Генерал Империи (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич - Страница 17

– Твою мать… – выдохнув, произнес Максим, пытаясь прийти в себя после жуткого удушья.

Усмехнулся, нервно хохотнув, и направился в сторону алтаря. Там, где он несколькими часами раньше видел святую воду. Запасы. Небрежно отбросил крышку с серебряной утвари он с удовольствием умылся. Вода была теплой, но после удушливой духоты гроба даже она чрезвычайно освежала.

Довольно фыркнув и вытерев лицо и руки какой-то расшитой ритуальной тряпкой, Максим выхватил бутылку кагора для причащения. Лихо ее раскупорил и вылил в себя прямо из горла с половину.

– Ну и пойло… – поморщился Меншиков и отбросил бутылку на пол, расколотив вдребезги. – Эй, – крикнул он оторопевшему священнику, – не надо экономить на причастие! Что это? Кровь Господня или бормотуха? Вино должно использовать доброе, славное, а не эту погань. Чай приличный собор, а не деревенский приход на краю света.

И чуть покачиваясь пошел обратно. Остановился возле гроба в гробовой тишине. Окинул взглядом все еще бледных как полотно окружающих его людей и поинтересовался:

– А что это вы тут делаете?

– Так… вас проводить пришли, – нервно сглотнув, произнес Гучков, стоявший в первых рядах и смотревший на Максима совершенно диким, непередаваемым взглядом…

– Да? Ну, благодарствую. Только я передумал.

– Боже правый… – тихо ахнул кто-то из дам.

– И как там, Максим Иванович? Как на том свете? – Спросил кто-то задних рядов.

– Каждому по вере его, – пожав плечами ответил Меншиков. – Во что веришь, то тебя и ждет. Всевышний полон разнообразия в своем проявлении. Веришь, что уйдешь в небытие, туда тебе и дорога. Жаждешь попасть в Вальгалу? Пожалуйста, если соблюдешь условия. Рвешься в христианский рай? Тоже милости просим, но только если ты достоин его. Вера и совесть – вот мерила твоего посмертия. Особенно совесть. Даже в аду, который у каждого свой, двери не закрыты. Каждый волен уйти в любой момент. Да только совесть не пускает. Она же и в муки ввергает.

– А вы? А где были?

– Я? О! Это было великолепное приключение! – Хохотнул Максим и начал нараспев декларировать песню «Норманны» от Княzz. – Причалим ли мы, к чужим берегам? Иль сгинем в пучине на радость врагам? Валькирии о подвигах наших расскажут Великим Богам! М-м-м-м. Ни Локи, ни Змей из бездны морской, не в силах сломить наш дух боевой. Здесь нету сопливых мальчишек! Здесь каждый отважный герой! Да. Путь до той звезды, что светит в небе ярче остальных, смертью нам грозит, но дело того стоит! Один – Бог войны – услышит в небе звон клинков стальных! Буря, лютый шторм нас только раззадорят! У! У-у-у! У-у-у! У-у-у! Норманны! У! У-у-у! У-у-у! У-у-у! Норманны! – Выкрикнул последнее слово. Замолчал. Обвел взглядом пятящихся людей. Дико рассмеялся, откинув голову и прямо-таки заливаясь. А потом резко собрался, посерьезнел и повернувшись к распятию размашисто, демонстративно перекрестился. – Ну извини. Очень любопытно было. Сам знаешь – я одним глазком.

Замолчал.

Чуть постоял молча.

И пошел твердой походкой к выходу.

– Максим Иванович, – окликнул его Гучков, когда тот проходил мимо. – Куда же вы теперь?

– К войскам. Эта война еще не закончена.

– Но… говорят… пишут, что настало время переговоров.

– Серьезно? Я думал, грешным делом, что переговоры начинают после победы или поражения, а не когда удобно отдельным проходимцам. Война не закончена. Враг не повержен. Победа не достигнута. Нужно быть полным дерьмом, чтобы вот так глупо, мерзко и ничтожно выронить славу победы в Великой войне. Нужно самым отчаянным образом презирать всех, кто отдал свою жизнь и здоровье на фронтах и в тылу, чтобы так жиденько обосраться.

– Но… – Попытался что-то возразить Милюков, стоявший неподалеку, но осекся и как-то попятился, встретившись со взглядом Меншикова… который смотрел на него как на кусок мяса перед разделкой.

