Список Мадонны - Форан Макс - Страница 10

10

Он вспомнил то удовольствие, которое получил, читая его в первый раз. Его обрадовал вовсе не выбор, который был сделан процветающей и образованной семьей; он встречал слишком много дилетантов, чтобы это впечатлило его. Нет, его взволновали успехи молодого человека в науках. Более того, юношу можно было назвать лингвистом. Джузеппе Меццофанти, близкий друг и коллега Теттрини из Болоньи, величайший лингвист современности, когда-то сказал Теттрини, что один ясный ум, владеющий многими языками, стоит тысячи миссионеров. Сейчас, когда псы антиклерикализма лают у каждого собора Европы, как никогда необходимо возрождение католической веры. Обрящет ли Святая Сабина защитника веры, стоящего тысячи человек? В нем затеплилась надежда.

* * *

На следующий день после получения рекомендательного письма, Теттрини пригласил Бернарда Биру в свой кабинет. Эта аудиенция была совсем не похожа на все предыдущие.

Марио проводил важного посетителя с почтительным видом, несвойственным старому раздражительному монаху. Но самым плохим было то, что манера Биру держать себя выглядела довольно естественной. Его плечи были развернуты назад, как у человека, привыкшего отдавать приказы. Его темные глаза оглядели комнату, запомнив все, что в ней находилось, после чего равнодушно остановились на Теттрини, а рукопожатие было твердым, но формальным. Теттрини был удивлен, когда увидел, что его посетитель сел без приглашения за простой дубовый стол на место напротив него самого, словно он был не постулантом, а равным ему. В его сжатых губах сквозил намек на улыбку, но немигающие глаза ничего не выдавали.

Следуя своей обычной привычке, Теттрини начал с вежливой беседы. Он справился о семье, о том, как шли дела у Биру, о жизни в Генуе. Ответы были вежливыми, но краткими и в большинстве своем малоинформативными. Не почувствовав к себе почтения, Теттрини решил испытать молодого человека, прежде чем перейти к вопросу о его призвании. Было вполне очевидно, что новичок нуждался в хорошем уроке.

Он прибегнул к своей излюбленной ловушке, задав Биру вопрос, что тот думает о широко распространенном мнении о схожести мыслей Аристотеля и святого Фомы Аквинского. Он был удивлен, с какой легкостью был обойден вопрос о сравнении. Вместо этого Биру убедительно разграничил рациональность и веру и показал, как эти два понятия сливаются воедино в определении католической теологии. К тому моменту, когда дискуссия уже исчерпала себя, Теттрини вынужден был ответить отрицательно на вопрос, читал ли он в оригинале работу Фомы Аквинского «Сумма против язычников». Гость с легкостью объяснил, что все переводы этой работы снижали остроту подлинника «ангельского доктора».

Затем Теттрини приступил к испытанию молодого человека во французском языке, прервав дискуссию сразу же, как почувствовал, что над ним берут верх.

Вспоминая свое раздражение при разговоре с Биру и свою неспособность управлять ситуацией, Теттрини скривился, мысленно вернувшись к своей последней попытке посостязаться в уме с этим человеком. Теттрини довольно хорошо владел английским языком, и он восхищался поползновениями английского поэта Джона Мильтона дать определение в стихотворной форме бесконечной борьбе сил Добра и Зла за человечество. Будучи уверен в том, что даже такой очень самоуверенный молодой человек, как тот, который сидел напротив него, не мог знать о произведениях английского пуританина XVII века, Теттрини спросил Биру, читал ли тот «Потерянный рай», наиболее важную книгу, содержавшую элементы критики католицизма. В ответ Биру милостиво улыбнулся, прежде чем назвал это эпическое произведение затянутым скучным рассуждением на религиозную тему. Если уж и читать Мильтона, то Биру предпочел бы «Самсона-борца».

