Протей, или Византийский кризис (Роман) - Витковский Евгений Владимирович - Страница 29

Следующий царь, сын того прапрадеда, взойдя на престол, мелкие перегибы своего предшественника постарался устранить: родонитовый гроб отослал в Киево-Печерскую лавру с намеком на то, во что следует уложить все местные идеи о независимости, и кое-как признал за непослушным двоюродным право на русский титул Сан-Донато: однако с тем условием, что положил ему выстроить такового имени малый городок на Урале, — вот и будет ему княжье достоинство. Хоть прокорма от того городка, понятно, не будет, расходы одни, но честь дороже.

Счастливый обладатель титула выстроил городок Сан-Донато рядом с Нижним Тагилом, но детей не имел, и, когда преставился, титул перешел к его племяннику Павлу Елимовичу, прямому предку Елима Павловича. Больше императоров титулы Высокогорских долго не интересовали, у них своих проблем хватало.

История повторилась, когда в России грянули одновременно Германская война и сухой закон. Под влиянием последнего, очевидно, тогдашний государь обратил внимание на то, сколько нелегального вина «Карнавале» поступает из Тосканы через Икарию в якобы отрезвевшую Россию. Да еще не только вина, а и соблазняющей, вызывающей у людей непомерный аппетит граппы! Царь тогдашний, четвероюродный дядя нынешнего, опять придрался к незаконности титула и выгнал всех Высокогорских-Сан-Донато в Италию.

Прадед и полный омоним Елима Павловича пожил недолго в Греции, потом работал на Врангеля, а позже убрался под крылышко к Муссолини, который по неясному капризу признал его право на виллу в Тоскане и на тамошние виноградники.

Прадед, в свои неполные сорок отнесся к событию легко: он любил тепло и итальянский язык, проводил дни напролет на виноградниках и в давильнях, для него ни войны, ни казни египетские страшны не были, если он чего и боялся, так коричневой тли, она же филлоксера. Но шел год за годом; лозы исправно прививались; между рядов винограда созревали мелкие персики, про которые правнук его знал только то, что если они заболеют, так это сигнал к болезням винограда. Но и персики, и собственно виноград героически сопротивлялись вредителям и войнам.

В тридцать девятом и прадед, и его сын Анатолий надолго уехали отдыхать и разводить персики в Тристеццу, где у Анатолия появился сын Павел, будущий отец человека, добиравшегося сейчас в Икарию. Он оказался последним богатым человеком в роду, и когда пять лет назад титул перешел к Елиму Павловичу, тот оказался первым среди Высокогорских, кому за столетия пришлось думать о хлебе насущном. Если быть точным, то об осетинском пироге, прижившемся у них лакомстве.

Как ни печально, отпраздновавший свое двадцатипятилетие Елим не имел родичей ближе, чем сколько-то-юродный брат — Эспер Эсперович, тоже Высокогорский, хотя и не Сан-Донато. Брат гордился своим прадедом, дипломатом, в некотором роде блестящим: именно он, как секретарь посольства Российской империи, сопровождал посла Матвея Севастопуло на подписании Версальского мира в мае 1917 года. В ожидании неизвестно чего Эспер-самый-старший (по семейной традиции в той ветке рода всех старших сыновей звали одинаково) застрял в Париже и в сентябре того же года приехал в Тоскану к родному брату передохнуть и попить молодого вина.

Поскольку русские дипломаты оказались в двадцатом году у разбитого корыта, Эспер так и остался в Италии, завел винную лавку, продавал то, что делали на давильнях Сан-Донато, отосканился полностью и дожил до семидесятого года. Правнук его, очередной Эспер, все-таки получивший в Риме приличное образование, порою тоже гостил на вилле, он был всего на два года старше четвероюродного брата, и, покуда нынешний царь воевал в Икарии с татарами, братья не то чтобы близко сошлись, но вместе пили, а Павел Анатольевич недальновидно отдал Елиму ключ от подвалов. Молодежь, будучи уверена, что их имена, данные по праздникам святых мучеников Эспера и Елима, самые редкие на свете, нашла православные святцы и стала пить по ним, выбирая святых наименее известных: апостолов Асинкрита, Евода, Крискента и Сосфена, Евагрия богослова, мучеников Еввула, Иперихия, Картерия, Мелевсиппа, Паригория, Парода, Турвона и многих, многих других. На третий день, разумеется, святые не кончились, но вернулся с виноградников отец, разразился русской и итальянской бранью, загнал братьев в баню вытрезвляться, приказал верному Джанпауло больше чем по стопке граппы им не давать, кормить одним помдетером фри и поить саламойей, покуда не протрезвятся, а потом и сына и племянника показать: может, выпорет, может, нет. Потому как ему плевать, кто они такие, потому как он — князь Сан-Донато и в своем праве.

