Осужден и забыт - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 9

– Эх, Слава, не доведет тебя до добра твоя Америка…

Затем он повернулся ко мне и продолжил:

– Вы правы, Юрий Петрович. Дело действительно очень срочное. Вернее, оно стало таким совсем недавно. Поэтому нам и понадобился адвокат. Причем такой, который имел бы опыт следственной работы.

Он вынул из кармана обычные сигареты и тоже закурил.

– Я думаю, лучше будет, если об этом вам расскажет Слава.

– Почему это я? – запротестовал брат.

– Потому что, – терпеливо объяснил Константин, – начало событий связано именно с тобой.

– Ну хорошо.

Он повернулся ко мне и начал:

– Как уже сказал Костя, мы с ним родные братья. Правда, уже много лет мы живем в разных странах. Костя в России, я в Соединенных Штатах… Да и регулярно контактировать мы стали только недавно. Года полтора назад. Но дело не в этом.

Он говорил с заметным акцентом: эмигранты, которые много лет прожили в других странах, имеют акцент гораздо слабее. Владислав Михайлов говорил так, словно он родился не в России. Так оно и оказалось позже.

– Все дело в нашем отце, – продолжал младший Михайлов. – Он был полковником КГБ, разведчиком-нелегалом. Много лет он провел за границей, а потом был осужден как изменник Родины.

С его сигары прямо на пол упал толстенький столбик пепла. Владислав Михайлов не обратил на это ровно никакого внимания и продолжил рассказ.

– Конечно, мы знали о нашем отце, несмотря на то что наша мать погибла в Южной Америке до того, как отец был вызван в Советский Союз и осужден. В подробностях историю мы не знали, но в общих чертах… Однако примерно год назад я получил письмо. Вот его копия.

Он протянул мне лист бумаги. Это была ксерокопия письма, по всей видимости напечатанного на компьютерном принтере. «Плохо, – машинально подумал я, – даже печатная машинка лучше, потому что имеет свои индивидуальные особенности. А принтеры все печатают одинаково».

Вот что было написано на листе:

Владиславу Михайлову

Дорогой Владислав!

Я не могу назвать своего имени, да это и не имеет никакого значения. Уже не имеет. Через несколько месяцев (так говорят врачи) я умру. Рак – дело нешуточное, да и возраст уже не позволяет говорить о каком-то чуде. Поэтому я решил использовать время, оставшееся у меня, для того, чтобы привести в порядок свои дела. Свои земные дела.

Многие годы у меня на душе лежал камень. Многие годы я его носил, потому что не имел права никому ничего рассказывать. Но пришло время, когда я уже могу не обращать внимание на суету мира сего. Кроме того, информация, с которой я хочу вас познакомить, не может уже навредить никому. Иных уж нет, а те далече.

Я работал с вашим отцом, Алексеем Константиновичем Михайловым. Вернее сказать, я был у него в подчинении. Однако я знаю многое из того, что до сих пор составляет важные государственные тайны. После того как ваш отец был отправлен в Москву, меня законсервировали. И за эти долгие годы я не получал никаких заданий. Видимо, так и помру невостребованным…

Недавно я видел вашу фотографию с подписью в «Уолл-стрит джорнал». Я сразу вас узнал. Навел справки, нашел адрес.

Наверное, вы знаете, что ваш отец был обвинен в измене Родине. Так вот, я хочу вам сказать, что это неправда. Алексей Константинович был человеком кристальной честности и никогда никого не предавал. То, что с ним произошло, – это результат подлого навета. Так что вы можете себя больше не считать сыном предателя.

Это все, что я могу вам сообщить. Больше не позволяет честь разведчика.

Подписи под письмом не было.

– Вы, наверное, крупный бизнесмен, раз о вас пишут в «Уолл-стрит джорнал»?

– Я заместитель президента нью-йоркского «Ист-Сайд банка». Это не самый крупный банк, а в газету я попал почти случайно: меня выбрали лучшим менеджером прошлого года среди банковских служащих.

Я повертел лист в руках.

– А конверт, штемпели? – поинтересовался я.

