из госпиталя вернулись одновременно. Славке присвоили звание сержанта, и Колобов назначил его помкомвзвода. Павка оказался у него в подчинении. Это обстоятельство поначалу очень расстроило Фитюлина. Несколько дней он мучился над проблемой: Васильков совершил подлость и должен был за нее поплатиться.

Однажды после полевых занятий Славка отвел Василькова в молодой ельник и, не тратя слов на объяснения, врезал ему прямым правым в подбородок. Павка охнул и будто подкошенный свалился на снег, прикрывая руками голову. Но Фитюлин больше бить не стал.

— Ладно, вставай, больше не трону. Но если кому сболтнешь, получишь еще. Понял?

— Ну да… Конечно, понял, — морщась от боли, заверил Павка. — Ты не думай, я никому не скажу. Я ж, в натуре, виноват перед тобой.

— Все, забыли об этом!

— А че помнить-то? Я ж понимаю…

— И вот что еще: с этой минуты я тебе больше не Славка, а товарищ сержант, помощник командира взвода. Усек?

— Да знаю я, что ты сержант…

— Без «да» и без «ты», красноармеец Васильков, — повысил голос Фитюлин. — Как по уставу положено обращаться к старшему по званию?

— На «вы», товарищ сержант.

— Вот так-то, красноармеец Васильков. Теперь мы с вами будем служить по уставу. Недаром говорится: служи по уставу — завоюешь честь и славу. И я обещаю приложить все силы, чтобы сделать из вас храброго и стойкого воина, верного товарища.

— Да курва буду… То есть слово даю, товарищ сержант, что ни одного замечания больше не получу.

— Поглядим. А сейчас идите в казарму и помните о нашем уговоре.

Данное в тот день слово Павка держал твердо, удивляя товарищей своей неожиданной переменой.

Колобов с Волковым заканчивали работу над расписанием занятий на завтра, когда к ним в канцелярию заскочил на минуту замполит батальона Пугачев.

— Новый год на носу, а вы над бумагами корпите. Совсем обюрократились, — оживленно проговорил Андрей.

— Ага, а завтра сам же с утра придешь и потребуешь от нас эти бумаги.

— Так то завтра, а сегодня у нас праздник. Имею честь пригласить вас обоих на встречу Нового года! Шепните потихоньку взводным и их помощникам, чтобы после отбоя и они явились в штаб батальона. Их, между прочим, только из вашей роты приглашают. Так что цени, командир, благосклонность начальства.

— Что же ты меня в столовой не предупредил? — смутился Николай. — Мы свои наркомовские уже того, употребили.

— Нет, лейтенант, никогда ты в генералы не выйдешь. Потому как выражаешь сомнение в мудрости и предусмотрительности своего начальства. А оно, между прочим, все предвидело и все учло. Даже тот прискорбный факт, о котором ты сейчас сообщил, — рассмеялся Андрей. — Посылку нам из Сибири прислали: двенадцать чекушек водки и записку. «Пусть она согреет вас, наши дорогие защитники, как в прямом, так и в переносном смысле». Каково? И как ко времени подгадали!

…В углу просторной землянки штаба батальона поблескивала латунными гильзами и вырезанными из консервных банок жестяными звездами настоящая новогодняя елка. Ватные снежинки пушились в свете гирлянды из автомобильных лампочек, подключенной к аккумулятору. За большим столом было шумно и тесно. Неведомо каким чудом рядом с сибирскими чекушками объявилось на столе неправдоподобное для блокадного Ленинграда продовольственное изобилие: две банки мясных консервов, десятка два испеченных на костре картофелин, три селедки, нарезанный тонкими ломтиками кусок домашнего сала, пачка печенья и слипшиеся в комок конфеты-подушечки.

Комбат, Пугачев и начальник штаба устроились у дальнего торца стола. По бокам впритык друг к другу на сдвинутых самодельных скамейках, ящиках и чурбаках — ротные и взводные командиры. Перед каждым наполненная на пятую часть солдатская кружка. Собравшиеся, не освоившись еще в непривычной для себя обстановке, вопросительно посматривали на Войтова, признавая его по праву хозяином и по субординации главой непредусмотренного уставом застолья.

Комбат сидел неестественно прямо, внимательно разглядывая лежавшую перед ним испеченную картофелину. Он чувствовал на себе нетерпеливые, ожидающие взгляды и понимал, что сейчас должен встать и сказать этим людям какие-то теплые, хорошие слова, но никак не мог их подыскать.

Из-под насупленных бровей он не спеша оглядывал собравшихся за столом. Двадцать пять человек. Всех он знал, одних — больше, других — меньше. Все они ему были близки и в общем-то понятны, хотя у каждого — своя жизнь, свой характер и свои привычки. Но радости и печали у них сейчас общие и судьбы тесно связаны.

По собственному опыту Войтов знал, что воевать и рисковать в бою намного легче, если чувствуешь рядом локоть надежного товарища. На фронте дружба, взаимовыручка и товарищество — не просто слова, а реальный фактор боеспособности подразделения. А времени, чтобы сблизиться, подружиться и поверить друг в друга, как всегда, не хватает. Потому и собрал он их всех за этим полулегальным новогодним столом.

— Что ж, друзья, — Войтов поднялся со скамьи и взял свою кружку. — Сегодня у нас праздник. Через полчаса закончится этот год, тяжелый и страшный. Но мы все-таки выпьем за него, за наших товарищей, которым не довелось сидеть сегодня рядом с нами, и за то, что кончается он все-таки в нашу пользу!

Войтов замолчал, снова лихорадочно подыскивая нужные слова. Он боялся, что не сумеет, как надо, выразить свои мысли, не хотел ненужных отступлений и душевных заиканий: нельзя разменивать расхожими высокопарными фразами самое дорогое, то, отчего боль подступает к горлу, не дает дышать.

— Чуть больше трех месяцев назад с большинством из вас мы приняли фронтовое крещение. Из семи уцелел один. Но каждый из уцелевших стал настоящим воином. Давайте же выпьем за нашу победу, за то, чтобы наступающий тысяча девятьсот сорок третий год и начался и закончился в нашу пользу. За то, чтобы в общую победу и мы внесли свой честный вклад. С Новым годом, друзья!

Выпив, сидевшие за столом заговорили, задвигались, засмеялись. По какому-то общему молчаливому уговору никто не касался служебных дел. Пугачев что-то шепнул на ухо Войтову и, поднявшись из-за стола, стал пробираться к выходу. «К жене в санвзвод отправился», — догадался Николай, и что-то похожее на зависть к другу детства и Ольге Соколовой шевельнулось в душе. Как там его Катюша с дочурками встречает Новый год? Может, тоже собрались солдатки вместе за столом, вспоминают и говорят о мужьях. Потом сообразил, что на его родине, под Уссурийском, уже утро, и Катюша, скорее всего, сейчас прибирается по дому перед уходом на работу.

Выпили по второй, завершающей, и общее застолье разбилось на отдельные группы и разговоры. В противоположном от Колобова углу Олег Красовский достал из кармана трофейную губную гармошку, заиграл новую, полюбившуюся всем песню «Синий платочек». Сидевший рядом с Николаем командир седьмой роты Шевчук рассказывал Дудко о новом немецком танке, появившемся, по сведениям наших разведчиков, под Ленинградом.