Живи! (СИ) - Сакрытина Мария - Страница 14

Об одном я жалел, когда выползал из-под него — умер он слишком быстро и слишком легко. Но у меня просто не было возможности — клеймо жгло, я боялся не дойти до комнат принцессы. Хорошо, что за эти годы я привык терпеть боль, даже невыносимую.

Странно, но единственное, о чём я думал, падая у кровати госпожи: её этот больной мерзавец не тронет. Она не будет плакать.

Проснулся я в постели — госпожа сидела рядом, поглаживая одеяло у меня на груди. Тускло светило солнце, поблёскивая на её рогах и чешуе. Птицы в саду молчали — значит, близился закат.

— Я сегодня чуть не стала вдовой, — тихо сказала госпожа, не поднимая глаз. — Какая незадача. У герцога остановилось сердце. А советники надавили на королеву, запретив, устраивать очередную свадьбу до конца траура. То есть ещё полгода, — она вздохнула. — Ллир, зачем ты это сделал?

— Госпожа, — прошептал я, — рей-на не могут навредить человеку.

— Поэтому я вчера рисовала какую-то гадость над твоим клеймом? — равнодушно поинтересовалась она. И тихо добавила: — Всё равно я выйду замуж. Не за этого мерзавца, так за следующего. Ты всех будешь убивать?

До следующего ещё полгода, сонно думал я. Что-нибудь придумаю. Что-нибудь произойдёт. Я понимал это так ясно, как будто видел откровение в озере слёз.

— Спи, Ллир, — коготок госпожи осторожно погладил мой лоб. — И больше так не делай. Смертей на моей совести достаточно.

Будут ещё — это я тоже знал. В тот момент у меня не было сил с ней спорить. Клеймо всё ещё болело — но засыпал я практически счастливый. Впервые за эти годы.

…Ветреница смеялась над людьми, отплясывая яростный, дикий танец.

Человеческие маги представляют ветер как громадное чудовище с множеством щупалец. Позже, уже в плену я узнал, что подобный монстр якобы живёт в океане, в самой глубокой и тёмной впадине, которую только может представить человеческое воображение. Нет, в чём-то люди правы: для них ветер должен быть чудовищем. Как и другие стихии, если пытаться заставить их служить. Только людям может прийти в голову мысль приручить огонь. Или воду.

Для нас ветер был… на человеческий язык это, наверное, переводится как Ветреница. Не человек и не рей-на — она единственная в мире, и от одиночества не в меру любопытная. А уж как ей нравится путешествовать…

Она снилась мне такой же, как в тот день, когда я последний раз к ней обратился. Я видел её лицо, зыбкое, дрожащее — оно было отражением моего, и так же в прозрачных глазах горела ярость. Её волосы вились вокруг, собирая вихрь, подхватывая камни, вырывая с корнями деревья. "Не наша земля", — решил я, и не думая останавливать ветер. "Всё можно".

Какая-то часть меня сейчас понимала, что это всего лишь воспоминание, сон. Но я чувствовал всё то же самое: ярость и наслаждение. Они были общими — моими и Ветреницы. Ей тоже нравилась эта яростная пляска. Ветреница вообще любит плясать.

— Ллир! Что происходит?! — донёсся до меня знакомый, но совершенно неуместный здесь голос.

Я обернулся — и госпожа отшатнулась. В её распахнутых глазах моё отражение хищно оскалилось — и Ветреница прекратила дикую пляску в ответ на моё смятение. Всего лишь мгновение, но этого хватило.

Арбалетный болт я снова пропустил.

Свист ветра и крик госпожи ещё звучал в моих ушах, когда я проснулся.

— Ты умел это делать? Эта магия, — в глазах госпожи на этот раз отражался не я — только неясная тень с треугольными ушами. Как у кошки… — Невероятно, ты был так силён, — прошептала госпожа.

Голова раскалывалась, но я привычно отвлёкся от боли — сел рядом с госпожой на подушки. Она поёжилась и чуть отодвинулась. В щель занавесок балдахина за её спиной заглядывала полная луна.

— Госпожа, вам приснился страшный сон?

— Страшный, — повторила она, не сводя с меня глаз. — Я догадывалась, что ты был сильным, но не думала… Как же ты, должно быть, нас ненавидишь!

Я улыбнулся — получилась усмешка, и я поспешил сгладить её словами:

— Госпожа, ложитесь, прошу вас. Обещаю, больше страшных снов не будет. Ложитесь.

