Волки и вепри (СИ) - Альварсон Хаген - Страница 29

29

— Не мне сердиться на такого человека, как ты, — с улыбкой прервал его Хаген. — Идём, что ли, выпьем? За дружбу и мир на тысячу лет?

— Долго ж ты собрался жить! — тихо рассмеялся Тёмный Альв.

Однако мирная зимовка на острове Гелтас была Хагену не суждена.

5

Как-то раз, после праздника Вентракема, викинги засели играть в «Отложи мёртвую». Сперва по мелочи, потом игра повернулась всерьёз. Гремели кости, гремели над зелёным сукном проклятия и возгласы радости при удачном броске. Когда ставки перевалили за полсотни марок, Хаген покинул стол и пошёл пить пиво — везение не бесконечно! За сукном оставалось всё меньше народу, ставки лезли до небес, очки уже было некуда записывать — клочок пергамента затёрли до дыр. Кликнули Хагена — запоминать, сколько кому выпадет.

— А чего сразу я? — возмутился он. — У Фрости память не хуже моего!

— Фрости успел напиться, — заметил со смехом Энгель Тольфинг, — а ты покуда — нет. Иди, не выделывайся! А то я нашего Рагнвальда без порток не оставлю.

Ради такого дела Хаген согласился. Себе на беду.

Последняя игра шла долго и с остервенением. Энгель скрипел зубами, у Рагнвальда Жестокого подрагивали пальцы. «Мёртвые» двойки да пятёрки откладывали редко, набирая очки, словно хвою на плащ в родных лесах Энгеля. Когда же счёт перевалил за полторы сотни, у Рагнвальда вдруг дёрнулась рука, и две из пяти костей выпали двойками, а три — пятёрками. Все — «мёртвые». Все. Серебро насмарку.

— Играем дальше, — ровно процедил Рагнвальд.

— У тебя деньги вышли, — злорадно напомнил Энгель.

— Хаген, займи сто марок, — бросил Жестокий.

Нет бы отказаться, соврать — нету, мол, ни медяка! — но Лемминг отсыпал серебро. Руки опередили голову. Любопытство, раж охоты пересилили здравый смысл.

Рагнвальд мрачно усмехнулся, хлопнул его по плечу — и отыгрался. Хотя и без прибыли.

— После Йолля отдам, — осклабившись, обещал побратим Орма Белого.

Хаген не возражал.

Вот прошёл Йолль, потом — праздник Торри. Близилась весна. Не таяли ни снега, ни льды, но таяли сбережения Хагена. И настал-таки день, когда он напомнил Рагнвальду о долге.

— Какой долг? — изумился тот. — Какие сто марок? Какие кости?

— Мёртвые, — усмехнулся Лемминг. — Пять «мёртвых» костей. Две двойки, три пятёрки. Припоминаешь? Или Мунин, вестник Отца Павших, давно покинул тебя?

— Послушай, Лемминг, — кривясь, как от зубной боли, сказал Рагнвальд, — я думал, ты мало похож на тех купчин, что одалживают деньги друзьям. Я думал, ты щедрый витязь, и знаешь, что такое великодушие. Немного толку затевать нам ссору из-за такой мелочи!

И невзначай положил ладонь на рукоять ножа за поясом.

— Теперь Мунин покинул меня, — тихо сказал Хаген, прищурившись, — ибо не припоминаю, чтобы мы ранее звались друзьями.

— Так ты не друг мне? — нахмурился Рагнвальд, и в его иссиня-серых глазах юноша разглядел безжалостную сталь — свой смертный приговор. Но — не дрогнул:

— Мы бились в одном строю, ходили на одном борту, пировали за одним столом. Это делает нас соратниками, собратьями, но — не друзьями. На том стоим.

— Вот как? — мрачно усмехнулся Рагнвальд. — Ладно же! Отдам по осени, как вернёмся из похода. Или даже там, в Эйреде, коль ты такой скаредный и неуступчивый.

Хаген понял, что придётся на сей раз ему отложить «мёртвую», но вмешался Хродгар:

— Вот уж хрен тебе, Рагнвальд сын Рольфа! Не добавится тебе чести, коли ты не отдашь долга, и никто больше не скажет, что слово твоё крепко!

— Особенно после того, — нашёлся Хаген, — как я сложу о тебе нид. Я в этом силён, знаешь ли.

Рагнвальд склонился, бледный от ярости, и прошептал:

— Ты не посмеешь! Или…

И, глядя на ледяную улыбку в глазах Лемминга, резко распрямился, обвёл взглядом зал:

— Я вызываю тебя на хольмганг, Хаген Альварсон! Вы, братья, все станьте свидетелями. Завтра на рассвете, на том оружии, что выберет сам Лемминг, на шхерах. Что ты скажешь мне?

