Иная судьба. Книга 2 (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна - Страница 21

– Тогда по дороге и заедем к аптекарю! Здесь недалеко!

***

«О драгоценнейший и венценосный друг мой, солнцеликий и справедливейший, надежда и опора моего сердца и в родном краю, и здесь, вдали от благословенной отчизны! Не доверяя ненадёжной голубиной почте, да и опасаясь, что летуны, отправленные в вашу голубятню, могут быть перехвачены и распотрошены недругами в поисках тайных посланий, излагаю мысли сии на страницах своего дневника, дабы затем, если Всемилостивейший и Всемилосердный позволит состояться нашей встрече, не упустить ничего из удивительных событий, происходящих в последнее время. Я-то, ничтожный, думал, что седая голова – залог спокойной и несуетной старости, и ничего странного, не сказать более – сказочного и необычайного – в моей жизни уже не случится. Да и смешно грезить в моём возрасте о приключениях и подвигах, хотя, надо признаться, в молодости я не раз направлял свои корабли в неизвестные дали, памятуя, что в пра-пра-прадедах моих было несколько Синдбадов – мир с ними со всеми! – и уж один или два из них точно нашептали на ушко известной юной царице не единственный рассказ о своих странствиях… Но полно, кажется, я отвлёкся».

Суммир отложил пёрышко на специальную подставку. Полюбовался на медленно высыхающие, теряющие блеск по мере впитывания в плотную желтоватую бумагу, чернила. Фиолетовые, отметил с удовольствием. Сословия проще использовали здесь для письма, как и у него на родине, смесь сажи с каким-то дрянным пахучим веществом или же разведённый в воде и вине порошок «чернильного орешка». Но в сказочном дворце его светлости герцога Эстрейского в ходу были драгоценные чернила из вытяжки желез каракатицы, сдобренной специальным составом, позволяющим лучше впитываться и в бумагу, и в пергамент, а также храниться долго, не обесцвечиваясь. Здесь, в этом дворце, всё было лучшее. Совсем как у его венценосного друга. И правильно. Хозяин страны этого достоин.

Купец прикрыл глаза, вспоминая прожитый день. Да, всё надо расписать обстоятельно. Ему уже приходилось отчитываться после дальних поездок: Баязед любил выслушивать новости из первых уст, и не от подобострастных доносчиков и министров, а от людей непредвзятых, тех немногих, которые до сих пор помнят связующие узы дружбы и могут сказать правду в глаза, пусть и дерзко, но высокой цели ради. Да и хорошую добрую историю властитель был не прочь послушать, особенно ежели та тянулась медленно, неторопливо, под одну из его частых бессонниц. Оттого-то и вошло у почтенного купца в привычку: по прошествии дня запечатлевать главные события на бумаге, иногда и не очень важные, но достойные внимания. Ибо даже такие мелочи, как странные обычаи вроде того, что галлы обязательно заканчивают трапезу не фруктами, а сыром; что скрещивают пальцы за спиной от сглаза; и что петух у них кричит не «Кук-кур-ре-ку-у!», а «Ко-ко-ко-ре-ко!», могли развлечь благодарного слушателя-монарха.

Лишь одного не позволял себе упоминать умудрённый жизнью торговый человек: имён. Из подтекста, конечно, да ещё и зная о каких-то определённых событиях, опытному мужу нетрудно догадаться, кого именно подразумевает в том или ином случае почтеннейший, но с догадок спрос невелик. А потому – небольшая книжечка с золотым обрезом в переплёте из мягкой телячьей кожи хранила сведения ничуть не хуже, чем занесённый песком сундук с сокровищами на морском дне.

