Протей, или Византийский кризис (Роман) - Витковский Евгений Владимирович - Страница 39

Слово «ночь» в арабском языке, как и в русском, женского рода, и сегодня должна была быть женская ночь, однако в языке Бану Исраиль, не приемлющем умму, именуемом иврит, это слово мужского рода. Великая ночь сегодня была двупола, однако родным языком имама и его ближних был фарси, в котором нет ни женского, ни мужского рода, и поэтому великая ночь Бараат нынче, в ожидании своей последней трети, была бесполой. Лишь в последнюю треть будет разрешено разделиться ей на инь и ян, чтобы вновь… ой, подумал Алпамыс, становясь на намаз, что-то меня нынче заносит, надо в руках себя держать.

Закончив последний ракаат правым и левым салям-алейкумами, — с чудовищным произношением, но что делать, — Алпамыс свернул коврик и удалился к дальней стене, устроившись на диване насколько возможно дальше от евнуха, который, хоть и совершил свой намаз, но сделал это так нехотя и пренебрежительно, что только и оставалось постараться представить, будто в комнате больше нет никого.

По лестнице из торгового зала спустился новый персонаж — двухметровый богатырь Пахлавон, выдуманную фамилию которого Алпамыс все никак не мог запомнить. Этот человек совмещал в себе две обязанности и являл собою два достоинства — он был владельцем овощного магазина и начальником охраны имама Файзуллоха. Похоже, он тоже совершил намаз у себя в служебном чулане, также, возможно, совершил гусл, большое омовение, ибо находился до того в большой нечистоте, трахнувши продавщицу в том же чулане вместо намаза, кстати, потом никакого омовения не совершив, будто намаз вуду после и вовсе не касается, хотя чего от него ждать, если он не совершил омовения.

Плюхнувшись на диван между Алпамысом и евнухом, богатырь поерзал и достал из кармашка половину сигары. Говорить на фарси имам запретил и ему, хотя наверху, в торговом зале, при обсчете клиентов это ему дозволялось, но там был саларьевский рынок, а здесь, внизу, начинался халифат ар-Русия. Под километровыми эллингами рынка много чьи магазинчики процветали, не только мусульманские, но что было делать — строили их еще в восьмидесятые, с намерением разместить здесь императорский прогулочный парк дирижаблей. Эллинги построили, но после первых атак и взрывов, устроенных икарийскими сепаратистами, а чаще террористками-смертницами, пользоваться летающими кораблями, способными погибнуть из-за одного вшивого стингера, стало нельзя. Лет пятнадцать ряд эллингов ветшал и намеревался рухнуть, но оборотистый цыганский миллиардер-лошадник Полуэкт Мурашкин предложил градоначальнику миллиард целковых, то есть пятьсот миллионов зеленых, на превращение бывшего аэродрома в куда более нужный людям вещевой, зеленной и всякий иной рынок. Пока градоначалие сомневалось, вторая Икарийская война стараниями благоразумного Сулеймана окончилась, в итоге градоначальник утратил доверие, — Полуэкт же таковое, напротив, обрел и вовсю занялся бизнесом: добился даже разрешения торговать лошадьми. Кроме того, цыган добился уж совсем невозможного — получил разрешение держать при рынке свой личный цыганский суд. И это не был суд шариата: цыган не был мусульманином. Он платил налоги, чего от нормального цыгана нигде в мире не ждут, и притом ничего не требовал от государства. Имаму цыган не нравился, как и любой цыган, но под его крышей было безопасней, чем где бы то ни было в ар-Русии.

— Нет цыгана, который не просит, и нет цыгана, который не даст, — неизменно повторял миллиардер, сбрасывая в кассу стопки золотых. Как и большинство богатых людей нового тысячелетия, в другие деньги он не верил, отчего и процветала чеканка золотых монет как в России, так и в Южной Африке. Фразу не без основания можно было понять так, что если ты, цыган, просишь, то я поищу, нет ли такого цыгана, который даст. Хотя, конечно, ничего такого он мог и не иметь в виду, но ни имам, ни его подставные владельцы магазинчиков ничего просить у миллиардера не имели оснований, не так уж и мало давали родные опиумный мак и конопля, сырье для производства великого множества нужных людям вещей.

