Легенды о старинных замках Бретани - Балобанова Екатерина Вячеславовна - Страница 30

Жозон только что хотел было предупредить его, что двери замка заперты и что он живет в пристройке, как двери уже отворились. Жозон подумал, что его жена забыла запереть их и собирался хорошенько побранить ее за небрежность; незнакомец же шел твердым шагом вперед, и Жозон едва поспевал за ним, теряясь в догадках, что было за дело этому человеку ночью в пустом доме.

Луна светила ярко, и было светло, как днем.

Но вот, в круглом зале незнакомец вдруг повернулся к Жозону… Перед ним стоял сам Генрих Кермакер, — гугенот, портрет которого сохранился еще в замке. Вскрикнул Жозон и повалился на пол без чувств…

— Ну, что они там запропастились в потемках! — сказала жена Жозона, тщетно ожидая Жозона и гостя у накрытого уже стола.

— Пойдем, поторопим их да отнесем им лампу!

— Господи Боже мой! Да кто же им отпер замок? Посмотри, Мария, ключи-то ведь здесь висят!

— Я уверена, что отец забыл все на свете и держит гостя у запертой двери, рассказывая ему всю историю Кермакера! — засмеялась Мария.

Но, когда обе женщины пришли к замку, они с удивлением увидели, что двери стоят настежь.

Со страхом вошли они и, нигде не видя отца и гостя, дошли до круглого зала, где нашли распростертого на полу Жозона и никого больше…

Первою мыслью Марии было, что незнакомец убил ее отца и скрылся, а потому она выбежала на дюны звать на помощь столпившихся там рыбаков, но и там не было ни души.

С удивлением повернула она голову к морю, — луна светила ярко, и корабль был виден отчетливо. Вдруг он точно закачался, распустил по ветру паруса, словно крылья, стал медленно подниматься и исчез в облаках.

Когда Мария вернулась домой, отец ее уже пришел в себя и с ужасом рассказывал о необыкновенных глазах незнакомца, взглянувшего на него в темном зале.

Очень дивились соседи, услыхав на другой день рассказ о приключении Жозона. Никто из них во всю ночь не слыхал ничего, кроме воя бури, никто не выходил на берег, и никто не видал чужих рыбаков.

— Быть беде в семье Жозона! — говорили старики-матросы, качая головой. — Это гугенот возвращался на своем Летучем корабле!

Недели полторы спустя пришло известие, что в эту самую ночь, приблизительно около полуночи, погиб корабль, которым управлял муж Марии, и он сам последним спрыгнул в море, — так, по крайней мере, рассказывал очевидец, один из матросов, чудесным образом спасшийся на какой-то доске и подобранный утром рыбаками.

Недолго прожил после этого Жозон. Вскоре последовала за ним в могилу и его жена, а бедная Мария сошла с ума. Недаром говаривала она: «Не будет любви, не будет и жизни».

Соседи заботились о Марии, как могли, но ей почти ничего не было нужно: во всякую погоду целыми днями и ночами сидела она на дюнах и смотрела на море. Единственно, чем дорожила она, было тоненькое, измятое, очень старинное колечко, которое Жозон нашел в лодке на другой день после их странного ночного приключения.

— Это прислал мне Ивон в час своей смерти! — говорила Мария всем и каждому, и разубедить ее в этом не было возможности.

Лет через десять, в ночь на Крещение, исчезла Мария бесследно; вероятно, ее или смыло волнами в сильную бурю, бушевавшую в ту ночь у этого берега, или же погибла она в старой маленькой часовенке, сооруженной когда-то на дюнах рыбаками. Часовенка эта обрушилась в ту же самую ночь, и ее занесло песком. Но прошло немало времени, прежде чем догадались искать в ней бедную Марию, а к тому времени на этом месте нанесло уже целую песчаную гору.

— Пусть покоится она в добровольно выбранной могиле, — в своих родных и любимых дюнах! — сказал кюре и не велел разрывать холма.

Здесь стоит камень с выбитыми на нем именем Марии, годом ее рождения и смерти. Гора давно укрепилась растительностью, пышно разросся тут красный вереск, и здесь всего чаще отдыхают птицы перед своим перелетом через море. Но окрестные жители уверены, что Мария не покоится в этой красивой могиле, и думают, что улетела она на Летучем корабле в ту бурную крещенскую ночь.

