Протей, или Византийский кризис (Роман) - Витковский Евгений Владимирович - Страница 102

«Черта с два ты когда ошибаешься», — подумал Тимон.

— Ну, будем заканчивать? — спросил царь. — Есть просьбы?

Заговорил Христофор. Он был красней вареного рака.

— Ваше величество… Я боялся, что пропадет… Я биту искал бейсбольную, не нашел, а это так вот…

Он положил на стол государственный скипетр Российской империи. Ослепительно сверкнул «Орлов». Присутствующие переглянулись.

— Так есть просьбы?.. — спросил Павел Павлович, будто перед ним положили оброненную дирижерскую палочку.

— Есть, — ответил Гораций, — думаю, вам захочется приказать Пантелею Журавлеву, владельцу ресторана «Перекуси!» на московском ипподроме, подобрать в Амстердаме на аукционе молодую кобылу фризской породы и в знак доброй воли подарить ее цыгану Полуэкту Мурашкину, есть такой миллиардер, на окраине, ему рынок принадлежит, вам легко его найдут. Но не так просто подарить, а пусть Мурашкин вам сношенную подкову взамен подарит. Это будет, полагаю, благодарностью за то, что он единственный не в свое дело не совался. Вот и всё, наверное, и все довольны, и у всех все есть…

«Только у тебя нет совести», — подумал Тимон.

Царь сделал знак: мол, свободны. Поулыбался вслед каждому, даже Горацию, которого давно и сильно ненавидел, но понимал, что сделать с ним не сможет ничего и никогда. Чуть за гостями затворились двери, он сцепил руки перед собой и оперся на них подбородком. С яростью стиснул зубы.

Ох и страна же ему от отца досталась. Всех распустил папаша. Ничего, он этих быстро к ногтю возьмет. Рассказывали про Пал Федорыча анекдоты, так тот смеялся со всеми вместе. Ничего, папа им еще покажется зайкой. Пусть посплетничают о Пал Палыче! Мухоморов запасено на всю империю. И не только его, и не только на империю.

— Ненавижжжу… — чуть слышно для себя самого прошептал царь.

…Долметчер стоял на Ивановской и смотрел на темнеющее московское небо, решительно не желавшее показать москвичам ни единой звезды. Только и было это в нем общее с небом планеты Протей, что в пасмурную погоду выглядели они одинаково. По небу Протея, у коего даже карты еще толком составлены не были, ничью судьбу прочесть было нельзя, хотя седой креол и знал о человеческих судьбах очень многое, пусть и меньше, чем несловоохотливый Протей русских царей, предиктор Гораций. Креол не задумывался, доживет ли он до какой-нибудь следующей коронации; для него праздничный обед у князя Фоскарини в Тристецце, где всех надо было накормить, и пир на императорской коронации в России, где всех надо отравить, были во многом одним и тем же. Искусством было и то и другое.

Для него тут не было особой разницы, был лишь едва намеченный путь по темной дороге Александра Грана. Жизнь человеческая всегда проходит на лунной тропке Моря Печали, среди океана хаоса, над которым только и светит тусклый маяк для странствующих и путешествующих в ночи.

Ибо каждый мир — в конечном счете Протей. Неприветливый мир, предстающий человеку в образе льва, росомахи, дракона, леопарда, вепря, лося, мегатерия, воздуха и земли, воды и огня.

И не надо искать его облик: сгодится любой.

P.S

ПОСТСКРИПТУМ

Это все, дорогой читатель. Если ты читаешь эти строки, ты, вероятно, одолел все эти четыре романа, из которых первый был в трех томах и писался тринадцать лет без малейшей надежды на публикацию. Вся же работа над тетралогией, начавшись в сентябре 1980 года, кончается в марте 2017-го, больше тридцати месяцев прошло с тех пор, как гуляла страна на свадьбе юного императора Христофора, ну, ты меня понял. Если прочел, зацени, тридцать семь лет писалось. И хотя ясно, что прочесть — это тоже труд немалый, но мне, чтобы свести во всех сюжетных линиях концы с концами, приходилось текст переписывать столько раз, что вспомнить не могу. Тем более что на самом деле тут не конец истории, надо бы досказать ее, потому что сюжет, где две головы двуглавой птицы вцепились друг в друга, достоин отдельного романа. То ли успею написать, то ли нет…

Этот выдуманный мир имеет много общего с Россией, но он очень даже не Россия, а местами и вовсе не она. Если кто заметил, то ни о каком подписании Германией капитуляции весной 1917 года и речи быть не могло, война шла еще полтора года, Швейцария и по сей день Конфедерация, указываю на это тем, кто будет меня ловить на мелочах и утверждать, что «толстопятов» не автомат, а самодельная стрелялка, так я это сам знаю, — в том мире отличный толстопят выпускается всемирно известным концерном «Толстопятов». И если поймают, что я где-то проврался с календарями, так точно не я первый. И не надо меня ловить на том, что Сан-Донато никогда не были Высокогорскими и что Икария называется совсем иначе. И так далее. Не так-то этого много. А что до оборотней, так правильно говорит наш друг Василий Павлович: не стоит село без оборотня.

Меня спросили бы, думаю: как такое сочинилось, что за считанные месяцы если не страну, то Москву даже в сказке могла бы захватить выдуманная политическая сила? Вопросом на вопрос невежливо отвечать, но каким образом то же самое в семнадцатом году прошлого века проделала неизвестная группа аферистов, у которых даже такой военной поддержки не было? И еще не то бывало в истории.

…Я очень изменился за эти годы, хоть и меньше, чем окружающий мир. Какой такой компьютер в восьмидесятом году, я слова-то не знал такого. Впрочем, перечислять, чего не было, не буду. А что было у меня в тридцать лет — догадывайся сам, кто умный. Вот уж о чем ни минуты не жалею, так о молодости.

Весь цикл действия тетралогии укладывается во временные рамки: 1980–1982 «Павел II», следующие 12 лет роман-сказка «Земля святого Витта», весна-осень 1994 — иронический ужастик «Чертовар», ну, и четыре месяца летом-осенью 2011 года, роман-оборотень «Протей», заставивший возиться с ним, как можно видеть, шесть лет.

Я очень много написал, читатель.

Я совсем немного написал.

Может, больше не увидимся. Хотя кто его знает.

Давай обнимемся. Вот тебе огонек — из пригоршни в пригоршню.

Передай дальше.

На всякий случай — прощай.

Март 2017