Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 61

61

— Деревяху! — Ору не своим голосом, штоб колотун перебить, — Ему в зубы, а мне — дощечки на руки, заместо лубка пока! Чистые!

Забегали, засуетились. Нашлось! Минуты не прошло, а на! В руки суют.

Вправил, примотал, и ноги сразу — раз! Подогнулись. Поймали меня за шиворот, да и на носилки жопой усадили, штоб хоть не в грязь! С переломом который, лежит в беспамятстве от боли, да и я немногим лучше. Как скрежетнула кость о кость, так только чувство долга и удержало от обморока.

— Пей! — Фляжка, от которой так сивухой несёт, што ой! Одного запаха хватило, штоб отойти мал-мала.

Отошёл, да и захотел назад, на стену — штоб по репорёрски, значица! А тут снова — казаки!

— Гу-у! — И посвист с ура. Страшно! Хоть и за спинами стачечников, а страх берёт! Вижу только, как толпа единым организмом живым назад сперва… потом вперёд… Поколыхалась единым организмом живым, да и снова раненых понесли. Мно-ого больше, чем по первому разу!

— Выцепили! — И ненависть в голосе сдавленная, пока я ему голову перематываю, — Успели наших похватать ста-анишники! Ненавижу! С-суки! Псы царёвы!

Такое получается, што вроде как и отбились, но не все. Часть работяг из передних рядов успели похватать. А стоптали скольких! Несут, и несут…

Начал перевязывать одного, а гляжу — не дышит. Руку на шею, где артерия… Всё. Глаза только пальцами закрыл, пока не закоченели, да и головой в сторону показываю. Копытами, значица, грудь смяли.

Не сразу меня и поняли-то. Бабёнка какая-то взвыла было в голос, да и сама себя замолкнуть заставила. Слёзы катятся, саму ажно шатает, но молча!

Снова — ура, и стачечники заколыхались. А потом пальба, залпами! Один, второй, третий! И в атаку!

Смяли стачечников казачки, проломили оборону. И ну конями топтать, нагайками работать! Ярятся чубатые, зубы щерят не хуже коней своих. Даже пена из оскаленных пастей идёт одинаковая!

Один зачем-то на раненых полез, хотя они отдельно лежат, на помостике дощатом. На коне! Зубы щерит, слова матерные выплёвывает. Злой! Глаза ажно белые, а через них сама ненависть бездумная смотрит. Лютая, нерассуждающая. Такого в сечу бы конную, да штобы лава на лаву, а он на безоружных! Берсерк херов.

Бабёнка та самая, зарёванная — перед ним, да и руки в стороны — раненых защищает, значица. Нагайкой! Только осела тяжко, да кровь через платок проступила.

Меня будто вскинуло! Руку в карман, за ножом… а не нащупывается! Сегодня нарошно оставил, штоб если с полицией, то никаких вопросов. Блядь! Знал бы!

Глазами в него вцепился… Ну, думаю, я тя запомню! Свидимся иль нет, не знаю, но запомню! Каждую рябинку твою в памяти отложу! Нос, на сторону свороченный, скулы широкие, со шрамиком. Глаза белесые, усы с рыжиной.

— А, — Слышу со стороны, — бунташник малолетний? Пшёл!

И толчок в спину — сапогом из седла. Ну и пошёл. А куда деваться?! Это потом разбираться начнут, а пока — нагайкой по голове! Или просто — пли!

В сторонку нас попервой, да ещё немножечко казачки повозились. А потом всё, отхлынули от фабрики.

— Отбились, — Зло засмеялся мужчина, стоящий рядом, и дрожащий от холода — кто-то из казачков успел сорвать с него добротную бекешу.

— Пока отбились, — Уточнил второй, — так, по частям, рвать и будут.