— А что будет? — она легла, но подальше от меня, и накрылась одеялом чуть не с головой. — Ты опять заберёшь меня в свой волшебный лес?

Теперь улыбка вышла привычно-спокойная. Так люди, должно быть, надевают маски на Длинную ночь.

— Я не могу забрать вас, госпожа, я не волшебник. Вы делаете это сами.

Она пробурчала что-то неразборчивое, потом, помолчав, спросила:

— Ветер — он был частью тебя. Это то, чему ты меня учишь?

Уже месяц, пока в столице шли осенние дожди, я пытался научить её пропускать магию через себя. Не подчинять, как делают это люди, а быть проводником, позволять ей течь, свободно, легко сквозь себя.

— Да, госпожа.

— Я не хочу этого больше.

— Госпожа…

— Я не хочу как ты, — твёрдо повторила она. — Я понимаю, Ллир, правда понимаю. Мы воевали, ты, — она запнулась, — защищал свой лес. Я действительно понимаю. Но я не воин. Мне это не нужно.

— Вы хотите замуж, госпожа, через пять месяцев и три дня?

Она закуталась в одеяло с головой, и оттуда, из кокона, до меня донеслось:

— Я не хочу никого убивать.

Не воин — это уж точно.

— И тебе не дам, — добавила она, не вылезая из-под одеяла.

Я откинулся на подушки, мечтая, чтобы во мне была хоть капелька силы — если не заставить её передумать, то подчинить себе, позволить выжить эти полгода, а там — будь что будет.

— Госпожа, меня убьют, как только вы выйдете замуж.

— Я не позволю!

— Но вы же знаете, что так будет.

Она всё-таки вылезла, растрёпанная, хмурая.

— Не будет! Я не позволю!

— И как именно вы не позволите?

— Я тебя спрячу, — неожиданно спокойно отозвалась она. — Я прикажу отвезти тебя в Пустошь, что рядом с твоим Лесом. Там ты будешь свободен.

Я еле сдержал смех.

— Госпожа, Вечного леса нет. Там пепелище.

— Зато ты будешь свободен, — поджала губы госпожа. — Всё, хватит. Спи. И ради всего святого, думай о чём-нибудь приятном! Я не хочу больше смотреть, как ты призываешь ветер, чтобы тот играл папиными солдатами, как куклами…

Это как раз и было приятно, но госпожа, конечно, имела в виду другое.

Заснул я только под утро.

На этот раз сон был странный: яркий, слишком живой. В нём шептало, накатывая одну волну на другую, море.

— Я не выйду замуж, — говорила госпожа, и голос её звучал необычно. Сильнее и не так тонко, как я привык. Ещё она пахла грозовой свежестью — тоже ярко и сильно. Я силился почувствовать привычный запах дыма, но его не было.

Я отвернулся от моря: госпожа стояла у обрыва рядом со мной. Изменились не только голос и запах — вся она. Из лица исчезла детская неопределённость, черты стали чётче, взгляд — решительней. Длинные, длиннее, чем сейчас, волосы развевались на ветру, а солнце сверкало на витых рогах — уже совершенно точно не рожках, а рогах, как у настоящего демона. Тяжёлые, наверное, но госпожа держала голову так, будто на ней была корона.

— Я не выйду замуж, Ллир. И не надо… Прибереги возражения для другого случая, — она перевела взгляд на море. — Ты думаешь, я добровольно соглашусь, чтобы кто-нибудь из этих угодливых лжецов шпионил за мной?

— Госпожа…

Она отмахнулась, не взглянув на меня.

— Я знаю всё, что ты скажешь. Лорд трёх островов важен для короны. Стикта мой двоюродный брат, и так мы укрепим связи с демонами. Леерд, — она вздохнула. — Честно, Ллир, мне плевать. Я люблю только тебя.

Последние её слова отозвались во мне болью — я чувствовал её даже во сне.

— Моя госпожа…

Она резко обернулась.

— Я же сказала, мне плевать! И ты никуда не поедешь. Я хочу видеть тебя рядом, всегда рядом, — она криво улыбнулась. — И знаешь, мне почти всё равно, что ты об этом думаешь. Рей-на, раб — да какая разница? Я, — она запнулась. И со злость выплюнула: — Кем ещё я должна стать, что ещё сделать, чтобы ты меня заметил?!

Море за её спиной задрожало, как отражение в воде. Туман поплыл со стороны обрыва, укутывая сон, закрывая его от меня. Я моргнул — и голос госпожи прозвучал словно издалека: