Список Мадонны - Форан Макс - Страница 16

16

Мартин смахнул слезу.

— И я тоже, маман. — Он взял ее за руку и проводил к обеденному столу. — Но уход от нас дяди Антуана сделал еще более необходимым принятие решения. Я не хочу оставаться здесь и не хочу покидать тебя. Но я не смогу видеться с тобой. — В отчаянии он покачал головой.

Жанна Кузино погладила руку сына.

— Молись, Мартин. Молись и отдайся в руки Господа.

— Это всегда смущало меня, маман. Как Господь даст мне понять, чего Он хочет?

— Это откроется само, и ты будешь его частью, и в своем сердце ты почувствуешь наставление Господне. Но… — голос ее внезапно зазвучал тише, стал более близким. — Богородица. Вот кого лучше всего просить. Иисус сделает ради нее все, как любой хороший сын сделает все для своей матери. Молись Всевышнему через Мадонну. — Она резко встала. — А теперь дай-ка я приготовлю кофе, какой ты любишь. Тебе пора уже идти. В темноте ты пойдешь медленнее, а завтра на работу.

Шатоги, Нижняя Канада, 15 августа 1838 года

Дом семьи Гойетт был самым заметным в деревне. Двухэтажный, с большими каменными трубами на каждом скате крыши, на фундаменте из больших валунов, он всем своим видом говорил об уютной респектабельности. Гости, поднимавшиеся по лестнице с перилами к парадной двери, имели все основания полагать, что Франсуа Гойетт был в самом деле удачливым человеком. Несмотря на то что была середина недели, никто не работал, все праздновали Успение Богородицы. Семья Гойетт собралась на святую мессу, чтобы почтить Пресвятую Деву, а после пообедать плодами щедрой земли за большим столом, на одном конце которого стояло резное кресло.

После обеда трое мужчин собрались вместе в небольшой гостиной.

Говорил Франсуа Гойетт, обращаясь при этом к человеку моложе себя, стоявшему справа от него. Другой человек, еще моложе первого, вежливо слушал, то и дело украдкой посматривая на симпатичную темноволосую молодую женщину, помогавшую убирать посуду с длинного стола.

— Будь осторожен, Жозеф. На этот раз ты у всех на виду. Британцы не забудут тысяча восемьсот тридцать седьмой, и если что-нибудь произойдет в тысяча восемьсот тридцать восьмом, то люди могут лишиться жизни за то, за что их помиловали в тридцать седьмом. Британское правосудие. — Франсуа Гойетт невесело рассмеялся.

Жозеф-Нарсис Гойетт только пожал плечами.

— Ты забываешь, папа. Это не игра. Это не то, что мы должны выиграть, потому что так нужно. Мы попытались в прошлом году и потерпели неудачу. Но мы извлекли урок.

Его приятное лицо раскраснелось от эмоций, и говорил он не обычным спокойным тоном воспитанного человека, а пылко и страстно:

— Это так просто, папа. Британцы должны быть изгнаны с нашей земли. И не важно когда: сейчас или потом. С моей помощью или с чьей-то еще. С помощью вот Мартина. Или его сына. Наших сыновей. Не важно, с чьей помощью, но главное — когда?

— И ты в самом деле полагаешь, что это «когда» уже сейчас? — Старший Гойетт смотрел на сына с сомнением.

— Да, полагаю, папа. Мы охватили всю страну до самой границы, а также к востоку и северу от Монреаля. «Братья-охотники» так же многочисленны, как снопы на хорошем поле. У Нельсона и Коте в Соединенных Штатах приготовлена военная поддержка, которая может быть оказана в любой момент. По сигналу мы изолируем Монреаль, возьмем Сорель и пойдем в наступление на сам Квебек. У британцев останется не больше выбора, чем в Американских Штатах семьдесят лет назад. Подумай, папа. Хозяева в собственном доме. Новая республика.

Мартин заговорил в первый раз:

— Ты действительно думаешь, что у вас есть поддержка, Жозеф? Организовывать тайные группы и говорить о серьезной поддержке с юга еще не значит обеспечить успех. И я не так уверен, как ты, в нашей общей воле. Кто-нибудь когда-нибудь видел эту американскую армию? Будет ли американское правительство стоять в стороне, в то время как его собственные граждане пересекают границу, чтобы вторгнуться в страну, удерживаемую грозным потенциальным противником? Американцы могут быть беспечными, но не тупыми.

