Скользкая дорога (СИ) - Байдичев Константин - Страница 8

Залег и "большое ухо" — громко сказано. Стоило только улечься и вроде как сохранять неподвижность, как тотчас же зачесалась левая нога, между лопатками, далее везде. Мокрый, да и мошка жрет, итит ее за ногу! Удивительно быстро стала затекать шея, потом рука, на которую я опирался подбородком, потом от мокрой одежи я как-то внезапно подзамерз. Закололо в пояснице, потом засвербило в носу от пыли, потом… Короче, не изловили меня только потому, что никто в тот день к сеннику не подходил. Ну не разведчик я ни разу, не индеец, даже не абориген.

За день выяснилось, что Михалыча женат, зовут жену Клавдией, на вид ей лет сорок пять, блондинка! Вполне женственная особа, симпатичная, с жопой и сиськами, ябывдул! Одним домом с ними живут михалычевы сыновья-близнецы лет двадцати, почему-то холостые и двое мальчишек — погодков пяти и шести лет. Небольшая семья по местным меркам-то. Во дворе шустрит по хозяйству еще один взрослый мужик, поплоше одетый, чем хозяева, из разговоров понятно, что семейству не родственник, типа батрака. Ближе к вечеру я тихэсенько выбрался из сенника и ушел, варить ничего не стал, скипятил чаю, похлёбал вчерашней ухи и залег спать.

На следующий день, скормив Жучке остаток сома, я снова забрался туда же и наблюдал. Пока то, се, перебрал ветошь, обнаруженную на чердаке, выбрал засаленные и изгвазданные чем-то типа мазута, штаны с дырами на мотне и коленях, стеганную полупердень-безрукавку, тоже заношенную до сальности, но без дыр — пригодится в холода пододеть, мало ли… потом решил все прихватизировать. Если зимовать — каждая тряпка пригодиться.

Семейство, кроме хозяйки и батрака Григория, с раннего утра ушло на берег, к рыбакам. Гриша возился в конюшне, стучал чем-то, носил какие-то жерди с досками, с топором по двору ходил, Клава шустрила по дому — чугунки, шайки, огород… Все при деле, один я тунеядец! Даже как-то неудобно стало перед хозяевами… На улице теплынь, словно лето вернулось. Солнышко, наилегчайший ветерок. Мошка не доё… не достает, я отыскал таки балллон с реппелентом и пользуюсь. Меня даже начало в сон клонить, так ласково и приятно лежать на сене, свежий воздух вокруг, расслабуха полнейшая. Запахло вареной картошкой (растят картошку-то, не одними кашами питаются). Ближе к обеду хозяйка вышла во двор, дошла до калитки, постояла, потом негромко позвала: "Гриша, иди сюда", оглянулась и пошла в сторону сенника. Сонливость как ветром сдуло! Твоюзаногу! Неужели что-то заметила? И не убежать, вход-выход один! Батрак вышел из конюшни, она поманила его рукой. Он тоже воровато оглянулся, подбежал к ней и они вошли во внутрь. Я затаился, (будь что будет, с одним-то мужиком справлюсь) наблюдая сквозь чердачные щели, и чуть не присвистнул от удивления. Вовремя спохватился и мысленно произнес:

— Охальники, епта!

Бросив на лежащее на полу сено висевший на стене брезент, оба бухнулись на него, она расстегнула блузку, обнажив слегка обвислые, но еще классные сиськи с крупными сосками. Гришка начал их жадно оглаживать и целовать, а она извивалась да сопела, обнимала его, потом вырвалась, встала в позу "пьющего оленя". Гришка задрал ей юбку, хозяйка выгнула спину, бесстыже выставив на обозрение голые ягодицы, он спустил с штаны до колен, пристроился к ее заднице и размашисто задвигал своей.

Живой секс, это вам не экранная порнуха. Заводит с полоборота. И бабенка горячая попалась — не картинно охала-ахала, а закусив край юбки, накинутой на голову, порыкивала, как тигра в зоопарке.

"Ух ты, классная жопа! Я бы ей… " — твою дивизию, от зрелища разнузданного траха и у меня подскочил, как у прыщавого подростка! Штаны ж лопнут! "Ах, вы блудодеи бессовестные!" Чуть зубами не заскрежетал, так захотелось. "Что ж вы делаете, изверги!" Тем временем Гришка тоже зарычал, увеличивая интенсивность фрикций.

— Оаххх! — у Клавки задергалась нога, потом судорога прошла по ягодицам, она соскользнула с члена, и, шумно дыша, завалилась набок, на сено.

