Звонница (Повести и рассказы) - Дубровин Алексей Александрович - Страница 46

Мы учились вместе с очёрцами; в моем классе ленинградских было поменьше — полкласса, но позднее стало даже больше. Как все дети, мы дружили и ссорились. Местные кричали: “Ленинградская вошь, куда ползешь?” Мы им отвечали тем же. На улице очёрские мальчишки отняли у Вали однажды наш красный шарфик. Как мы его жалели, не передать словами. Сестра очень плакала…

Моей первой учительницей в Очёре была Зинаида Николаевна Носкова. Жила она за рекой. Помню, пойдем ее провожать по зимнему пруду и спорим, кто за руку учительницу возьмет. Часто ее ладошка доставалась мне. Позднее Зинаида Николаевна работала в детдоме воспитателем. Кормили нас как могли. Дети Ленинградского детдома № 14 поначалу в школах были обделены теми маленькими кусками хлеба, которые выдавали только очёрским ребятишкам. Позднее такая несправедливость была исправлена, хлеб стали выдавать и нам.

Среди других учителей вспоминаю Ложкина Максима Алексеевича, историка. Мы его обожали. Его жена Елена Михайловна преподавала французский. Мы ее тоже любили, все время ставили с ней спектакли. Прекрасные воспоминания остались от Филиппа Михайловича Малкова. Этот учитель никогда не кричал. Такой замечательный человек.

Однажды меня наказали и поставили за доску стоять. Закончился урок, потом — первая смена, все ребята разошлись, а я маленькая, наголо стриженная, стою за доской, меня ведь не выпустили. В классе начал вести свой урок Филипп Михайлович, увидел, что я стою за доской, вывел и говорит: иди домой. Его ученики тут же достали еду, давай со мной делиться кто чем может. Он был такой добрый, что про это невозможно забыть. Ребенка не обманешь; мы все считали, что он не такой, как многие, что он особенный, потому что тоже эвакуированный. Любят не за что-то, любят просто, мы его просто и любили.

Эвакуированная Лидия Владимировна Иванова вела у нас танцы. В детдоме был организован духовой оркестр, имя руководителя я не помню. Выезжали мы с концертами, спектаклями, балетами по району, бывали даже в Молотове в оперном театре. Все мы, дети, острижены были налысо, поэтому, когда я танцевала, а танцевала я много, многие аплодировали и кричали: “Великолепно! Какой прекрасный мальчик!”

Меня приметили за этими танцами и хотели было забрать в Пермь, да Валя не отдала. В плане быта, конечно, проблем хватало. С одеждой всегда было плохо, особенно с теплой, поэтому валенки давали тем, кто хорошо учился. По линии американской помощи нас одевали, выдавая кому что подойдет. Мне в 1944 году выдали туфельки, которые я с удовольствием носила. В баню нас водили за реку. Нальют каждому в ладошку жидкого хозяйственного черного мыла, и мы так идем по плотине, несем это мыло. А я маленькая, мне проще мыло на голову намазать, и руки свободны! Как-то в баню пришла, тазик воды на себя вылила и вышла поскорее, чтобы одежду себе по размеру маленькую подобрать из чистой стопки. На деле грязь вся с мылом на короткостриженой голове размазалась, а мне не видно. Оделась, стою на улице довольная, улыбаюсь, и тут меня замечает директор детдома. Боже, как он кричал на сопровождающий персонал! Потом меня всегда скоблили больше других.

Так шел год за годом. Мы не забывали Ленинград, но постепенно привыкали к новому месту жительства. В то же время в сердце оставалась какая-то раздвоенность: дом здесь, но это был какой-то необычный дом, временный. Мы все жили ожиданием чего-то. В нашем же здании отвели комнаты для обслуживающего персонала. Уборщицей здесь работала тетя Люба, муж у нее был дядя Гриша. 9 мая 1945 года они зашли в наши помещения и закричали: “Война закончилась!” Мы запрыгали на кроватях, тоже закричали. Пошли завтракать, и каково же было наше разочарование: в честь окончания войны мы не увидели на столах жареной картошки. Это искренне опечалило нас всех.

В Очёр начали поступать вызовы из Ленинграда на эвакуированных детей. На меня и мою Валю, как и на Краснову Люсю, Краснову Женю, Гусеву Женю, вызовы не пришли. Нас никто не искал, мы не могли собираться домой, в Ленинград. Это означало лишь то, что искать нас было некому. А наших подруг и друзей в один из дней повезли в Верещагино для отправки поездом домой. Я бежала за ними по дороге почти до Лужково и кричала страшным криком. У ремонтно-строительных мастерских меня кто-то удержал, схватил. Вся в слезах я вернулась в пустые комнаты.