Картошка и рассол помогли, отцовского самодурства хватило на сутки. К следующему вечеру гнев его остыл, братья почти протрезвели, все трое устроились на веранде; глядя в густую итальянскую ночь, они наливали в стаканчики крохотными порциями граппу и тихо беседовали о родине предков, перебирая отодвинутых нынешним царем кандидатов на российский престол, исходя из самых разных предположений. В республику никто из них не верил. Возведенные в дворянство Петром Великим, потомки Акинфа Высокогорского и его сына, раздолбая Пафнутия, точно знали, что российское купечество всех революционеров и демократов купит и продаст, как уже много раз делало, и кабы не старообрядческие и не еврейские миллионы, никакой бы этой уже основательно всеми забытой советской власти не стряслось в России.

Эспер, как и можно было ожидать от внука царского дипломата, выступал за утверждение на престоле прежнего, младшего дома Романовых в каком угодно виде, исключая кандидатуры князей, — тут он выстреливал списком в дюжину имен настолько же длинным, насколько и однообразным, ибо чередовались лишь имена Николаев, Константинов и Михаилов с редкими добавками Петров и Дмитриев: в этом перечне понять остальные собутыльники не могли ничего.

Отца, напротив, никакие Романовы не устраивали: именно они пытались лишить его княжеского титула, оставив только графский, так что он стоял на стороне тех родов, которые в 1613 году на Выборном соборе первенство уступили, иначе говоря, Голицыных, Мстиславских и Воротынских, Пожарских и Трубецких, да хоть кого угодно, лишь бы из старых бояр, во времена которых потомки мастера Акинфа из села Высокие Горы делали навесные пищали, чьи ложа инкрустировались перламутром, и которые задорого продавались на тульских рынках. Особенно симпатизировал отец князьям Пожарским, потомкам Дмитрия, освободившего Москву от поляков и за то получившего сан боярина. Хотя потомки этого рода изрядно измельчали, но что не измельчало за быстро бегущие века?

Елим, гордившийся прежде всего оружейным ремеслом предков, мнения особого не имел, ему годились вообще все кандидаты. Возвращение на историческую родину он воспринимал символически, жить он там не собирался; коль скоро нынче столица опять в Москве — ну, купит он там себе особняк или построит новый, женится, будет проводить там лето, а на остальное время возвращаться в Тоскану. Отец такую позицию осуждал, брат тем более, начинался переход на личности предков, и, кабы не граппа и не общая усталость, все бы со всеми переругались. Но падающие звезды тосканского лета действовали умиротворяюще, вечер превращался в ночь, и верный Джанпауло, увидев такое, растащил отца, сына и племянника по комнатам.

Но в России шла война. Лишь недавно ставший кардиналом Микеле делла Кьеза в первые дни икарийской войны взошел на священный престол под именем Иоанна XXIV и молился о милосердии для Полуострова, который грозила раздавить царская армия, а все члены семьи Высокогорских молились о том, чтобы Россия от ханов избавилась и по возможности даже в разговоры с ними не вступала, пусть сваливают, пусть с ними битая Турция разведывается. Судьба в скором времени удовлетворила обе просьбы: война кончилась, неудобных ханов заменили удобные, а Высокогорские с удивлением обнаружили, что разделяют мнение нынешнего Кремля.

Царь гарантировал в Икарии свободу собраний с условием предварительного извещения властей, свободу слова с ограниченной премодерацией, свободу перемещения при наличии документов-удостоверений, а главное — свободу исповедовать православную веру и непрепятствование для перехода в нее лиц мусульманского вероисповедания. Восстановлению патриаршего престола он вновь воспротивился, напомнив, что со времен Петра Великого глава русской церкви — православный царь. Митрополиты утешились кое-какими привилегиями и торговыми монополиями, прежде всего на воск и прополис, смута в стране понемногу стала утихать.