— Не стоит поддерживать старый Кермакерский дом! — говорят представители сельской общины, и с каждым годом он разрушается все больше и больше, и пески заносят его все выше и выше.

Но его высокие башни пока целы и, может быть, долго будут еще указывать на погребенную здесь страницу из прошлого человеческой жизни.

ХРОМОЙ ПЕВЕЦ

Недалеко от Кемпера в узкой долине стоял в недавнем прошлом, а, может быть, стоит еще и теперь, один старинный дом с высокой остроконечной крышей и множеством террас и балкончиков, нисколько не напоминающий с виду рыцарского замка, но, во всяком случае, ровесник весьма многим из этих мрачных, окруженных тинистыми рвами зданий.

Дом этот стоит на одной из старинных проселочных дорог, которые назывались когда-то гареннами (garennes): по ним отправлялись люди на работу в поле, по ним же ходили по воскресным дням к обедне, в церковь, по ним же возили мертвых на кладбище.

Зимою, когда дороги эти бывали слишком грязны, проезжие и прохожие брали в объезд через поля, но только в самых топких местах. Но и потом, когда стали наконец прокладывать более удобные дороги, мертвые, т. е. погребальные процессии все же продолжали направляться по этим старым путям, и даже до сих пор еще в той местности считается большим грехом, если покойника везут на кладбище иной дорогой, чем та, по которой везли его отца, деда, прадеда и самых отдаленных предков.

Дороги эти, в настоящее время предоставленные одним лишь покойникам, носят название тропинок смерти, — hent ar Maro.

Итак, старый дом этот стоял на одной из таких «тропинок смерти».

Некогда жила в нем вдова со своим единственным сыном. Муж вдовы погиб на войне за отчизну, и мальчик родился в тот самый день, когда пришло известие о смерти его отца. После смерти мужа и рождения сына, вдова поселилась в этой долине и выстроила себе дом, совершенно не похожий на военные замки того времени, и жила тут, всеми силами стараясь воспитать своего сына в полном неведении каких бы то ни было военных забав и рыцарских упражнений, вдали от всего, напоминающего о войнах и битвах. Мальчик родился хромой и совсем не мог ходить без помощи своего деревянного костыля, но мать его тем не менее опасалась, как бы не воспламенился он страстью к рыцарским приключениям, а потому всячески оберегала его. Когда, бывало, иногда случайно заходили к ним бродячие певцы, она всегда с честью принимала их в своем доме и угощала их на славу, но с условием, чтобы они пели о святых и о их деяниях, полных любви и милосердия, или же о древних временах, но ничего не пели бы ни о битвах, ни о турнирах, ни о рыцарских приключениях и подвигах.

Ничего на свете не любил так мальчик, как случайные посещения этих гостей: целые дни и ночи готов он был слушать их пение и сам вслед за ними повторял все, что они пели. Голос у него был удивительно звонкий и приятный, и пел он, словно соловей в чаще его густого сада. Был он живой и веселый мальчик, и по всему дому постоянно раздавались его звонкая песня да стук его деревянного костыля.

Так рос он в полном неведении всего, что творилось за оградой его дома, и не мечтал ни о каких рыцарских приключениях. Да и мудрено было бы ему мечтать о них, ему, — бедному хромому мальчику!

Так шло время. Рос хромой мальчик, росли его думы и песни, и вскоре вся окрестность узнала и полюбила его чудный дар. Целые дни пел он, сидя на террасе своего дома, словно соловей в чаще его сада; пел он, и народ толпился за оградой и с благоговением слушал эту удивительную песню.

— Слушайте, слушайте, — говорили в толпе, — это поет хромой мальчик!

Но народ, собираясь слушать юного певца, сам того не замечая, научил его многому такому, чего не знал он прежде, и что так тщательно скрывали от него. Понемногу стал он и сам выходить на дорогу, провожать по «тропинке смерти» окончивших земное свое странствие; стал прислушиваться к тому, что говорилось кругом него, — мудрено было скрыть от него жизнь!