Странствия Персилеса и Сихизмунды - Де Сервантес Сааведра Мигель - Страница 62

62

В те дни, когда еще не породилКрылатых духов разум довременный,И не пришел в движенье хор светил,Круговорот свершая неизменный,И золотым лучом не озарилЛик солнца изначальный мрак вселенной,Уже соорудил себе творецСверкающий заоблачный дворец.Заложено смиренье в основаньеЧертога, что воздвигнул царь царей,И тем несокрушимее все зданье,Чем это чувство глубже и полней.Постройке нет предела и скончанья,Луна песчинкой кажется пред ней,Она прочней и выше тверди горней,Морей, и суши, и небес просторней.На веру опирается она,И стены ей надежда заменяет;Цементом милосердья скреплена,Она, как бог, старения не знает;Ей никакая стража не нужна —Ее от зла воздержность охраняет,А сила, справедливость, мудрость — сутьВрата, к ней открывающие путь.Вокруг нерукотворного строеньяЛепечут родники живой воды,И, осеняя их своею тенью,Шумят вечнозеленые сады,Где для души, взалкавшей исцеленья,Взрастают чудотворные плоды,Где служат ей источником прохладыПальм, кипарисов, кедров мириады.Там ввысь могучий ствол платан вознес,Благоухает киннамон душистый,И белизна иерихонских роз,Как риза херувимская, лучиста;Там не опасны зной или мороз;Туда не прокрадется дух нечистый,Слепителен и славен сей чертог,Который нам с небес являет бог.А на земле небесному чертогуПодобьем служит Соломонов храм,Где совершенство, свойственное богу,Наглядно предстает людским очам,Откуда, — чуть мы подойдем к порогу, —Свет благодати брызжет в сердце нам.К тому же нас по милости господнейМария, как звезда, ведет сегодня.Едва в ней искра божья занялась,Едва ее достигла весть благая,Как выше гордых тронов вознесласьВ своем смиренье девушка простая;Как с нею вера в душу к нам влилась,Гнет первородного греха смягчая;Как в ней все обитатели землиСвою Эсфирь навеки обрели.О господа возлюбленное чадо,Кого на радость людям создал он;Кем змий, надменный повелитель ада,Низвержен, сокрушен и посрамлен;Предстательница наша и ограда,Тобой наш род от гибели спасен,Собой ты благость олицетворилаИ бога с человеком примирила.В тебе соединились добротаИ мощь, от века бывшие в раздоре.О мать того, кем будет испитаЗа наши вины чаша мук и горя,Ты, как заря, предтеча дня, чиста!Смирительница бурь в житейском море,Ты — слава тех, кто праведен и свят,Надежда тех, пред кем зияет ад!О голубица неземного храма,С кем разделил надзвездный трон господь,Над кем не тяготеет грех Адама,В чьем чреве Слово претворилось в плоть,Ты — длань того, кто чадо АвраамаОтцу родному не дал заколоть,Затем чтоб агнца для закланья нынеМы обрели в твоем сладчайшем сыне.Взрасти же тот благословенный плод,Которого вкусить желает страстноНаш род греховный, ибо он живетВ кромешной тьме судьбы своей злосчастной,Но знает, что и для него придетДень искупленья, светлый и прекрасный,Когда дитя, рожденное тобой,С плеч наших снимет груз вины былой.О ты, к кому посланец златокрылыйИз рая светозарного слетел,Кого творец устами ГавриилаНаречь своей супругой захотел,В кого вошла божественная сила!Да славится вовеки твой удел,И пусть венцом нетленным озаритсяТвое чело, небесная царица!

Эти самые стихи и начала тогда петь Фелисьяна, а потом она их переписала, Ауристела же не столько их поняла, сколько угадала чутьем их красоту.

Итак, враждовавшие помирились. Фелисьяна, ее муж, отец и брат отправились к себе и попросили было дона Франсиско Писарро и дона Хуана де Орельяна доставить им ребенка, но Фелисьяна, для которой не было ничего несноснее ожидания, решилась все же взять его с собой и этим своим решением обрадовала всех своих родных.

Глава шестая

В Гуадалупе странники пробыли несколько дней, и в течение этого времени им начала открываться величественность святой обители (я нарочно употребляю слово «начала», потому что до конца она открыться не может). Отсюда они направились в Трухильо; там их приветили два доблестных кавальеро, дон Франсиско Писарро и дон Хуан де Орельяна, и там им пришлось рассказать о своей встрече с Фелисьяной все с самого начала, и, рассказывая, они восхищались ее голосом, ее рассудительностью, восхищались благородным поступком ее отца и брата, Ауристела же с умилением вспоминала о тех изъявлениях преданности, которые она услышала из уст Фелисьяны в час расставания.

От Трухильо до Талаверы два дня ходьбы, и в Талавере путники узнали, что здесь все готовятся к великому празднику Монды: праздник этот существовал за много лет до Рождества Христова, однако ж христиане возвысили его и облагородили, и если прежде то был языческий праздник в честь богини Венеры, то теперь это праздник в честь и в похвалу приснодеве. Путники хотели было остаться на праздник, однако, чтобы не задерживаться, от исполнения своего желания воздержались.

Уже на шесть миль отошли они от Талаверы, как вдруг увидели, что впереди идет странница, совершенно одна, — вот что показалось им странным, — однако же им не пришлось ее окликать, потому что в эту самую минуту она, то ли прельщенная приятностью местоположения, то ли принуждаемая усталостью, присела на зеленой лужайке. Путники приблизились к ней, и наружность ее оказалась такова, что ее стоит описать подробно: возраст ее, видимо, давно уже вышел за пределы молодости и приближался к границам старости; лицо у нее было не лицо, а блин, ибо и рысий взгляд не углядел бы на нем носа: до того ее нос был мал и приплюснут — щипцами не ущипнешь; к тому же его заслоняли гораздо более выпуклые глаза. На ней был рваный плащ, доходивший ей до пят; поверх плаща она еще надела пелерину, отделанную кожей, но до того облезлой и потрескавшейся, что уже невозможно было различить, какая именно это кожа — то ли сафьян, то ли самая что ни на есть дешевая. Подпоясана она была поясом, сплетенным Из дрока, таким толстым и здоровенным, что он скорее напоминал якорный канат, нежели пояс странницы. Тока на ней была грубая, но зато белая и чистая. На голове — старая шляпа, без шнурка и без ленты, на ногах — стоптанные альпаргаты, в руке — посох, на манер пастырского, со стальным наконечником. На левом боку болталась изрядной вместимости тыквенная фляжка, на шее висели четки, коих шарики по величине превосходили шары, какими детвора сбивает кегли. Одним словом, все на ней было драное, все, как бывает на кающихся, и, при ближайшем рассмотрении, все далеко не первого сорта. Подойдя, путники с ней поздоровались, она же ответила им на приветствие голосом, какого только можно было ожидать от приплюснутого ее носа, то есть отнюдь не нежным, но, напротив того, гнусавым. У нее спросили, куда она направляется и какое именно совершает паломничество, а затем, прельщенные, как и она, приятностью местоположения, даром времени не теряя, уселись в кружок. На ту же самую лужайку пустили они пастись свою тележку, служившую им и гардеробною, и кладовою, и погребцом, и, начав утолять голод, любезно предложили страннице разделить с ними трапезу, она же, отвечая на заданный вопрос, сказала: