Создатели континентов - де Камп Лайон Спрэг - Страница 46

— Мои друзья в Боунтоне сказали, что он знаменитый предприниматель. Я встретила его на одной вечеринке, вместе с его партнером, торианцем Адзиком. Он носил Адзика на сгибе своего локтя…

— Послушай-ка! Ты точно знаешь, что этот Адзик — торианец? А не тотианец?

— А в чем дело?

— Торианцы слишком большие, чтобы кто-то мог носить их на руке. Мы их зовем людьми-страусами.

— Должно быть, ты прав. Торианец или тотианец — я все время путаю ваши земные названия обитателей других планет. Почему для них выбрали такие похожие названия?

— Так уж получилось. Понимаешь, мы назвали планеты нашей Солнечной системы именами римских богов еще до межзвездных полетов, а когда находили другие планеты, то использовали другие мифологии. Планеты твоей системы названы именами индийских богов; Эпсилона Эридана — скандинавских; Проциона — египетских…

— А почему вы давали собственные имена другим звездам и планетам? Это… немного самонадеянно.

— Понимаешь, когда мы спрашивали их обитателей, как они сами называют свои планеты, то получали ответы на сотне разных языков, и половину этих слов мы даже произнести не могли, а значение их было всегда одно и то же — что-то вроде нашего «дома» или «земли». Некоторые туземцы даже не имели звукового языка, а объяснились при помощи щупалец. Но давай вернемся к Тейерхии.

— Хорошо. Он носил тотианца — я правильно говорю? — на сгибе своей руки, как…

— Как плюшевого медвежонка. Так ты хотела сказать?

— Плюшевого медвежонка? В любом случае, мне не очень нравятся осирианцы, даже Тейерхия, который довольно вежлив. Их острые зубы пугают меня. И еще поговаривают, что они умеют гипнотизировать.

— Не знаю, не знаю, — усомнился Грахам. — Некоторые из них неплохие ребята, несмотря на чешую и свистящий акцент. Они очень импульсивны и сентиментальны, но интеллект у них такой же, как у землян или кришнанцев. Что еще рассказал тебе Тейерхия?

— Не много, потому что он… как это у вас говорят… быстро вырубился.

— Неужели?

— Да. Ты же знаешь, что они не могут пить из наших рюмок и бокалов и пользуются чем-то вроде бутылочек для масла. И когда нам сообщили, что Тейерхия известный предприниматель, он уже распластался в углу, а вокруг него лежала куча таких сосудов с длинными горлышками, и маленький тотианец сокрушенно клекотал по поводу происходящего.

Грахам ненадолго оторвал свой взгляд от Джеру-Бхетиру, чтобы посмотреть на номер дома. Он воскликнул:

О, мы уже прошли дальше, чем нужно. Давай вернемся назад.

Они наконец нашли нужный дом, оказавшийся старым частным особняком.

Из тени подъезда вышел человек и сказал:

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, — ответил Грахам. — Это здесь проходят встречи Черчиллианского общества?

— Совершенно верно. Прошу прощения, это не вы геофизик Гордон Грахам?

— Да, я. А откуда вы узнали?

— О, вы гораздо более известный человек, чем сами думаете, мистер Грахам. И мы очень, очень рады вас видеть. Прошу вас.

В комнате, которая когда-то, видимо, служила гостиной, стояли рядами легкие кресла. В некоторых из них сидели люди, а другие беседовали, стоя кучками. Стены были увешаны большими фотопортретами Уинстона Черчилля, в галстуке и рубашке с накрахмаленным воротничком, как было принято в те давние времена.

Грахам подвел Джеру-Бхетиру к двум свободным креслам, и другой человек, дородный лысый мужчина, сказал:

— Добрый вечер, мистер Грахам.

Гордон был уверен, что ни первого, ни второго из поздоровавшихся с ним людей он никогда и в глаза не видел. Вообще происходило что-то непонятное ему. Сначала эта странная встреча со Скляром, потом схватка с двумя мужчинами, которые на них напали, а теперь еще и эта неожиданная известность. Он не сомневался, что никогда не бывал в этом месте, где сейчас заседали черчиллианцы. У него не возникло даже ощущения «возвратов памяти», или, как их еще называют, дежа-вю.