Теттрини был совершенно ошеломлен, когда увидел, как Бернард Биру вскочил, держась обеими руками за край стола, приблизил к нему свое лицо, буравя его взглядом:

— Я более предпочитаю другого английского поэта. Он не зависит, подобно Мильтону, от миражей, увиденных неграмотными странниками в пустыне. — Лицо Биру раскраснелось. Его полные губы напряженно шевелились, а пальцы постоянно сжимались и разжимались. — Он вот уже несколько лет как покоится в могиле. Никем не замеченный, никем не любимый и до поры пока всеми забытый. — Голос его зазвучал громче. — Но Уильям Блейк останется великим и после того, как рабскую мораль Мильтона поглотит духовное пламя.

Теттрини слушал с открытым ртом слова Бернарда, шедшие откуда-то из глубины его сознания. Речь юноши звучала непохоже на все, что он слышал до сих пор.

— Призрачная дева, дрожа, с небес летит к немыслимым мученьям! И Лоса дочери пророчески стенают; но напрасно, Они сплетают новую Религию из новой Ревности к Теотормону! И Вера Мильтона тому причиной: бесконечно разрушение! —

произнеся это, Бернард улыбнулся, и заговорил обычным голосом: — Это Блейк, отец-настоятель. Интересное послание, как вы полагаете?

Стараясь выиграть время, Теттрини пробормотал что-то о том, что ему нужно подробнее узнать об этом неизвестном поэте. Ему удалось протянуть еще пару минут, притворяясь, что он делал какие-то записи, прежде чем они снова вернулись к беседе.

Следующей темой обсуждения был зов Бернарду свыше и мотивы, побудившие его принять постриг. Теттрини был совсем не впечатлен рассказом Биру об ослепительных белых огнях и благостных голосах. На взгляд Теттрини, это мало соответствовало действительности. Кроме того, в XIX веке богоявление было менее впечатляющим. Средние века прошли. Хотя все это показывало серьезность намерений, с которой этот молодой человек хотел принять монашество. Теттрини было интересно узнать, почему его гость из всех выбрал именно доминиканцев.

— Поскольку мне было на них указано. — На этот раз голос, который услышал Теттрини, был ровным и лишенным эмоций.

Теттрини не знал, что и сказать. Он чувствовал себя опустошенным. Бернард посмотрел на пожилого человека с вопросом во взгляде:

— Время подготовки? Это правда, что в вашем монастыре можно быть рукоположенным в сан менее чем через девять лет?

Теттрини даже не попытался скрыть своей понимающей улыбки.

— Ах, теперь мне понятно, почему вы предпочли нас Святому Фоме. Вы правы. Обычный срок составляет не менее девяти лет. Один год — в постулантах, второй — в качестве новиция перед простым обетом, еще три года на философию и вечный обет, и в конце — последние четыре года на теологию Фомы Аквинского. Тем не менее генерал нашего ордена счел возможным утвердить новый курс в интересах похвального прилежания и истинных способностей, поскольку они открывают новый путь к более сильному и просвещенному ордену.

Бернард немедленно отреагировал на эти слова.

— Как долог этот курс? Каково минимальное время, которое я обязан провести здесь, прежде чем выйду отсюда священником?

Перед тем как ответить, Теттрини в задумчивости сжал губы.

— Это зависит от способности блюсти себя в строгости и успехов в учебе. Постулантом можно пробыть менее года. Новицием же нужно быть не менее года. Способному человеку достаточно года, чтобы усвоить необходимые знания по философии. Но теология… Это совершенно другой предмет. — Он спокойно выдержал пристальный взгляд Бернарда. — Мы не можем посвятить в духовный сан кого-либо, не пробывшего в монастыре менее пяти лет. Никого, вы понимаете?! Будь вы хоть самим Бонавентурой, мы не сможем отправить вас в мир до того, как вы проведете в этих стенах двадцать полных сезонов. Мы также считаем, что шесть лет суммируют предел интеллектуального, физического и морального напряжения. Ну и, конечно, в конце будут серьезные экзамены. Для дилетантизма здесь нет…

Бернард нетерпеливо перебил его:

— Правильно ли я понял, что праведные умы, управляющие делами этого места, также заинтересованы в справедливости, как и в насаждении строгого послушания?