Городские легенды - де Линт Чарльз - Страница 66

У меня даже мурашки бегут по коже. Я рядом с ним одним плохо соображаю; а если их окажется несколько, то у меня, пожалуй, и вовсе предохранители полетят, и я просто растаю, как Снегурочка.

Но старухе я ничего такого не говорю. Джэк будит и доверие, и желание, чего о вас, бабушка, не скажешь.

– Ты нам поможешь? – говорит она вместо ответа.

Я сажусь напротив нее за стол и спрашиваю:

– О чем вы?

– О Луне, – отвечает она.

Я трясу головой:

– Не понимаю. Вы про ту женщину, которая утонула в пруду?

– Утонула, – говорит старуха, – но не умерла. Пока.

Я начинаю спорить, но тут до меня доходит, где я. Это же сон, а во сне может случиться что угодно, разве нет?

– Только ты можешь разрушить чары боглов, – говорит старуха.

– Я? Но...

– Завтра, когда будешь ложиться спать, положи в рот камешек, а в руку возьми ореховый прутик. Может статься, ты окажешься у меня, а может, и со своим Вороном, но, как бы то ни было, молчи, не говори ни слова. Иди на болото и не останавливайся до тех пор, пока не найдешь гроб, а на нем свечу, тогда скоси глаз, и очутишься там, куда я тебя водила давеча.

Она умолкает.

– И что я должна сделать потом? – спрашиваю я.

– То, что надо.

– Но...

– Я устала, – говорит она.

Она машет на меня рукой, и я опять просыпаюсь в своей постели.

– Ну и? – не терпелось Джилли. – Ты это сделала?

– А ты сделала бы?

– В ту же секунду, – выпалила Джилли. Она придвинулась поближе к Софи, и заглянула ей в лицо. – Только не говори мне, что ты не сделала того, о чем она тебя просила. Не говори, что на этом все закончилось.

– Вся история показалась мне такой глупой, – ответила Софи.

– Ну, пожалуйста!

– Нет, правда. Одни бессмысленные загадки. Я знала, что это сон, что в нем вовсе не обязательно должен быть смысл, но, с другой стороны, сна чала все было так связно, а потом совсем запуталось, вот мне и показалось... ну, я не знаю. Нечестно как-то.

– Так ты это сделала?

Софи наконец сжалилась.

– Да, – ответила она.

Я ложусь спать с маленьким гладким камешком во рту и долго не могу заснуть: мне кажется, что ночью я обязательно его проглочу и поперхнусь. Про ореховый прут я тоже не забыла, хотя какой толк что от того, что от другого – ума не приложу.

– Ореховый прут нужен, чтобы кикиморы и боглы не подступались к тебе, – слышу я голос Джэка. – А камень будет напоминать о твоем мире, о разнице между сном и явью, чтобы ты, забывшись, не разделила судьбу Луны.

Поросший травой бугорок, на котором мы стоим, как островок почти сухой земли посреди трясины, но и он пружинит под ногами. Я хочу поздороваться, но Джэк прижимает палец к губам.

– Старая она, матушка Погода, – говорит он, – да и странная, но в одном ее мизинце магии больше, чем простому смертному суждено повидать за всю жизнь.

Раньше я даже не задумывалась о том, какой у него голос. А он как бархат, нежный, гладкий, но совсем не похож на женский. Слишком звучный.

Он кладет ладони мне на плечи, и я чувствую, что вся таю. Я закрываю глаза, поднимаю голову, но он поворачивает меня спиной к себе. Накрывает ладонями мои груди и целует меня в шею. Я прижимаюсь к нему, но он приближает губы к моему уху и начинает шептать.

– Тебе надо идти, – говорит он тихо, его дыхание щекочет мне ухо. – На болото.

Я вырываюсь из его объятий и поворачиваюсь к нему лицом. Я хочу сказать: «Почему я? Почему я должна идти туда одна?» Но не успеваю я выдавить и звука, как его ладонь уже зажимает мне рот.

– Верь матушке Погоде, – говорит он. – И мне тоже верь. Только ты можешь это сделать, больше никто. Идти тебе или нет, выбирай сама. Но если хочешь попытаться, не говори ни слова. Ты должна пойти на болота и найти ее. Тебя будут соблазнять и мучить, но ты просто не обращай внимания, иначе лежать и тебе под Большой Корягой.

Я смотрю на него и знаю, что он видит, как он нужен мне, потому что в фиалковых глубинах его глаз читаю такую же потребность во мне.