«…и встретил я, наконец, ту, что и не мыслил узреть хотя бы издали – прекрасную златовласую пери, кротким нравом и удивительнейшим целомудрием усмиряющую сердца самых свирепых львов и драконов. Увидев меня, она широко открыла дивные очи и оборотила взор к своей наставнице, ещё одной жемчужине гарема… Прости, венценосный, но ты удивишься и будешь смеяться, узнав, что «гаремом» галлы считают только малый уголок женской половины дома, где содержатся жёны и наложницы, и совсем забывают, что в оной половине живут и родственницы, и прислуга женского пола, и даже мальчики до известного возраста…Ещё одной жемчужиной, не покривив душой, я назвал бы почтенную наставницу златокудрой пери, дальнюю родственницу светлейшего владыки, обучающую премудростям и тонкостям светского этикета, а также житейской мудрости ту, которая в результате козней недругов вынуждена была несколько лет находиться вдали от законного супруга. Немного терпения, мой повелитель, и позже я изложу эту занимательнейшую и трогательную историю подробно. Глядя на сию добрую наставницу, отмеченную, несмотря на вдовство и некоторые года, зрелой красотой, полнотой и совершенством, я впервые после кончины моей несравненной и единственной – ты знаешь! – супруги вздохнул полной грудью, подумав: раз уж Всевышний позволяет мне не только зрить, но и оценивать по достоинству женскую красоту, то, может, для убелённого сединами старца ещё не всё закончено. Как знать, вдруг и меня где-то дожидается любящее сердце, ибо, как сказал однажды великий Омар,

Взгляни на старый дуб, что бурею разбит,

Увял и пожелтел гранат его ланит,

Но вкруг него лоза с любовью заплетётся.

И зеленью своей согреет и пленит.2

Вздохнув, Суммир подумал: а не слишком ли интимный разговор у него получается не только с самим собой, но и, возможно, с венценосным, пусть и незримым пока собеседником? Но… друг есть друг. Не пристало скрывать от него даже потаённые уголки души. И потом, это всего лишь мысли, не так ли?

В конце концов, мелькнуло в голове, я вдовец, почтеннейшая госпожа Доротея вдовица…

Нет-нет. Не говоря уж о том, что он до сих пор верен памяти прекрасной Гюльчатай, сама мысль о том, чтобы жениться в его-то годах, неуместна. Только людей смешить. Впрочем, Селим Сияющий, отец его солнцеликого друга, и на восьмом десятке жизни имел не менее семидесяти наложниц, и те, говорят, страшно интриговали, дабы попасть на его ложе. Ему же, Суммиру, пошёл лишь пятьдесят первый год, и не такая уж седая у него борода, пока ещё рано её подкрашивать хной, как это делают многие перезрелые щёголи.

Но нет, не отпустит его светлость от себя… гхм, вернее, от своей пери такую наставницу-подругу… Спросить бы, нет ли у неё старшей сестры, тоже красавицы, пусть и в возрасте, с такими же чудными льняными волосами, как у самых дорогих дев, привозимых янычарами из дальних северных стран?

Как она сердито сверкнула глазами, когда бедняжка Фатима, побледнев, заплакала и сказала, что ни за что не согласится, чтобы хоть чьи-то руки к ней прикасались после рук палача! Прекрасная наставница выхватила из рук опешившего доктора-юнца баночку с целебной мазью и в изысканных, правда, не совсем понятных выражениях попросила выйти вон всех, ибо они с госпожой прекрасно справятся сами. Удивительнейшая, добрейшая женщина, это ведь она подготовила для его дочери чудеснейшие покои. Ах, нет, не только она, здесь есть и начальница гарема синеглазая госпожа Аглая, кого-то так ему напоминающая. У неё под каблуком даже дворецкий, хоть и не похоже, чтобы он был евнухом.

А какой чудесный парк виден из окон! Златокудрая госпожа пери обещала Фатиме, что будет гулять с ней в этом парке каждый день и покажет все лучшие места, как только молодой доктор разрешит прогулки. Доброй госпоже, очевидно, не хватает подруг, ибо раньше, говорят, у прежней герцогини было несколько фрейлин, а потом их всех выпроводили из-за недоверия, а новых ещё не завели. Может, и к лучшему? Может, и впрямь, в гареме должна быть лишь одна жемчужина?

И весьма возможно, что в поисках собеседницы и понимающей слушательницы благородное сердце правительницы потянется к бедняжке Фатиме?

Суммир довольно прикрыл глаза.

Это мужчины бьются в баталиях и переговорах. Женская дружба живёт на иных небесах. О, это нечто удивительное, способное одной улыбкой или сломанным каблучком двинуть под откос всю большую политику, развязать войну или же, напротив, остановить кровопролитие. Переделать карту мира, держа в своих ладонях сердца повелителей вселенных. Пусть мужчины играют в свои серьёзные игры, а женщины просто дружат.