Волки и вепри (СИ) - Альварсон Хаген - Страница 38

38

— Сожжём — добычи не останется, — возмутился Лейф, — мне мало радости перерывать груды пепла в поисках оплавленного золота и серебра!

— Верно, — кивнул Сигбьёрн Злой Барсук, отбрасывая со лба волосы, — мы же не рудознатцы и не старатели, чтобы копаться в грязи.

— Многовато вы печётесь о добыче! — презрительно бросил чародей. — Сказано ведь:

Знает скотина, что надо уж скоро в стойло вернуться, а муж неразумный без остановки живот набивает.[42]

Стурле Скампельсон услышал это и засмеялся, а Сигбьёрн, брат его, хмуро уточнил:

— Ты вот сейчас кого скотиной назвал, а, пожиратель падали?

— Тихо, вы, горячие северные парни! — возвысил голос вождь. — Никто ничего жечь не будет и убивать паломников тоже. Некогда. Идём на штурм! Щиты наизготовку! Стройся «вепрем»!

— Погоди, — Хаген указал на одинокую фигуру прямо перед воротами монастыря.

Хродгар присмотрелся. Поскрёб в затылке. И грязно выругался.

Бреннах Мак Эрк стоял один, под тёмными стенами, под сенью древних крон, и наигрывал на арфе. Взор его, спокойный и отрешённый, блуждал в небесной синеве, средь буйной дубовой листвы, не видя бренного мира. Что прозревал певец, вещий духом? Кто знает? А только бренный мир откликнулся на тихий печальный зов, на струнный перезвон, на плач по старым временам. Ветер зашелестел в сплетении ветвей, могучие дубы качнулись в забытом танце, а мох на стенах монастыря вспыхнул вдруг ослепительной зеленью, бурыми пятнами засохшей крови. Крови, что проливалась в установленные дни во спасение мира. Крови, что хранила многие тысячи жизней. Крови добровольных жертв.

Но и новый мир, возведённый на костях старого, не собирался уступать. Воздух вокруг барда взметнулся горячим смерчем, а земля обуглилась в мгновение ока, растрескалась обветренной кожей. На стенах зашевелились лучники, Слагфид и Самар без приказа сняли парочку чересчур ретивых, но было ясно, что рано или поздно Бреннаха достанут. Хродгар приказал:

— Хравен, прикрой его! Как нас тогда, в храме сидов!

— И не подумаю, — злорадно ухмыльнулся тот, — пусть певун сдохнет.

Тогда Хаген сказал так:

Чахнет сосна, что растёт одиноко, корой не укрыта; так же и муж без прочих людей. Зачем ему долгая жизнь?[43]

И вышел вперёд, закрывая крафта-скальда своим щитом и своим телом. Раскалённый воздух вокруг певца палил немилосердно, но, во-первых, у Хагена был опыт работы в кузне, во-вторых, он выучил от Тунда Отшельника заклятие, что укрощало жар, а в-третьих, смерть грозила человеку, которого он спас, спас ради его песен, сам того не ведая, и теперь мир мог погибнуть в огне, но песнь должна быть допета.

Через миг рядом стали Торкель, Бьярки, Лейф, братья Скампельсоны, к ним подтягивались другие, мимо остолбеневшего Хравена, мимо запретов и приказов вождя, мимо палящего вихря. Перед Бреннахом сомкнулась стена щитов и тел, и стрелы застревали в ней, визжа от бессильной ярости. Хравен Увесон с перекошенным от злости лицом плюнул под ноги и, запрокинув голову, прокричал заклятие. Покровы тьмы окутали смертников, храня от жара и стрел.

Огненный крест в круге раскинулся над головами, разрывая мрак, изливая на грешную землю карающий свет. Небо было распято на том кресте. Некогда друиды молились ему, так почитая животворящее солнце, но жрецы Белого бога видели в этом знаке жертву. Страдание, которое очищает. Терпение, что было нам завещано в память о Нём. Смирение перед враждебными вихрями невзгод. Очистительные костры, крестовые походы, усекновение гордых голов. Колокольный звон оглушал, слитное пение из-за монастырских стен повергало смертных в прах.

