Точка (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич - Страница 82

— Странно, — заметил Искин. — Мне казалось, он видит в нас исключительно рабочий материал.

— Материал материалу рознь. От женщин, кстати, оказалось мало толку, даже по программе «материнство».

— Почему?

— Вы не даете мне договорить, Людвиг. Имейте терпение, — сказал Костигер и снова отпил вина. — Это был год тридцать первый, возможно, начало тридцать второго. Несколько месяцев до вашего побега и смерти Плюмеля. Возможно, где-то после Сальской области. Мы пили у Кинбауэра дома. Он редко выбирался из Киле, но держал прислугу, поэтому дома было чисто. Помню его выглаженные рубашки. Впрочем, это не важно.

Рудольф был достаточно проницателен, чтобы видеть, что юниты у нас, вспомогательного персонала, вызывают неподдельный интерес. Вероятно, он догадывался, что и Штильман, и я, и Сильессон отчитываемся кто перед хайматшутц, кто перед «Альтенэрбе», канцлером или Министерством Науки. Он не подпускал нас в бокс с Плюмелем, но понимал, что этим провоцирует всю четверку на определенные действия. Не на бунт, конечно, но, скажем, на воровство контейнеров и растворов с юнитами и преувеличенное любопытство к конвейерной линии и к тому же Плюмелю — определенно.

С этой стороны, возможно, я это допускаю, наш разговор был им точно рассчитан, несмотря на приличное количество выпитого. Утратив как бы контроль, он поделился со мной сказкой, которую никак нельзя было принять всерьез. И в этом мне чудится удивительная ирония. Сейчас, по прошествии времени, я все больше склоняюсь к тому, что в словах Кинбауэра не было никакой выдумки. Ни на грамм. Он поделился со мной сокровенным.

— Я уберу миски? — спросил Крис, поднимаясь.

— Нет, не надо, я доем, я обещаю, — сказал Искин.

— Лучше налей мне еще вина, Крис.

Костигер передал напарнику пустой бокал. Крис вышел. Искин, вздохнув, взял свою миску в руки.

— Если вы не хотите… — начал Костигер.

— Нет-нет, мне необходимо поесть, — сказал Искин.

Он набил кашей рот. Костигер улыбнулся.

— Все дело было в Плюмеле, — сказал он. — Точнее, в Плюмеле и в непонятном каменном, с металлическими вставками конусе.

Искин кивнул.

— В колпаке. Я видел.

— Когда?

— Однажды, — сказал Искин. — В полубреду.

— Ну, можно назвать эту штуку и колпаком. Это был то ли тольтекский, то ли ольмекский артефакт. Чуть ли не от нашего гения географии Гумбольдта, который вывез его из Мексики и хранил в своем доме в Берлине. Стоял он потом на каминных полках, пылился на чердаках или использовался, может быть, как ваза или как ночной горшок, об этом можно только догадываться. И у Кинбауэра он оказался совершенно случайно — один из его студентов (Рудольф тогда преподавал в университете) преподнес ему артефакт на день рождения. Знал, что Кинбауэр любит необычные вещи. Тогда, кстати, и выяснили происхождение «колпака».

Вернувшийся Крис подал Костигеру бокал, наполненный вином, и поставил на стол бутылку, чтобы не бегать вниз еще раз. Альфред-Вальтер благодарно ему кивнул.

— Собственно, — сказал он, — на этом бы история «колпака» и Киле-фабрик кончилась, не начавшись, если бы у Кинбауэра не было знакомой с душевнобольным сыном. Как вы понимаете, Людвиг, я говорю о Карле Плюмеле. Ему тогда было около шестнадцати. Он был крупный, рыхлый парень, слегка медлительный и редко понимающий что-то с первого раза. Интереса, как сказал мне Кинбауэр у него было два: есть и играть. Фольдланд выбирался из войны, биржи росли, коммунисты и социал-демократы бились с националистами, а Штерншайссер еще не был канцлером и не провозглашал манифест о самоочищении нации от врагов государства, евреев и слабоумных.

Что сделал Карл в доме Кинбауэра первым делом, так это напялил «колпак» себе на голову. Его голова замечательно к артефакту подошла. Рудольф уже хотел отобрать игрушку у дебила, как заметил, что «колпак» сыплет блестками. Без головы Плюмеля артефакт работать не захотел. Даже когда Кинбауэр по очереди использовал свою голову и голову соседки. Карл оказался незаменим.

— Почему? — спросил Искин.

— Вы слышали о волнах Бергера? — спросил Костигер.

Искин поставил миску на стол.

— Вы про мозговые волны?

— Да, — сказал Костигер. — Бергер как раз открыл их. И версия Кинбауэра, а я с ней согласен, состояла в том, что волны мозга Карла Плюмеля каким-то образом служат ключом к взаимодействию с артефактом. Видимо, как раз из-за его умственной отсталости. Как рассказывал Рудольф, он был ошарашен. Он взял отпуск, уговорил знакомую передать Карла под его надзор и занялся экспериментированием с «колпкаком». Но ладно, сыплет «колпак» блестками и сыплет. А зачем, с какой целью? Добиться что-либо от Карла было сущим мучением, пока, в конце концов, Кинбауэр не выяснил, что Плюмель просто хотел играть. Рудольф собрал блестки. Это оказался какой-то мелкий, кисловатый на вкус металлический порошок. Что с ним делать, было не понятно. Тупик. Тольтеки, ольмеки или бог знает кто еще не потрудились оставить инструкцию.

Альфред-Вальтер в два глотка опустошил бокал. Искин взялся за кружку с кофе. Ему вдруг подумалось, что да, правда может быть и такой. Главное, она согласуется с выводами Рамбаума. Был «колпак», а все остальное — фикция.

Но Кинбауэр, конечно, наворотил вокруг. Зачем? Боялся, что «колпак» и Плюмеля никак нельзя предъявить как технологию? