Разведчики - Чехов Виктор Григорьевич - Страница 89

Спустившись вниз, еще раз покосился на спящих, хотел даже спросить, что это за люди, но времени на подготовку оставалось мало, и он направился в свой взвод.

В полночь передовой мотоотряд гвардейского полка выступил, согласно приказу.

Вскоре после ухода Синюхина командир полка получил ответ на запрос о Шохине и Валюшко. Шифровка подтверждала сказанное разведчиками, командование просило оказать им содействие, если они захотят вернуться для отдыха.

Вызванные к полковнику Шохин и Валюшко, выслушав сообщение, просили зачислить их в моторизованный гвардейский полк, перебрасываемый на Берлинское направление.

Яркое апрельское солнце поблескивало на орудийных стволах, веселыми вспышками загоралось на никеле и стеклах автомашин, светом и теплом заливало идущие на запад советские войска и возвращающихся из концентрационных лагерей на родную землю людей. Вот тягачи, лязгая гусеницами, тащат орудия тяжелой артиллерии, за ними грузовики с пехотой, минометчики, самоходки, танки… На орудийных стволах, на кузовах машин крупные надписи: «За Родину!», «На Берлин!», «Смерть фашизму!».

Навстречу советским войскам, по обочинам шоссе, по прилегающим лугам и полям движутся кабриолеты, повозки, велосипеды и даже детские коляски, нагруженные домашним скарбом. То там, то здесь вспыхивав ют многоязычные приветствия советским богатырям. Поляки, французы, бельгийцы, чехи, норвежцы, датчане, голландцы горячо благодарят своих освободителей. Великий праздник настал для них, измученных, униженных фашизмом. Праздник освобождения!

Синюхин сидит в кабине автомашины рядом с шофером. Всю дорогу его не покидает радостно-возбужденное настроение. Сколько простых, искренних сердец с благодарностью обращены к Советскому Союзу!

Вот движение замедлилось. Где-то впереди взорван мост, и по вновь проложенному, понтонному, машины проходят медленно, с большими интервалами.

У края шоссе стоит высокая, закутанная в черный платок старуха. Подняв голову, смотрит на проходящие войска. Темное, сильно поношенное платье подчеркивает ее худобу; из-под платка выбились седые волосы. За плечами небольшой вещевой мешок, в руках крепкая суковатая палка.

Совсем одна стоит у края шоссе эта старуха, устремив на бойцов горящие радостью глаза. Ее спутницы отдыхают поодаль. К ним то и дело подбегают бойцы, быстро отдают консервы, галеты и спешат обратно. Остановив машину, Синюхин подошел к старухе.

— Домой, мамаша? — участливо спросил он.

Старуха посмотрела на него влажными глазами:

— До дому, сынку, до хаты!

— Одна?

— Мужа расстреляли фашисты, дочку в гестапо замучили, — сурово сказала старуха, — сын воюет… А может, теперь и одна осталась…

Синюхину захотелось выразить этой женщине сочувствие, сделать что-либо хорошее.

— Трудновато, мамаша, пешком-то…

— Ничего, дойду. Теперь-то дойду! Радость кругом какая.

— Вот, возьмите, может, подвезет кто… — застенчиво проговорил он, передавая старухе деньги, и поспешил к своей машине: боялся — не возьмет старуха деньги. Что-то очень родное и в то же время величественное было в облике этой старой женщины. К нему донеслись ее слова:

— Кругом свои, не дадут пропасть!

Синюхин выглянул из кабины, но поворот шоссе уже скрыл от него старуху. А она продолжала смотреть, как нескончаемой вереницей проходят одна за другой машины с бойцами, пушки, танкетки, танки…

Вдруг старуха выронила палку, протянула вперед руки:

— Петя! Петро! — раздался ее крик.

Сидевший в кузове Шохин вскочил, забарабанил кулаками по шоферской кабине и, не дожидаясь остановки, спрыгнул на землю. Он бежал, твердя одно слово:

— Мамо! Мамо!

А она, спотыкаясь, все так же протягивая руки, шла навстречу Петру. Из глаз ее лились слезы.

Какой-то юноша-лейтенант и усатый боец-артиллерист подскочили к ней, хотели поддержать, им показалось — она падает.