Имаму казалась позорной цыганская традиция, когда Полуэкт ворочал миллиардами, а два старших брата богача в охотку работали на задворках рынка не кем-нибудь, а конюхами при его же лошадях. Хотя красиво жить не запретишь, но имам полагал, что, взявши власть, он всю эту публику хотя бы выселит за сто первую версту.

Пахлавон с наслаждением затянулся.

— Отличная ночь, просто отличная… У меня сегодня весь рахат-лукум раскупили. Удивительно, то не берут неделями, то вот так. Не сезон ведь, свежий фрукт сейчас кушать надо, дыни продаем, персики…

Барфи невольно дернулся, но никто этого не заметил.

— Не сомневаюсь, это добрый знак. Султаны Порты всегда любили рахат-лукум. Русские покупают водку. Благоразумные люди покупают рахат-лукум.

Файзуллох, переодевшийся в простую таджикскую куртку, шаровары-иштон и не достающий до щиколоток бархатный чапан (шариат запрещает более длинные, вспомнил Алпамыс), с тюбетейкой на голове, короче, по-домашнему, вошел в комнату. На его особое положение намекал только шитый золотом пояс. Алпамыс не сомневался, что имам совершил намаз: мусульманин он был не чета охраннику, пропускал, лишь если прикидывался православным в нечастых путешествиях по городу.

Имама, увы, выдавали жесты. Сейчас он сделал движение, собираясь огладить бороду, ухватился за бритый подбородок, и сразу перешел к делу:

— Надо провести совет. Потом аят. Пройдем, словом.

Может, и нехорошо заниматься в ночь Бараат даже важными делами, но на то они и важные, что их нельзя отменить. Все трое, даже евнух, вместе с имамом направились во внутренние покои. Из мебели там были только ковры и подушки.

Идти пришлось минут пять. Внутренний «дворец» имама располагался в глубине давно ликвидированного и рекультивированного полигона, иначе говоря, исполинской подмосковной свалки. Сколько здесь комнат — Алпамыс не представлял. Наверное, много десятков.

Комнатой помещение, куда они вошли, назвать было трудно — скорей это была имитация юрты с шестью решетками-ханами, площадью заметно больше цирковой арены. Отличие от юрты было в том, что здесь не стояло ни одной подпорки. Еще бы им стоять под бетонным потолком. Имам прошел на свое место, все расселись согласно протоколу, повисло молчание.

Видимо, предстоял серьезный разговор: даже рукав наргиле имам к себе тянуть не стал.

По его знаку заговорил Алексей Поротов — рыжий мужчина средних лет, сидевший по левую руку от имама, как и все, «по-турецки».

— Информация по наблюдению за так называемым опорным пунктом фирмы на сегодня. Итак, в основном проходка туннеля от бывшего «дома Берии», ныне головного офиса фирмы «Ласкарис», в целом завершена. Он начинается под бывшими кудринскими катакомбами невдалеке от планетария и ведет к центру города приблизительно параллельно улицам Никитской и Знаменской, проходит под всем Александровским садом, местами, видимо, имея выходы в русло реки Неглинки, и завершается непосредственно под Никольской башней Кремля. Возможно, планируется направленный взрыв, затем через образовавшийся вход войска Византии намерены выйти к Арсеналу и Сенату, закрепиться там и захватить казармы полка внутренней охраны, нейтрализовав возможное сопротивление. По нашим данным, атака будет предпринята силами трех последовательно вступающих в бой батальонов в составе не менее четырехсот морских пехотинцев каждый. В бой предполагается бросить испытанных бойцов двадцать восьмой Санторинской дивизии. В настоящий момент дивизия расквартирована в служебных помещениях Азовского, Батайского, Восточного рынков, а также рынка «Элеонора» в Ростове-на-Дону, кроме того — в подмосковном эллин-тауне города Лобня и ряде других мест. Полный список получить не удалось, но до половины мест дислокации установлено. Командует генерал Фань Мань Как.

— Ничего так, — отозвался имам, — тупое, однако, имечко. Хотя был бы тупица — грек его не послал бы. Или этот не вьетнамец?

— Не вьетнамец, он кохинхинский грек, — ответил Поротов. — Биографию не прорабатывали. Может иметь ценность только как заложник.