Тайна трех подруг - Королева Лариса Анатольевна - Страница 57

О дипломате обвиняемая не упомянула, и оказалась права. Директор магазина не заявил не только о пропаже из сейфа, но даже о том, что посторонние лица вообще открывали сейф и решетку, ведущую к двери его рабочего кабинета. А ключи от сейфа, кабинета и замка с решетки, связка которых оказалась брошенной в сумку вместе золотом, Рината с Наташей выбросили на помойку.

Получалось, что охранник все-таки работал на Кафлана. Кто бы еще смог заказать дубликаты ключей? Ведь парни все-таки открыли сейф и забрали дипломат! Или в сговоре со стоматологом был как раз директор магазина? Нет, не то. Кавказец хотел выкрасть чемоданчик. Но что было внутри? Кем был «человек в маске»? И почему, почему все-таки охранник открыл огонь? Так было задумано с самого начала или сценарий корректировался по ходу действия?

Эти проклятые вопросы наряду со страшными обвинениями расплавляли мозг, который временами отказывался ей служить. Рассудок мутился, и припертая к стенке Рината не раз воображала себе, что действительно стреляла в охранника и была на квартире у Решетникова не только в ходе следственного эксперимента, но и на момент убийства. А потом подсознание якобы вытеснило эти факты из памяти, и теперь она трусливо пытается переложить ответственность на других.

«А был ли мальчик?» — постоянно лезла в голову навязчивая фраза из так и недочитанного до конца «Клима Самгина». Может, Рината придумала этого злоумышленника, а пистолет в момент своего падения в снег действительно выронили Павел и Гоша, не сказав ей заранее о наличии у них оружия? И она действительно застрелила милиционера?

Кто мог поверить подозреваемой в чудовищных преступлениях, если она себе не верила? С сомнением выслушал странную версию и назначенный ей адвокат, сорокалетний мужчина с рано увядшим морщинистым лицом, лишенным всякого выражения. Убеждал во всем признаться, так ему, дескать, будет легче строить защиту. Господи, какую защиту?! Его выступления на суде сражали Ринату наповал.

— Учитывая то, что моя подзащитная воспитывалась в детском доме, отягощена дурной наследственностью, а также является матерью малолетнего ребенка, прошу суд отнестись к ней со снисхождением. — Адвокат говорил тихим, монотонным голосом, будто в сотый раз повторял текст одной и той же лекции, периодически читаемой им в разных аудиториях, и ему было смертельно скучно. — Втянутая в совершение налета на ювелирный магазин старшими по возрасту и более опытными мужем и его товарищем, гражданка Снежина пошла у них на поводу, что в дальнейшем привело к совершению еще более тяжких преступлений. Прошу также учесть, что в сотрудника милиции обвиняемая стреляла в состоянии аффекта, вызванного гибелью мужа. А убийство Решетникова она совершила, считая, что таким образом спасает от уголовной ответственности свою подругу и избавляет от детдомовской участи дочь…

Открытый показательный суд. Полный зал народа. Свидетели и заводчане, родственники погибших и посторонние. Так много разных лиц: молодых и старых, знакомых и незнакомых, любопытных и осуждающих. Только вот сочувствующих почти нет. Нюся, приходившая на каждое заседание, сидела в первых рядах рядом с какой-то женщиной. Рината догадалась, что это Наташина мать. Обе будто бы искали в ее глазах ответа на вопросы: «Как же ты могла такое сотворить, девочка? Что же теперь с тобой будет? Где наши внучки?» С постоянно обмотанной черным платком головой, Нюся стала очень похожа на Ба — та же безмолвная скорбь в глазах, но и — христианское смирение.

Совсем не так смотрела мать погибшего на посту милиционера, считавшая Снежину убийцей сына. Там тоже была скорбь. Но сколько при этом ненависти! Ринате хотелось закричать: «Не я стреляла в вашего мальчика! Не проклинайте меня, я и так уже всеми проклята!» Но обвиняемая молчала. Возмущенный ропот раздавался в зале, когда оглашали список ее преступлений и когда она в очередной раз на вопрос: «Подсудимая, признаете ли вы себя виновной?» — твердо отвечала: «Нет».