– Вспомни героев минувших дней, – тихо произнес Максим, напевая песню Сколота, смотря прямо в глаза Милюкову. – В подмогу их призови. Всех, кто ушел в пучину морей, стоя по пояс в крови. Всех тех, кто ушел в пучину морей, стоя по пояс в крови. И нет из битвы пути назад, как нет следа за кормой. Сам Один вряд ли рискнет сказать – когда ты вернешься домой. Сам Один вряд ли рискнет сказать – вернешься ли ты домой…. Так крепче воин сжимай топор, врываясь во вражеский строй. Наш ярл неистов в сечи как Тор! Мы вернулись домой!

И вновь расхохотавшись, направился к выходу из храма. Буркнув на ходу в сторону распятия:

– Ну извини. Ребята там уж очень заразительные. Веселые. Никак не отпускает…

Глава 8

1916 год, 5 августа, Петроград

Керенский спокойно работал с документами, пребывая в приподнятом настроении. Это проклятый Меншиков сдох, сгорел в своем особняке. А сколько было слов! Сколько предупреждений не связываться с ним. Даже немцы и те – рекомендовали поступать предельно осторожно, дескать, он вообще не человек и от него можно ожидать всего, чего угодно. А он взял и сдох. Как паршивая собака. Ну как тут не радоваться? Да еще так удобно!

Он уже договорился с министром Внутренних дел и тот готовился дать официальную информацию в газетах о том, что покушение было совершено эсерами-бомбистами. И это не могло не радовать. Ведь одним удачным ходом он устранял опасного оппонента и перенаправлял народный гнев на ставших уже совершенно неудобных вчерашних союзников. И расследование покушения на царскую семью пора заканчивать, назначив тех же виновных. Чтобы посильнее. Чтобы от души их приложить.

Да, республика пока не получалась. Возможно даже придется признать права какого-то из Романовых. Но уж что-что, а Конституционную монархию с резко ограниченными правами суверена получится сделать совершенно точно. И он, скорее всего, войдет в историю, как спаситель Отечества. Сейчас главное – не прозевать момент. Он за вчера уже успел написать целую статью и с десяток заметок в разные газеты, в которых рассказывал о том, какого замечательного человека потеряла Россия, и какие мерзавцы революционеры, совершенно потерявшие край в своей ненасытной жажде крови. Сегодня-завтра они пойдут в печать. К нему уже подключились «лучшие люди России» в своем решительном осуждении «кровожадности сторонников Директории». Так что травля уже началась и скоро грозит стать поистине всеобъемлющей. Они плохие – он хороший. Армия за Меншикова? Так и он за него. Уж теперь-то полиция на его старых союзничков да соратничков спустит всех собак… охотно и радостно. И армия ей поможет. И народ, среди которого Меншиков был весьма популярен. Вот была проблема. Раз – и проблемы нет. Сама издохла.

Александр Федорович довольно улыбнулся и откинувшись на спинку стула потянулся. День грозил стать удивительно удачным.

– Черт побери… – тихо произнес он, – до чего же приятно, когда твои враги дохнут!

С этими словами он встал. Прошелся до шкафа. Достал бутылку виски и коробку с сигарами. Гильотинку. Спички. Пепельницу. Бокал. Разложился на небольшом журнальном столике, что стоял возле диванчика. Плеснул себе виски в тару. Аккуратно обрезал кончик сигары. Пригубил виски. Прикурил. Пыхнул. Посмаковал. Еще раз пыхнул. И, откинувшись на спинку, зажмурился от удовольствия. В такие моменты он особенно любил жизнь и верил в свою звезду.

Вдали послышались частые, быстро приближающиеся шаги. Нервные. Нехорошо. В обычные дни он бы напрягся, но сейчас ему было плевать. У него – все хорошо. Просто отлично!

Рывок дверной ручки. И в кабинет влетает Милюков, вспотевший и совершенно запыхавшийся.

– Он воскрес! – Полным ужаса голосом воскликнул Павел Николаевич. – ВОСКРЕС!

– Что вы несете?! – Скривился Александр Федорович, совершенно недовольный таким началом разговора. – Кто воскрес? Что за бред?

– МЕНШИКОВ!!! – Скрывая на визг прокричал Милюков. – МЕНШИКОВ ВОСКРЕС!!! – После чего сделал три быстрых шага. Схватил с журнального столика едва початую бутылку виски и опрокинув, начал заливать в себя. Глоток за глотком. На глазах ошарашенного Керенского.