Расплылся в волчьей улыбке, свысока поглядывая на Хагена. Ждал, что тот одумается, скукожится в ужасе, станет просить прощения… Не дождался. Не покинула усмешка лица Лемминга. Только заледенело море в его глазах.

Не серо-зелёных, как обычно. Серых. Как сталь. Как небо над суровыми волнами.

— Бери оружие, какое сам знаешь, — процедил Хаген, — встретимся поутру на шхере.

И вышел прочь.

— Биться станем до смерти, щенок! — бросил Рагнвальд ему вдогон.

Отговаривали Хагена мало. Знали — не поможет. Только Хродгар предложил:

— Знаешь, есть такой обычай — тот, кого вызвали на хольмганг, имеет право назвать своего защитника. Чтобы тот вышел вместо него. И вызвавший тогда уже не может уклониться, не прозвавшись ниддингом. Если ты назовёшь меня — почту за честь!

— Это не по мне, — сказал Хаген, спокойно раскуривая трубку, хотя руки всё же тряслись, — но у меня будет просьба к тебе и Торкелю. Поедете со мной как свидетели.

— Уж конечно, поедем! — воскликнул Торкель. — Отомстим за тебя, дуралея…

…Кто уж нашептал Игерне, осталось тайной. А только дочь Сеаха набросилась на Хагена с кулаками, проклятиями, отборной бранью и сверканием очей:

— Ты… ты… ты! Да кем ты себя возомнил!? Даже я знаю, кто такой этот Рагнвальд Рольфсон, и отчего прозвали его Жестоким. А ты! Ты же ходил с ним в походы. Ты видел, как он дерётся. Я не видела, а ты — видел! Ты спешишь умереть, и думаешь, что жизнь — такое сложное дело? Кому станет легче, когда тебе разобьют глупую голову? Тебе? Мне? Голове твоей? И — за что, боги, за что!? За жалкие сто марок… Ну что мне с тобой делать? Что тебе сказать?

Едва не плакала. Раскраснелась и была чудо как хороша. Хаген обнял её, крепко прижал ко груди, у всех на виду. Зарылся лицом в её волосы. Горячо прошептал ей на ухо:

— Что делать? Я скажу тебе, что -

Игерна, целуй меня, я не вернусь ни в Рогахейм, ни в Рёдульсфьёлль, пока сыну Рольфа не отомщу за конунга, бывшего лучшим под солнцем.[35]

— Что ты можешь сказать мне? — повторил Хаген. — Молви: failte, failte, muirn is clu dhut![36]

— Да ну тебя! — сдалась Игерна. — Что б хорошее выучил…

— Эй, братец-лемминг! — раздалась знакомая хрипотца. — Хватит сырость разводить. Иди, там тебя Олаф спрашивает.

— Олаф который? — обернулся Лемминг.

— Олаф Безродный, — усмехнулся Хравен сейдман, — и я не советую тебе мешкать.

— А чего это он тут забыл? — удивился Хаген, выпуская Игерну из объятий.

— Идём-идём, — поторопил колдун. И добавил уже в переходе, — ничего-то ты не знаешь, Хаген Альварсон, муж державный, как я погляжу! Завтра вечером будет большой совет, и Арнульф весьма рассчитывает на твоё присутствие. Так что ты уж постарайся не умереть.

— Ну ты-то всяко меня поднимешь, не так ли? — съехидничал Хаген.

Чародей ничего не ответил.

Хаген же — наконец-то! — устыдился в сердце своём.

Олаф Падающий Молот, прозванный, помимо прочего, Безродным, прибыл на Гелтас накануне вечером по делу, о котором будет сказано позже. Теперь же, обменявшись с Хагеном приветствиями, протянул ему длинный тяжёлый свёрток:

— Я слыхал, ты отправляешься на хольмганг с самим Рагнвальдом Жестоким? У меня будет к тебе просьба. Сидел я в Хринг Свэрдан и выковал этот меч… да, разверни, погляди. Хорош ли?

— Хорош, и хорош весьма, — с уважением проговорил Хаген, развязывая фридбанд, извлекая из ножен клинок длиною в полтора альна, не слишком широкий, сужающийся ближе к острию. То был мэккир — меч, заточенный для колющих ударов. Рукоять можно было держать и двумя руками — для большей устойчивости, в хьяльте блестел бронзовый жёлудь, кисть прикрывала короткая гарда, скошенная под острым углом к клинку. На клинке же, с другой стороны от клейма, гордо вышагивала коронованная рысь с секирой в лапе — тонкая золотая нить легла в гравировку на стали. Красота!