— Ох, Гришенька, хороший ты мой…

Гриша надел штаны, заправил в них рубаху. Потом присел рядом с ней и погладил по голой ноге:

— Клавушка, милая, иттить надо, неровён час, Михалыч вернется! Запорет вилами, ей-богу! Обоих запорет, не простит!

— Иди, Гриша, иди, миленький, я… — она расслабленно махнула рукой.

Мужик повернулся, отряхнул колени и как дисциплинированный солдат пошагал в конюшню. Клава, с довольной лыбой на лице пару минут повалялась на сене, встала на ноги, оправила юбку, стряхнула с нее прилипшие травинки и быстро, чуть ли не пританцовывая, пошла в избу. Подмываться небось и сено с одежды вытряхать. "Эх, Клава, Клава, ты пошто шалава? Н-да… не свезло Михалычу с женой… " Сам себе возразил: "А тебе чего? Поглядел сеанс на халяву и будь доволен, тоже мне поборник нравственности нашелся… "

Прошел час, другой, от дома запахло свежеиспеченным хлебом и мне сильно захотелось есть. Прибежала малышня, принесли пару кетин, загалдели. Клавдия вышла к ним, бросила рыбу в какое-то корыто, прикрикнула, чтобы мыли руки и начала накрывать на стол во дворе — свежий хлеб, чугунок с чем-то жидким и три тарелки. Обедать сел и Гришка. Поев, мальцы снова убежали на берег и потащили Гришку с собой, мол, отец звал. И тот ушел. Оппа, а Клавка-то в доме осталась одна! Хм, это шанс. Я двинулся к дому вдоль конюшни — так меня не сразу можно увидеть с крыльца. И трава не вытоптанная, следов не останется. Тут жена старосты вышла во двор и быстро побежала к берегу. Все ушли, вот везуха! И я бегом ломанулся в дом. И нарвался. Ну, почти… Вошел в избу и услышал старушечий, очень слабый голос: "Гришка, ты пошто без хозяев в дом зашел? Ить не велено тебе! Я вот Петеньке скажу!" Чуть не выматерившись вслух, я встал на пороге, оглядывая избу. Быстро, Колян, где могут быть документы? Да черт его… ага, иконы, за ними могут важное хранить. Но к ним не подойти, старуха увидит. А где она? А вон, за перегородкой, оттуда не должно быть видно. Делаю несколько шагов к божнице, как можно тише, но в берцах по голым доскам бесшумно не пройдешь, сую руку. Какие-то бумаги есть, что тут? Ага, письма, открытки, конверты, пучок тоненьких свечек… Фигня, документы не здесь! Кладу все на место, иду, озираясь, к выходу. Бл***ь, до чего дверной проем низкий, чуть лоб себе не расшиб!

Старуха снова заворчала, но я не слушаю, выхожу в сени и взглядом натыкаюсь на мешок с картошкой в углу. Это я удачно зашел! Скидываю рюкзак, нагребаю в него где-то с полведра картофана, выхожу на крыльцо… Никого. Отлично! Ага! На столе под уличным навесом осталось много хлеба, почти полкаравая. И лук зеленый… Отламываю небольшой кусок, бросаю на землю, мож на Жучку подумают. Пихаю хлеб и полпучка лука в рюкзак и бегу вдоль конюшни к забору. По траве, по траве, нету тут таких подошв ни у кого, увидят след — всполошатся… Чего там по времени? Солнце склоняется… фу ты черт, какие-то книжные фразы в мозгу всплывают. Пойду к себе, сварю чего вкусного, пока светло. Харэ на сегодня. И помыться пора!

Тихо улепетываю через забор, по пути прихватив стоящее за оградой старое треснувшее корыто — я его намедни приглядел. Хватиться не должны, а емкость нужна, ведра в машине нет.

Четвертые сутки я уже тут. Ползаю, потею, в зимних берцах по грязи хожу, в грязном сене валяюсь, с рыбой вожусь, мошка меня долбит и тэ дэ. Соответственно, воняет от меня четырехдневным потом, вареной рыбой, давленой мошкой и оводами, нестиранными носками и грязными мудями так, что даже сам свой духан чую. А купаться в сентябрьском Амуре не стоит! Во первых, могут увидеть, во вторых вода уже не летняя. Еще воды к машине нужно наносить! И рыбы наловить пора, а то слопал уже всю… А куда деваться?

— Эх, хорошо, — я вылил на голову последнюю теплую воду из корыта, шустро нырнул в машину, на расстеленную суконку и захлопнул дверь. Вытереться можно и снаружи, но температура воздухов не располагает… Заболеть никак нельзя! Заболеть сейчас — все равно, что сдохнуть! Некому меня тут лечить, некому!