Этторе Фьерамоска, или турнир в Барлетте - д'Азельо Массимо - Страница 64

Пыль скрыла от глаз зрителей первую схватку; сквозь ее завесу едва можно было разглядеть, как поблескивало на солнце оружие да взлетали в воздух обрывки перьев, изодранных в бою; они кружились, словно подхваченные вихрем, и ветер уносил их далеко от поля битвы. Гром сражения эхом отдавался в окрестных долинах; Диего Гарсиа то и дело колотил себя кулаками по бедрам — в восторге и в то же время в ярости оттого, что он здесь, а не в гуще боя. Остальные же зрители, потрясенные, застыли в полной неподвижности.

На несколько мгновений все воины сбились в кучу, и только по ярким искрам, вспыхивавшим то здесь, то там в густой пыли, можно было догадаться, что рыцари взялись за мечи; и такой звон и дробный стук стоял кругом, словно на поле работало десятка два наковален.

Под ослепительными лучами солнца вся эта бесформенная груда вращалась вокруг собственной оси и напоминала еле видное из-за дыма колесо потешных огней, так причудливо и стремительно все это двигалось, сжималось, растягивалось и крутилось.

Страстное желание зрителей хоть что-то наконец увидеть и узнать, на чью долю выпал первый успех, готово было вот-вот прорваться криком; громкий говор все нарастал, но внезапно стих, когда раздались звуки труб, а из беспорядочной толчеи вырвался конь без всадника, такой запыленный, что нельзя было разобрать, какого цвета его седло. Он мчался вскачь по полю и путался в обрывках изодранного повода, наступая на него то одной, то другой ногой; узда не давала ему поднять голову, и он едва не падал, а из глубокой раны на спине фонтаном хлестала черная кровь, отмечая его путь. Пробежав еще немного, конь обессилел и упал на колени, а потом рухнул на землю; как выяснилось, он принадлежал одному из французов.

Между тем рыцари сошлись попарно и бились на мечах, нанося и отражая могучие удары; каждый обходил противника, стараясь занять наиболее выгодную позицию, и таким образом круг все расширялся, и постепенно распутывался тесный клубок первой схватки. Ветер рассеял пыль, и взорам открылось поле боя.

Тогда все увидели, что упавший всадник был Мартеллен де Ламбри, а бился с ним, на его беду, Фанфулла из Лоди. Со свойственной ему неистовой яростью, в которой сочетались редкая отвага и невероятная ловкость, Фанфулла насквозь проткнул копьем забрало неприятеля, так что тот с размаху грянулся оземь; нанеся этот удар, Фанфулла закричал, покрывая голосом грохот боя:

— Первый!

Невдалеке он заметил Ламотта, который потерял стремя под натиском Фьерамоски; тогда Фанфулла крикнул ему:

— Денег не хватит… Денег-то мало!

К этому мгновению кольцо сражающихся расширялось. Фанфулла сказал выбитому из седла французу:

— Ты мой пленник…

Но тот внезапно вскочил на ноги и вместо ответа нанес ему удар мечом, который только скользнул по блестящим латам лодийца. В ту же секунду двуручный меч Фанфуллы обрушился на шлем врага, и тот еще не опомнившийся от первого удара, ела удержался на ногах; а Фанфулла наносил ему удар за ударом, приговаривая всякий раз:

— Мало денег, мало, мало!

Разил он мечом с такой силой, что слова вырывались у него с уханьем, как у дровосека, когда он вонзает топор в дерево.

Француз, несмотря на все усилия, не мог сопротивляться этому вихрю; он упал, оглушенный, но все еще не хотел сдаваться; тогда взбешенный Фанфулла улучил мгновение, когда тот приподнялся на одно колено, и уложил его последним ударом со словами:

— Ну что, хватит с тебя?

Баярд увидел, что его рыцарь понапрасну жертвует жизнью, и послал на поле посредника, который бросил жезл между противниками и громко возвестил:

— Martellin de Lambris prisonnier![37]

Несколько человек помогли французу встать и, поддерживая его, отвели к синьору Просперо.

— Да благословит Господь твою руку! — крикнул Колонна победителю.

Он поручил своей страже французского барона, который не дал снять с себя шлем, улегся под дубом и застыл в молчании и неподвижности.