И вот мать дрожащими руками прижала к груди сына, забыв в эту минуту все пережитое. Стоит, закрыв глаза, не двигаясь, не говоря ни слова.

— Шохин! — донесся с машины голос. — Догоняй!

Мать отстранила Петра, перекрестила:

— Иди, мой сын… — с трудом проговорила она. — Помни, фашисты убили отца, замучили нашу Оксану… — голос ее дрогнул, но она сурово добавила: — Иди!

— А как же вы, мамо? — Петр растерянно посмотрел по сторонам: — Как доберетесь? — щека его дергалась часто и резко.

Мать провела по ней заскорузлой ладонью и чуть задержала пальцы на синеватом шраме.

— Дойду, сыну. Дома ждать тебя буду!

Шохин передал матери вещевой мешок:

— Тут вам, мамо, дней на десять хватит, пока до нашей земли дойдете… К деду Охриму идите, мамо. Жив остался старик, все обо мне расскажет. Дойдете?

— Дойду, сынок. У фашистов не сгинула, а теперь дойду. Кругом свои. Ну, ступай. — Старуха еще раз поцеловала Петра. — Домой скорей вертайся, сыну мий!

Сделав несколько шагов, Шохин обернулся опять, подбежал к матери, обнял ее еще-раз и, уже не оглядываясь, принялся догонять товарищей.

А мать, вся подавшись вперед, долго смотрела из-под ладони вслед удаляющейся машине.

Полдень. Сквозь клубы дыма, тучи пыли и пороховых газов тускло светит солнце. В крошечном парке, примыкающем к Ганноверштрассе, залегли синюхинцы в ожидании подкрепления. Шквальным огнем встретили их фашисты из громадного пятиэтажного дома. Серый, с большими колоннами и лепными украшениями, он резко бросался в глаза своей тяжелой архитектурой. Синеватая дымовая полоса заволокла пролеты его окон. Огонь прижал разведчиков к земле, не давая возможности выйти из парка.

Осунувшийся, с почерневшим от колоти и пыли лицом, Синюхин укрылся за высоким пьедесталом, на котором торчали остатки вдребезги разбитой скульптуры. Он наскоро перевязывал раненую руку.

Рядом присел только что пробравшийся к нему старшина взвода. Увидев, что Синюхин возится с бинтом, тревожно спросил:

— Опять ранило?

— Да нет. Старая царапина. Ну-ка, помоги…

Над головами раздался шипящий свист, завыванье. Старшина и Синюхин упали, прячась за пьедестал. С грохотом рвануло среди деревьев; земля, куски деревьев, щепа посыпались на разведчиков.

— Вот бьют, сволочи, — дышать нечем! — приподымаясь, проговорил старшина.

— Узнай, есть ли раненые, — коротко приказал Синюхин, забыв о неоконченной перевязке.

Минут через пять старшина доложил:

— Ранены трое, товарищ гвардии лейтенант.

— Тяжело?

Старшина чуть понизил голос:

— Терехин тяжело, сейчас заберут санитары, возле него медицинская сестра.

— Товарищ Семенова? — проговорил Синюхин. Он так ни разу и не пошел на перевязку и, чувствуя неловкость из-за невыполнения обещания, избегал встреч.

Старшина по-своему понял смущение командира:

— Она. Такую сестру редко найдешь: всегда вместе с наступающими на переднем крае.

Вспомнив Катю Данюк и Зою Перовскую, Синюхин сказал:

— Человек хороший, а только есть не хуже…

Опять в воздухе свист приближающейся мины. Она ударилась о первое дерево и разорвалась, разбрызгивая осколки, не задев никого. «Что же это пулеметчиков долго нет, обещали ведь», — мелькнула в голове мысль.

— Эх, парочку бы станковых сюда! — воскликнул старшина.

— Скоро будут, — ответил Синюхин. — За вами, ребята, разве угонишься? Вон куда в это утро прошли!

Снова в деревьях разорвалась мина. Синюхин схватил бинокль, поднес его к глазам. Незавязанный бинт мешал ему, и Синюхин, скомкав его, запихнул в рукав гимнастерки.

— Видишь миномет? — воскликнул Синюхин. — На балкончике, на втором этаже… Черт, из автомата не достанешь!

По парку ползком пробирались два связиста. Один тащил полевой телефон, второй разматывал катушку.

Мина разорвалась недалеко от телефонистов.