Заложник удачи - Русанов Владислав Адольфович - Страница 26

Кольчуга-бирнье. Как бы и вправду не заржавела. Надо будет в Ошмянах жиром смазать хотя бы чуть-чуть.

Жак. Когда-то он был светло-коричневым, а сейчас покрылся темными разводами.

Портки.

Нательная рубаха из дорогого тонкого полотна. Годимир задумчиво расправил ее, оглядел. Под мышкой треснула, левый рукав обтрепался. Сзади, примерно между лопаток буроватое пятно — похоже на кровь. Удивительно, а раны он вроде как и не чувствовал. Может, на ночевке в корчме клопа раздавил? Так когда он последний раз в корчме, и вообще под крышей ночевал? Выстирать бы, но есть подозрение, что рубаха в руках разлезется в клочья. И тогда ее только Ярошу отдать, чтоб тот в очередной раз нищего изображал.

Рыцарь развесил одежду все на тех же корнях, где уже красовались сапоги, поежился. Лето-то оно лето, а в лесу не жарко. Знобит, прямо скажем. Особенно, когда ветерок поддувает… Ну, не будем.

Во вьюке, в плотном кожаном мешке, промокшем к счастью только по швам, Годимир обнаружил свернутый плащ. Накинул его на плечи. Сразу стало легче. И в том смысле, что теплее, и в том, что голым он ходить как-то не привык. Это, говорят, в Басурмани, во дворце правителей — кажется их эмирами называют? — слуги бегают нагишом, в одних лишь обмотанных вокруг бедер полотенцах. Об этом некогда рассказывал пан Стойгнев, побывавший в тамошней столице — Харран-Солан-Шахребаде, название которой переводится на речь верующих в Господа как «обиталище солнцеподобного шаха, попирающего врагов стопой». Ну, положим, пан Стойгнев много чего рассказывал. И о том же ужасном звере мантихоре, и чудесных полосатых конях с двумя головами, и о птицах, разговаривающих человеческим голосом, и о птицах, на хвосте которых семижды по семь огромных глаз внимательно следят за врагами, а потому подобраться к ней незамеченным невозможно…

За этими размышлениями рыцарь сложил ломанный хворост «домиком», в середину напихал сухой еловой стружки, чиркнул кремнем по огниву. Огонек занялся с первого раза. Годимир по праву гордился своим умением разжигать костер — довольно необычное везенье в череде привычных неудач, преследующих его с рождения. Когда палочки занялись веселым и устойчивым пламенем, молодой человек пристроил с боков ветки потолще, потом еще и еще. Вскоре огонь вынудил его отступить на пару шагов. Зашипела, запузырилась смола, забрызгала яркими искорками. Повалил клубами пар от порток — не прожечь бы!

Годимир потянулся поправить одежду, но его остановил звонкий возглас позади:

— Ну, ты и вырядился, пан рыцарь!

Словинец дернулся за мечом, но вовремя остановился, узнав голос королевны.

Он повернулся, смущенно пожал плечами:

— Сама ж велела, твое высочество, одежду сушить.

— Велела-то я велела… — Аделия небрежно взмахнула пучком чистотела. — Но кто ж тебя просил таким чудищем обряжаться? Еще бы капюшон напялил!

— И что? — недоуменно протянул рыцарь.

— А то, пан Годимир, что мне нянька…

— Михалина, что ли?

— Довольно невежливо перебивать особ королевской крови! Не так ли, пан рыцарь?

— Прошу простить меня, твое высочество. — Годимир слегка наклонил голову. Поклонился бы и ниже, если бы не опасался показаться смехотворным с голыми руками и ногами.

— Ладно! Прощаю, — отмахнулась Аделия. Бросила чистотел на седло. Подошла поближе к костру, протянула ладони к дрожащему пламени. — Нет, не Михалина. Что с той дуры возьмешь? Куколка медовая, куколка медовая… — гнусаво протянула она, довольно похоже передразнивая толстую, слащавую до приторности бабу, приставленной к ней в Ошмянах. Следила, следила Михалина, да не уследила. Воспитанница хитрее оказалась. — Только пожрать да поспать. Бабка Либуша! Вот кто мне в детстве сказки рассказывал. В одной из них, помнится, говорилось о девяти всадниках в длинных черных плащах, с надвинутыми на глаза капюшонами. Скакали они на черных-пречерных лошадях по дорогам и без дорог! — Королевна взмахнула рукой, входя в образ рассказчицы. — Несли зло роду человеческому, пока один чаровник не обрушил на них воды Оресы и не утопил к лешаковой бабушке!