Постояли так, да и через Москву до Таганки. Пешком. Прохожие встреченные крестятся, но с разными чувствами. Господа которые, те всё больше брезгливо, с затаённым страхом в глазах. Есть и те, кто иначе смотрит, но осторожно так, потому как казачки! Скажешь што-нибудь, а они ещё разгорячённые, злые. Шарахнут нагайкой через всю морду, то-то позора для чистой публики! И судись потом.

Попроще кто, так почти все с сочувствием, но тоже — всякие. Иные и зло.

— В Таганку, — Зашелестело по арестованным. Ну, хоть какая-то определённость!

И — битом! В камеры понапхали так, што и сесть невозможно. Духотища! Меня и ещё одного подростка, старше примерно на годик — к решётке, штоб продохнуть могли.

Постоял я так, полюбовался на коридор тюремный, да на надзирателей рослых. Здоровые, падлы! Чуть не голову выше среднего работяги, небось специально отбирали!

— Раненые есть? — Подал я голос, перекрикивая гул голосов, — Ну-ка, на нары их давайте!

— Дохтур потом придёт, — Попытался вмешаться надзиратель.

— Вот пока и не пришёл, нужно оказать первую помощь! — Отрезал я, — Расступись, расступись!

Духотища! Камеры переполнены, параши тоже. Запах! А выносить не разрешают. То ли воспитательный момент, то ли всерьёз боятся, што мы из камеры на надзирателей всем гуртом кинемся. Терпим!

Двери камеры отпирали так — один с ключами, двое с винтовками нацелены.

— Отойти от двери! Ты! — И через прицел на дедка, потом ещё на одного тщедушного мужика, — И ты! К двери! Взяли парашу, и пошли!

Так же дверь закрыли, и пошли конвоировать.

— Тфу ты ж! — Сплюнулось у меня, — Организация, ети их мать! Нас теперь долго квасить в камере будут!

— Думаешь? — Осторожно поинтересовался мужчина лет сорока, переглянувшись с остальными.

— Уверен! — И поясняю, — Видали, как всё обставлено? Боятся! Если они так вот, втроём, на всё про всё ходить будут, то ранее чем дня через три, до нас дело и не дойдёт!

Потом вопросы посыпались, и как-то так вышло, што на многие я ответ знаю! А што? Понахватался на Хитровке! Там почитай каждый первый если не всерьёз сидел, так хоть задерживался. Такой себе знаток тюремной жизни, ети!

* * * Цыганка с картами, дорога дальняя[32], Дорога дальняя, казённый дом; Быть может, старая тюрьма центральная Меня парнишечку, по новой ждёт… Быть может, старая тюрьма центральная Меня парнишечку, по новой ждёт…

Мальчишеский голос с лёгкой хрипотцей, но на диво сильный и звонкий, выводил слова. Его слушали молча, затаив дыхание. Стачечники, политические заключённые, уголовники и даже надзиратели, забывшие своё вечное «не положено!»

Потому как — искусство!

Таганка, Все ночи, полные огня, Таганка, Зачем сгубила ты меня? Таганка, Я твой бессменный арестант, Погибли юность и талант В твоих стенах! А впрочем, знаю я и без гадания: Решётки толстые мне суждены. Опять по пятницам пойдут свидания И слёзы горькие моей родни. Опять по пятницам пойдут свидания И слёзы горькие моей родни. Зачем же ты, судьба моя несчастная, Опять ведёшь меня дорогой слёз? Колючка ржавая, решётка частая, Вагон-теплушечка да стук колёс… Колючка ржавая, решётка частая, Вагон-теплушечка да стук колёс… Цыганка с картами, глаза упрямые, Монисто древнее, да нитка бус; Хотел судьбу пытать червонной дамою, Да снова выпал мне бубновый туз! Хотел судьбу пытать червонной дамою, Да снова выпал мне бубновый туз! Таганка, Все ночи, полные огня, Таганка, Зачем сгубила ты меня? Таганка, Я твой бессменный арестант, Погибли юность и талант В твоих стенах!