Лысый толстяк, к которому присутствующие обращались как к «мистеру Варшауэру», призвал собравшихся к порядку. Потом начался занудный разговор о членских взносах, присутствии на собрании членов общества и других столь же неинтересных гостям предметах. (Грахам все это время перешептывался с Джеру-Бхетиру и ловил на себе неодобрительные взгляды соседей.) Потом мистер Варшауэр представил мистера Донахью, невысокого светловолосого человека, как докладчика на этом собрании.

Мистер Донахью вышел вперед и произнес проникновенную речь о близком его сердцу предмете:

— …и что мы знаем об этом Бернарде Шоу, как он себя называл? У нас есть всего несколько биографий, по большей части крайне тенденциозных, которые во многом противоречат друг другу, да еще микропленки с фильмами, которые отсняли известные своей коррумпированностью и ненадежностью журналисты двадцатого века.

А кем был на самом деле этот так называемый Бернард Шоу? Если судить по отрывочным сведениям, которые можно признать достоверными, он совсем не походил на человека, имевшего выдающихся предков, которые в те времена социального неравенства были абсолютно необходимы человеку, чтобы достичь хоть каких-то высот в своем интеллектуальном развитии. Он был сыном простого булочника — а отнюдь не потомком родовитых аристократов или известных литераторов. Известно, что Шоу, как он себя называет, после того, как ему исполнилось 14 лет, ни разу не переступал порога школы. Более того, как можно говорить, что он своей эксцентричной орфографией предвосхитил современную недостойную реформу правописания, если он отказывался от учебы даже тогда, когда ему предлагали посещать занятия…

Грахам сразу понял, куда клонит Донахью, и больше его не слушал, погрузившись в созерцание профиля Джеру-Бхетиру.

— …пять лет служил клерком в агентстве по недвижимости. Вы можете себе это представить?! Разве мог автор «Пигмалиона» и «Кандида» работать в таких невыносимых условиях? Человек со столь чувствительной душой за неделю бы сошел там с ума! А когда он наконец оставил презренную должность сборщика арендной платы, чтобы попытаться зарабатывать на жизнь литературным трудом, то скоро убедился в отсутствии у него необходимых способностей. За первые девять лет своей новой деятельности он заработал всего шесть фунтов, или около 28 современных долларов Всемирной Федерации. Издатели отвергли один за другим четыре его так называемых романа. В одном из них он продемонстрировал свой дурной вкус, описав нравы дельцов профессионального бокса. Представьте, если можете, автора «Святой Иоанны», описывающего грубых и невежественных драчунов! Разве, наблюдая за их поединками, можно было создать такой неповторимый колорит, так красочно изобразить…

Грахам потряс головой, чтобы не заснуть. Заметив его движение, Донахью резко сказал:

— Вы что-то хотели спросить, молодой человек?

— Н-нет, — покраснел Грахам. — Я… я недавно плавал, и у меня вода попала в уши.

— Ну-ну. Резюмируем: наконец, кое-как научившись владеть пером, этот так-сказать-Шоу занялся самой низкой формой литературы — критикой. И даже здесь он не обнаружил ни малейшей твердости характера, чтобы довести хоть одно свое начинание до конца, но вместо этого бросался от одной публикации к другой…

Грахам позволил своей руке сползти вниз, пока она не нашла руку Джеру-Бхетиру и не сжала ее. Кришнанка не только не попыталась высвободиться, но и ответила ему своим пожатием. Сердце у него бешено заколотилось, и он совершенно не слышал слов мистера Донахью, да и не интересовала его эта лекция …

— Тогда кто же написал эти пьесы, если не так называемый Шоу? Кто на самом деле?

В то время в Британии жил один молодой человек, с поистине блестящим умом и творчески одаренный, но не имевший тогда возможности открыть заявить о своих амбициях ввиду всевозможных социальных и политических табу. А все дело в том, что он был аристократом, сыном лорда и внуком герцога, а сочинительство в те далекие дни не считалось достойным занятием для благородного человека. Для служителей Мельпомены двери аристократических салонов тоже были закрыты. Более того, пьесы, которые он задумывал, могли серьезно повредить его политической карьере, которая была ему уготована как исходя из его собственных выдающихся способностей, так и в соответствии с традициями его семьи…