Тайные знаки подавала иногда Белла, втянутая подругами в их конспиративные игры. Так, однажды, выходя из зала суда на объявленный в заседании перерыв и проходя мимо клетки, она негромко произнесла:

— Мать увезла ее в Тихорецк.

Рината поняла, что Лана жива и уже дома.

В другой раз Белла, будто бы разговаривая сама с собой, чуть слышно пробормотала:

— Некоторые и на новом месте неплохо устраиваются, и должности получают, и квартиры снимают.

Нетрудно было догадаться, что Наташа обрела работу и жилье и написала о своих успехах Белле. Есть контакт!

Смягчающими вину подсудимой обстоятельствами были сочтены тяжелое детство и положительные характеристики с последнего места работы, отягчающими — непризнание вины в содеянном, отказ в помощи следствию и сокрытие награбленного. Приговор не стал для Снежиной неожиданностью. Еще в ходе процесса стало очевидно, к чему все клонится. Что ж, оставалось только радоваться, что родилась на свет женщиной. Наверное, только потому и не расстреляли. Рината была осуждена на пятнадцать лет колонии строгого режима и отправилась отбывать наказание в поселок Двубратский Краснодарского края.

Первое письмо от Наташи она получила только семь месяцев спустя после разлуки. Даже не письмо, а только фотоснимок Ангелины, коротко остриженной, в белом махровом костюмчике — шорты и маечка. Ребенок был снят крупным планом и смотрел прямо в объектив. За спиной — голубая ширма. Такие снимки делают в каждом фотоателье любого уголка страны. Но на штемпеле конверта, на котором не было обратного адреса, значится город Тольятти. Так и повелось. Наташа слала зашифрованные весточки о детях Белле, а та пересылала эти письма на зону.

Вот и весь сказ. Что касается пятнадцати лет, проведенных в колонии, то зачем таким юным и неискушенным созданиям, как Евгения и Светлана, знать все ужасы невольничьей жизни в подробностях? Может быть, Рината расскажет им как-нибудь несколько отдельных эпизодов, особозначимых в лагерной жизни и способных преподать девчонкам урок, знание которого может пригодиться не только за решеткой. Да минует дочерей горькая чаша сия!

А вообще это тема для отдельного повествования — учебника по выживанию и сохранению человеческого достоинства в условиях пребывания в изолированном женском зверинце, обитательницы которого по большей части опасны и коварны и осуждены на пребывание здесь за особо тяжкие грехи. Убийцы, воровки, мошенницы, они были жестоки и справедливы, озлобленны и сентиментальны. Оскаливались как волчицы, плакали как дети и философствовали как ученые мужи. В первый же день пребывания Ринаты в колонии к ней подошла пожилая рецидивистка и сказала:

— Пятнадцать лет? Сурово. Будешь теперь дни до освобождения считать. Не надо. Жизнь, она не на свободе снова начнется. Она и здесь не прекращается. И надо лишь приспособиться к ней.

И Рината приспособилась. Выросшая в детском доме, она воспринимала подруг по несчастью как былых воспитанниц-подкидышей. И те и эти были преданы и проданы, одиноки и обижены судьбой. Только малыши страдали из-за бросивших их родителей, а заключенные — из-за подставивших их мужчин. Дети — без вины, женщины — вследствие нарушения закона.

Легко сказать: «Не верь, не бойся, не проси». Трудно исполнить этот завет. Верила, боялась, просила. Но не врала, не подличала, не отлынивала от работы. Ждала известий о дочери и тосковала по погибшему мужу, вышивала гладью и участвовала в конкурсах самодеятельности, узнавая о круто меняющейся жизни на воле из газетных статей и телевизионных программ.

Да и на зону с годами пришли новые веяния. Рината пережила здесь времена от полуголодной лагерной пайки до широкой спонсорской помощи благотворительных и правозащитных организаций; от навязчивого советского атеизма до строительства за колючкой часовни; от лекций о вреде алкоголизма до «зональных» конкурсов красоты. Она не позволяла себе опуститься и выжечь душу ненавистью несмотря на то, что отбывала срок безвинно и не подпадала ни под одну из нескольких амнистий последних лет, так что отмотала свой срок от звонка до звонка. Ждала освобождения, надеялась увидеть близких и выжила, несмотря ни на что.