Милосердие и любовь — тем, кто просит.

Тем, кто требует, — кара небес.

Дубы-чародеи сдвинулись с места, разрывая несчастную землю корнями, сложив руки-ветви над арфистом. И казалось — могучие волшебники древности замкнули над ним священный круг.

Тогда утих колокольный гул, а хоровое пение монаха сменилось грозными речами на Имраэге, и вот что разобрал Хаген:

Ты стар. Ты слеп, согбен и лыс. На сердце тяжесть. Мысли разбрелись. Три века в мире ты блуждал И лирой бесам угождал.

А вот что ответил Бреннах Мак Эрк, печально глядя в небеса:

Всё прежнее ушло с годами: И копья стройными рядами, И кудри на ветру, и громы, И танцы, и надрыв струны, И обнажённость в час ночной… Но песни, пусть слова их невесомы, Доныне странствуют, как диск луны.[44]

Что случилось потом — никто не понял. Мир замер на миг, звенящая струна тишины прошлась по сердцам, а затем монастырь содрогнулся. Камни в его основании, щедро окроплённые кровью последних друидов, вывернулись, и деревянные надстройки хрустнули костями исполина. И покорно раскрылись врата.

Бреннах блаженно закрыл глаза и рухнул, как скошенная травинка. Хаген едва успел его подхватить. А боевой рог уже надрывался, призывая северян на кровавую потеху.

В живых из всей монашеской братии остался лишь старый отец-настоятель. Он не падал ниц и не умолял сохранить жизнь себе или братьям. Он вообще ни слова не произнёс. Стоял с каменным лицом, цепко ухватив посох с причудливой загогулиной в навершии. Спиной к алтарю. Лицом к ненавистным чужакам. Готовый до последнего защищать дом богов.

Его Хродгар запретил убивать. Обезоружили, хотя и не без труда: старик оказался крепким и умелым бойцом. До Арнульфа, впрочем, ему было далеко. С него сорвали одежду, вытолкали наружу, отсекли бороду. Волос на голове осталось мало, и седины пощадили. Хаген заметил:

— У тебя голова брита не так, как у прочих монахов, а скорее так, как у друидов. Отчего?

— Нетрудно сказать, — рассмеялся старик смехом обречённого, хорошо знакомым Леммингу. — В те дни, когда тебя, языческий щенок, ещё не было на свете, я был одним из верховных друидов этой обители. Потом настали новые времена, и перед нами стал выбор: сохранить веру предков или принять новых богов. Мы долго совещались и решили креститься. Так мы смогли сохранить многое из наследия древности. Ты понимаешь? О, ты должен понимать, коли задаёшь такие вопросы!

— Вы это решили единогласно?

— Что лгать на пороге смерти! — ухмыльнулся отец-настоятель. — Несогласных перебили. Не мы. Люди тогдашнего правителя. Мы стояли и смотрели.

— И, верно, молились о царствие небесном для братьев? — горько усмехнулся Хаген.

Старик ничего не ответил. Хаген же обратился к вождю:

— Позволь мне заняться божьим человеком, ибо я знаю, чего он заслужил.

Хродгар слегка нахмурился, но кивнул.

Тогда Хаген попросил братьев Скампельсонов подержать святого отца, а сам достал кусок медной проволоки, которой разжился в храме сидов, и вынул старику правый глаз. Заботливо обработал рану и наложил повязку. Затем под могильное молчание побратимов отвёл его к подножию холма, где стояли связанные паломники. Слегка подтолкнул вперёд:

— Иди теперь, и смотри в глаза гостям, с которыми обошёлся так неучтиво. Живи, сколько тебе отпущено. И благодари меня: по вашим старым поверьям, одноглазые, однорукие и одноногие люди ближе к миру духов и чар. И да возьмут тебя тролли.