Фанфулла повернул лошадь, пустил ее вскачь и снова устремился в гущу боя; он поглядывал по сторонам, ища, куда бы приложить свои силы, и, как бы играя, описывал мечом круги в воздухе — искусство, в котором он не имел себе равных во всем войске. Наконец он охватил взглядом всю картину сражения и понял, что противнику счастье не улыбается, а итальянцы отлично справляются со своим делом; тогда Фанфулла снова возвысил голос, повторяя имя Ламотта и свою присказку: «А денег-то мало!» Распевал он эти словечки на мотив известной песни, которую в ту пору пели на улицах слепцы. Он так беззаботно дурачился в седле, так искусно и легко играл мечом и так забавно сочеталось все это с его насмешливой песенкой, что, даже суровое лицо синьора Просперо на мгновение озарилось улыбкой.

Пока Фанфулла завоевывал первую победу, Этторе Фьерамоска своим копьем выбил стремя из-под ноги Ламотта, но не смог сбросить его с коня. Силы и доблести у Ламотта было куда больше, нежели у пленника Фанфуллы. Завидуя успеху друга, Фьерамоска орудовал мечом с такой яростью, что хулитель итальянской чести при всей своей храбрости едва успевал отбиваться. Фьерамоске опять вспомнилось оскорбление, которое Ламотт в тот вечер, за ужином, нанес итальянцам, заявив, что французский воин не взял бы итальянца даже в конюхи; и он все яростнее рубил и колол мечом; доспехи врага уже погнулись, на теле была не одна рана, а Фьерамоска с насмешкой спрашивал его:

— Ну как, неплохо мы работаем скребницей? Держись, держись, это тебе не болтовня, а дело!

Француз не стерпел насмешек и в бешенстве обрушил меч на голову Этторе; тот не успел прикрыться щитом и тщетно попытался отразить удар, — меч его разлетелся на куски, а француз разрубил пополам его латный ошейник и ранил Фьерамоску в плечо, чуть повыше ключицы. Этторе не стал ждать второго удара, он набросился на врага и обхватил его руками, стараясь стащить с коня, а француз, оставив в покое свой меч, стал вырываться. Этого только и ждал Фьерамоска: он сбросил с себя противника раньше, чем тот успел снова взяться за меч, пришпорил коня, повернул его, схватил секиру, висевшую на луке седла, и устремился на Ламотта.

Добрый конь Фьерамоски, испытанный во многих боях, почувствовав игру поводьев и прикосновение шпор, встал на дыбы, словно баран, который вот-вот забодает, а потом рванулся вперед, в то же время держась достаточно близко к противнику, чтобы дать седоку возможность нанести удар. Любуясь умным животным, Фьерамоска подумал: «Как хорошо, что я взял тебя с собой!» — и пустил в ход секиру с таким искусством, что быстро восстановил утраченное было преимущество над французом.

Если схватка этих двух лучших воинов враждующих сторон и не решила исхода сражения, вопрос чести по крайней мере был теперь разрешен. Для Ламотта после презрительных слов, сказанных им об итальянцах, поражение было вдвойне позорным; а Фьерамоске победа сулила двойную славу. Его товарищи, уверенные, что он справится с врагом, не вступали в бой; французы тоже остерегались прийти на помощь своему рыцарю, дабы потом не говорили, что он не смог побороть противника и хвалился попусту. Поэтому все, словно по уговору, на несколько минут остановились, прикованные взорами к этим бойцам. А у них обоих такие же мысли вызвали неистовую жажду победы, и сражались они с особым ожесточением тщательно избегая малейшей оплошности и мгновенно пользуясь любым преимуществом. Этот поединок мог поистине служить образцом рыцарского искусства.

Диего Гарсиа де Паредес провел всю жизнь в сражениях, однако был так поражен мастерством этой схватки, что не мог усидеть на месте: он подбежал к самому краю гребня, с которого видно было поле боя, и с жадностью впился глазами в соперников. Издали эта неподвижная фигура с мощным туловищем на богатырских ногах, со спокойно опущенными руками, казалась изваянием, но тот, кто видел вблизи, как ходят мышцы под тесной кожаной курткой, как сжимаются кулаки, а главное — как сверкают глаза, тот понимал, как он внутренне кипит и негодует, что только присутствует при этом сражении как зритель.

37

Мартелен де Ламбри не сдается! (фр.).