Так из Очёра был вывезен Ленинградский детский дом № 14. Нас, оставшихся, перевели в здешний детдом. Мы переживали, места себе не находили. Очевидно, это сказалось на том, что после окончания шестого класса я сбежала из детдома и поехала в Ленинград, а приехала… в Ярославль. Там училась в седьмом классе, потом в техникуме. Приехавшие агитировать молодежь учиться Старостина Мария Степановна и Каганович Мария Марковна (жены партийных руководителей страны) узнали, что я не бросила учебы, пригласили на беседу, и я пришла к ним босиком. После встречи они выделили мне 120 рублей. Мы с подругой купили на эти деньги себе туфли. Между тем Валя, окончив в Перми ремесленное училище, выслала мне денег на билет и попросила вернуться в Очёр, в детдом. (Валя всю жизнь проработала в Перми на Пермском моторном заводе, где делают авиадвигатели, и умерла в 1998 году).

В Очёре директор детдома Нохрин Константин Иванович встретил меня, привел в столовую, сел рядом и, пока я ела, молчал. Он помог мне с работой, дав возможность зарабатывать на жизнь в то время шитьем платьев. Добрейшей души был человек! В 1949 году я и Люся Краснова поступили в Очёрское педагогическое училище. Константин Иванович при этом сказал: “Учитесь там, а есть приходите в детдом”. Так мы учились в педучилище, а кушать ходили в детдом в течение трех лет, пока не поставили нового директора Козлову, которая в категоричной форме запретила нам там появляться. Это было жестоко. Детдом стал нам родным, он вселял в нас чувство хоть какой-то устроенности, уверенности в себе. По сути ближе, роднее, кроме Вали и детдома, в то время в жизни у меня лично никого не было.

Чем нам запомнилось педучилище? Это был очень яркий период в моей жизни. Прекрасный преподавательский состав, глубокие лекции по методике преподавания дисциплин. В частности, интереснейшие уроки проводила по методике преподавания русского языка Корякина Мария Степановна, живо и запоминающе вела физику наш классный руководитель Нина Александровна (отдельные фамилии педагогов не помню), математику — Соседова Мария Сергеевна, очень нравились наши учителя музыки Алексей Вениаминович (скрипка) и Колодкин Степан Демидович (аккордеон). Прекрасно вел историю Агафон Акимович, позднее работавший в Пермском обкоме партии. Другой историк, Лунев Иван Саввинович, тоже остался в памяти как удивительный педагог, которого мы все любили.

Физкультуру проводил молодой преподаватель, который увлек нас многими видами спорта: мы ходили на каток, играли в волейбол, иногда до позднего вечера, пока техничка, которой надоест ждать, не зайдет и не выплеснет ведро воды на пол. Несомненно, обладал учительским талантом Евгений Фадеевич, преподававший литературу. Мы ходили к нему в кружок художественного чтения и драматический. Директором педучилища была Чернецкая Нина Георгиевна. По расписанию в день ставили нам по три-четыре пары, а потом мы бежали на соревнования по волейболу (я была капитаном команды). Занимались музыкой, общественной работой. Лежать в общежитии на кровати было некогда. Меня избрали председателем профкома учащихся, где мы помогали бедным студентам. Но в то время были бедны почти все. Стипендия в 120 рублей уходила быстро, мы не умели правильно распорядиться деньгами. Только получим стипендию, тут же спорим, кто может больше конфет съесть. Покупали сладости, тонкие чулки. Мы стремились выглядеть красиво. В педучилище меня прозвали Звонком за мою фамилию Бринькова (“бринь-бринь”). Но с семнадцати лет я уже была Зинаида Антоновна, поскольку мы начали проходить практику в школах района.

Вы спрашиваете, ощущали ли мы себя полнокровными очёрцами? Наверно, нет. Бывали моменты, когда местные получали все, что полагалось студентам педучилища, а нам, детдомовским, приходилось это просить. Когда Козлова запретила нам ходить в детдом и заставила нас сдать личные вещи, то мы растерялись. На четвертом курсе наступала пора выпускных экзаменов, мы же остались практически без средств к существованию. Конечно, мы чувствовали себя иногда обделенными. Нет дома, куда можно было пойти, нет близких, родных. Знакомые помогали как могли. Меня, в частности, устроили работать диктором на очёрское радио, потому что у меня была хорошая дикция. Этим я зарабатывала на жизнь, пока доучивалась в педучилище. Мы сдали выпускные экзамены, нас выселили из общежития, и в детдом пойти уже было нельзя. Как жить? Нас с Люсей поселили в тир, о чем позаботилось руководство педучилища.