Михайлов-младший махнул рукой:

– Письмо пришло из малюсенького городка в самой глуши Аризоны. Я специально туда ездил. Местные жители никогда в жизни не видели русского, тем более если этот русский – замаскированный разведчик. Я думаю, что в целях конспирации он опустил конверт в случайном городке. Может быть, даже будучи пассажиром проезжающего поезда.

Я вернул лист Михайлову.

– Это интересное письмо. И что вы предприняли?

– Я начал потихоньку интересоваться судьбой отца. Связался с Костей. Давал запросы в архивы. Но вы понимаете – получить информацию о разведчике очень трудно.

– Это мягко сказано, – вставил я.

Михайловы разом кивнули.

– Мы получили несколько отказов и в американских и в российских архивах. Потыкались, куда могли, а потом и бросили это дело. Я уже начал было забывать про эту историю, но однажды, вернувшись домой с работы, обнаружил, что в мое отсутствие в квартире кто-то побывал. Дом был перевернут буквально вверх дном. Ящики выдвинуты, содержимое вывалено на пол. Было такое ощущение, что в квартире побывали грабители. Я, конечно, тут же вызвал полицию. Однако потом выяснилось, что не пропало ничего. Ну ровным счетом. Ценности, документы, среди которых были и важные банковские бумаги, – ничего не пропало. Мой сейф вскрыли, но его содержимое осталось нетронутым! Полицейские решили, что либо я малость тронулся, либо тут замешана любовная история. Вы же знаете легавых – весь свой опыт они черпают из детективных романов. Никаких следов таинственные пришельцы не оставили. Ни отпечатков пальцев, ни оторванных пуговиц, окурков, автобусных билетов или магазинных чеков. И только через пару дней я хватился вот этого самого письма. Я имею в виду оригинал вместе с конвертом. Это письмо оказалось единственным, что пропало после того случая.

Как вы понимаете, Юрий Петрович, это не могло не насторожить меня. Я связался с братом, рассказал ему об этом. И мы, поняв, откуда ветер дует, решили продолжить поиски. Мы разослали письма везде, куда только могли. Но это не принесло никаких плодов. Зато с некоторых пор я начал замечать, что за мной установлена слежка. Ну, знаете, ничего определенного, но постоянно такое чувство, что за тобой следят. Очень неприятное, прямо скажем, чувство. Постоянно в напряжении, не можешь расслабиться. С женой я, конечно, делиться не стал: зачем лишняя нервотрепка. И самое главное – я не понимал, почему, что я такого сделал, что за мной следят. Поначалу я решил, что это просто нервное расстройство от переутомления. Сходил к психоаналитику. Удивительно, но после того, как я ему рассказал о своих опасениях, чувство, что за мной следят, прошло. Но через неделю снова возобновилось. Тогда я вызвал специалистов по поиску средств для слежки. И что вы думаете? И в офисе, и дома, и в машине были обнаружены «жучки». И даже в моем костюме – том самом, в котором я был у психоаналитика.

А на следующий день после того, как были обнаружены «жучки», я чуть не попал в автокатастрофу. У меня сильные подозрения, что она была кем-то подстроена. Я решил, что так жить больше нельзя, отправил жену в Лос-Анджелес (там у меня есть дом), а сам прилетел в Москву, чтобы обсудить происшедшее с братом. И вы представляете, Юрий Петрович, по дороге из Шереметьева на меня было покушение. Чудом удалось спастись.

– Вы уверены, что это было покушение?

Михайлов-младший горько усмехнулся:

– Ну а как еще назвать погоню и выстрелы? У меня есть серьезные основания полагать, что это как-то связано с делом отца…

Он сделал знак своему брату, чтобы тот продолжил повествование. Константин Михайлов откашлялся и начал:

– Я живу в Псковской области. Занимаюсь экспортом леса. Меня там каждая собака знает. После звонка Славы я поехал в Москву. Потыкался по архивам. Глухо. Везде давали от ворот поворот. Я уж и так, и так, деньги давал – ничего не помогало. Единственное, чего я от них тогда получил, это маленькая справка, что отец был осужден по такой-то статье в таком-то году. А это я и без них знал. Самое главное – не сообщали, какое именно наказание получил отец. Пытался пробиться на прием к начальству – и тут облом. Не принимают меня, и все.