– Я дождусь тебя, – говорит он. – Если смогу.

Это мне совсем не нравится. Собственно, мне и остальное тоже не понравилось, но я еще раз напоминаю себе, что это всего лишь сон, и киваю. Потом поворачиваюсь, чтобы уйти, но он перехватывает меня в последний миг, привлекает к себе и целует. Лихорадочно ищут друг друга языки, жарко пылают объятия, но вот он делает шаг назад.

– Я люблю твою силу, – говорит он.

Я не хочу идти, я хочу поменять правила, но чувствую, что стоит изменить хотя бы самую малость, как изменится все, и, может быть, во сне, который придет на смену этому, не будет и самого Джэка. Поэтому я провожу пальцами по его щеке, последний раз долго смотрю в фиалковые глаза, в которых так хочется утонуть, собираюсь с духом и поворачиваюсь, чтобы уйти.

На этот раз я действительно ухожу на болота.

Мне не по себе, но в этом нет ничего странного. Я оборачиваюсь назад, но Джэка там уже нет. Кто-то неотступно следит за мной, но я знаю, что это не он. Я крепче сжимаю ореховый прут, перекатываю во рту камешек и иду вперед.

Это нелегко. Каждый раз, прежде чем сделать шаг, приходится выбирать место, чтобы не провалиться в грязь с головой. Я тут же вспоминаю, что слышала, будто если человеку снится собственная смерть, значит, он умирает на самом деле, вот почему в самый последний момент мы всегда просыпаемся. Конечно, кроме тех, кто умирает во сне.

Не знаю, сколько я так шлепаю по грязи. Мои руки и ноги сплошь исцарапаны и изрезаны – я и представить не могла, до чего у болотной травы острые края, пока на собственной шкуре не почувствовала. Они режут кожу легко и незаметно, как бумагу, и щиплет так же сильно. Да еще грязь болотная в царапины набивается, тоже ничего хорошего. Счастье еще, что мошки нет.

Чувство такое, что ни одной живой души, кроме меня, на болотах нет. И в то же время я знаю, что я здесь не одна. Бывает, слово на языке вертится, а вспомнить его никак не можешь. Так и тут: я не вижу и не слышу ничего особенного, но знаю, что за мной следят.

Я вспоминаю Джэка и матушку Погоду, их рассказы о том, что скрывает темнота. Кикимор, бог-лов, привидения.

Немного погодя я вообще забываю о том, зачем пришла сюда, на болота. Ноги несут меня вперед, а над моей головой темным облаком висит неотвязный страх. Листья болотных бобов и водяной мяты скользят по моим икрам, как чьи-то мокрые холодные пальцы. Время от времени поблизости то будто птица крыльями захлопает, то вздохнет кто-то, тяжело так, со стоном, но я все равно никого не вижу.

Я уже почти падаю от усталости, как вдруг передо мной оказывается большой камень, а на нем – одинокая старая ива, такая огромная, какой я никогда раньше не видела. Она мертва, стоит, уронив голые ветви в стоячую воду. Камень под ней слегка накренился, грязь вокруг него совсем черная, а кругом так тихо, тише даже, чем повсюду, болото словно затаилось и чего-то ждет, и тут у меня возникает ощущение, будто какая-то тварь, нет, твари крадутся ко мне со всех сторон.

Я огибаю трясину, чтобы подойти к камню с другой стороны, и вдруг вижу то, чего не замечала раньше. Оказывается, камень похож на большой гроб, и я тут же вспоминаю слова матушки Погоды. Останавливаюсь, начинаю искать свечу и вижу крохотный огонек на самой верхушке черного камня, там, где сплетаются ветви мертвой ивы. Света от него не больше, чем от светлячка, но горит он ровно.

Я, как велела мне матушка Погода, кошусь сначала в одну сторону, потом в другую. Сначала я не вижу ничего, но потом, медленно поворачивая голову, замечаю под водой слабое свечение. Я замираю, не зная, что делать дальше. Исчезнет ли свет, если я посмотрю на него прямо?

Наконец я решаю подойти к свету боком, не переставая смотреть на него краем глаза. Чем ближе я подхожу, тем ярче он разгорается, и вот холодная вода уже плещется вокруг моих бедер, грязь чавкает под ногами, а бледное, жутковатое свечение поднимается со всех сторон. Я опускаю взгляд и вижу в воде свое лицо, но тут же понимаю, что это не мое отражение, а та утонувшая женщина, Луна, похороненная под камнем.