Подошла очередь вмешаться Франсуа Гойетту. Несмотря на то что слова Мартина были созвучны его собственным опасениям о набиравшем силу движении патриотов, он не мог позволить незаконнорожденному сыну пятнать идеалы любимого первенца.

— Если бы у каждого великого лидера были те же сомнения, что и у тебя, Мартин, то мы бы все еще находились в феодальной зависимости. Жозеф-Нарсис говорит о долге, чести, о вызове самому себе. Порой свобода может быть куплена кровью и отвагой. А ты, Мартин, мог бы заплатить тем же, чем собирается платить Жозеф-Нарсис? Может быть, мы скоро увидим это.

Мартин сдержал гнев, поднимавшийся в нем.

— Я не ставлю под сомнение благородство Жозефа, а только его практицизм.

Жозеф-Нарсис пристально смотрел на него.

— Я понимаю тебя, Мартин. Но я думаю, что мы сможем победить. Я знаю, что мы сможем.

— Ты член братства? — спросил Франсуа. Его голос был полон сарказма.

— Нет, папа. В отличие от Жозефа я не думаю, что мы можем победить.

В глазах Жозефа-Нарсиса появился странный блеск.

— Да и есть ли в этом смысл, дорогой брат? — нарушил тишину женский голос. Франсуа Гойетт повернулся к своей будущей невестке, разгневанный ее нахальством. — Если ты любишь что-то по-настоящему, то последствия поиска объекта твоей любви не имеют значения. Мартин совсем не такой, как ты, милый Жозеф. Он еще не определил глубины своей любви. А когда он сделает это, найдет повод объявить об этом и защитит ее. Ведь это правда, Мартин?

Наступило напряженное молчание. Жозеф-Нарсис сиял изнутри. Немногие в Нижней Канаде могли похвастать такой красивой и смелой женой, как Домитиль. Франсуа потерял от гнева дар речи. Он поговорит с Жозефом завтра. Эта твердолобая девушка, которая вскоре собирается стать женой его сына, нуждается в серьезном разговоре. Мартин покраснел. Домитиль смотрела на него, ее темные глаза были широко раскрыты и оценивающе разглядывали его. На какой-то миг он встретился с ней взглядом и прочел их выражение. Он пробормотал что-то о своей любви к родной земле и извинился, сказав, что пойдет на заднюю веранду к своим младшим сводным братьям играть в шашки.

Сеньория Бьюарно, Нижняя Канада, 1 сентября 1838 года

Дорога к небольшому крестьянскому дому походила на болото. Проливной дождь, бивший неделю по неубранным пшеничным полям, ослаб и превратился в изморось, шипение которой раздавалось в ночи.

Бесформенные тела, спрятанные за большими шляпами и тяжелыми плащами, прибывали по одному, некоторые верхом, остальные пешком, хлюпая по колено в грязи. Другие поскальзывались на насыпи, защищавшей фундамент каменного дома, ругая неуклюжесть, которая могла выдать их прибытие сюда. Прежде чем перед каждым из них открывалась дверь, в нее нужно было размеренно, с долгим промежутком стукнуть четыре раза. К десяти часам все собрались.

Присутствовало двенадцать молодых людей, в основном двадцати-тридцати с небольшим лет. Одежда троих из них говорила о том, что они никогда не занимались физическим трудом. Приветствия были дружескими, но сдержанными. Разговаривали мало. Некоторые сами налили себе супа, разогревавшегося на железной печи. Другие курили или прикладывались к бутылке, ходившей по кругу. Где-то сверху иногда покашливал ребенок. Старший в группе, мужчина около пятидесяти лет, периодически смотрел на стенные часы, отодвигал занавеску, вглядываясь в сырую ночь.

— Хоть бы они поторопились, — тихо сказал Жозеф Дюмушель.

Прошло еще пять долгих минут, затем с крыльца послышался скрип, и раздалось четыре тяжелых стука в дверь. Дюмушель быстро впустил двоих вновь прибывших.

— Извините, что задержались, но мы не могли уйти. Браун остался допоздна, он выпивал с парой предателей из Бьюарно, — извинялся Франсуа-Ксавье Провост. Маленький владелец постоялого двора в Сент-Клементе был известен своей пунктуальностью, и он понимал, какое беспокойство вызвала его задержка.