Она звонко захохотала.

— И что, все? — удивился Годимир. — Конец сказке? — Он уже начал обстругивать две тоненькие веточки. Кашу варить на ночь глядя недосуг, а вот поджарить хлеба, чередуя его с ломтиками сала и колечками лука, они успеют. И быстро, и вкусно. В дороге лучше не придумаешь — просто пальчики оближешь.

— Как бы не так! Кони-то утонули, а вот всадники выжили. И стали они летающими… Эй, пан Годимир! — вдруг воскликнула королевна. — Давай ты отвернешься, а я портки сниму и просушу.

— Я… это… ну… — снова замычал рыцарь. «Ну, не соскучишься с нею! — пронеслось в голове. — Уж лучше одному путешествовать!»

— Что ты «нукаешь», пан Годимир? Я же не прошу за собой подглядывать! — Она лукаво улыбнулась. — Думаю, все должно быть честно. А то ты высохнешь, а я должна мокрая сидеть?

— Это… Конечно, твое высочество. — Он пересел спиной к вьюкам. — Переоденься.

Сзади послышался шорох. Потом голос королевны:

— Ага, найдешь тут во что переодеться! О! Вот!

Аделия хихикнула, а потом появилась перед Годимиром. В левой руке она держала сапоги, а в правой — портки. Вокруг бедер она обернула вышитый рушник. Получилось что-то наподобие поневы, которые носили кметки в Полесье. Вот только видеть вместо обычных для поселянок толстых шерстяных чулок голые стройные ноги с округлыми коленками рыцарь не привык.

— Ну, как?

— Если бы здесь был Олешек… — вздохнул словинец.

— Это тот шпильман, про которого говорили в Ошмянах? Олешек Острый Язык?

— Да. Он смог бы…

— Что смог бы?

— Срифмовать несколько строчек, достойных твоего высочества.

— А ты не можешь? Рыцари в Хоробровском королевстве, я слышала, не только сражаются в честь прекрасных панн, но и канцоны, баллады слагают. А, пан Годимир? Умеешь ты стихи слагать?

— Немножко, — ляпнул Годимир и тут же пожалел.

Королевна захлопала в ладоши, уселась рядом прямо на землю.

— Прочитай, а?

Насаживая кусочки хлеба и сала на самодельный вертел, рыцарь попытался отнекиваться. Не поэт, мол, а только учусь. Вот если бы Олешек был тут…

— Да что мне Олешек? — гневно вскричала Аделия. — Захочу стихи Олешека услышать, его попрошу. А я твои хочу!

— Ну, корявые они у меня…

— А мы не на турнире красноречия!

— Нет. Не уговаривай, твое высочество…

— Так, пан Годимир! — Одной рукой королевна схватила рыцаря за плечо, а другой оттолкнула в сторону веточку с будущим ужином. — Во-первых, с этого вечера я тебе не «высочество». Разрешаю звать меня просто Аделией. Ну, панной Аделией, если совсем без церемоний не можешь. А во-вторых… — Она задумалась.

Годимир молчал. Смотрел прямо в бездонные, карие глаза.

— А во-вторых, ты прочитаешь мне любую из своих баллад. И немедленно!

— Твое высо…

— Аделия!

— Панна Аделия, — начал рыцарь и вдруг решился. А была, не была! Что он теряет, в конце концов? — Я прочитаю…

— Вот здорово! — Она разве что в ладоши не захлопала.

— Я прочитаю, а ты мне расскажешь, как вы с Сыдором устроили твой побег из Ошмян. Договорились?

Легкая тень пробежала по лицу девушки.

— С Сыдором? И нужно было тебе о Сыдоре вспоминать…

— Так будущий король всего Заречья как-никак. И я с ним договором связан, если еще помнишь.

Королевна вскочила, едва не выскользнув из рушника. Стиснула кулачки. Годимиру на миг показалось, что она бросится в драку.

— Ты меня воспитывать вздумал никак, пан Годимир? — Она топнула, но, видимо, попала пяткой на шишку. Ойкнула, запрыгала на одной ноге. Потом села рядом с рыцарем. Уткнулась подбородком в коленки. — Ты думаешь, у меня жизнь сплошным медом была? Как сыр в масле каталась королевна, да? А потому от безделья и на стенку лезть начала? Подавай лесных молодцев, удальцов бесшабашных… Так думаешь, да?

— Да не думал я ничего, — попытался оправдаться молодой человек. — Кто я такой, чтобы в чужую жизнь лезть?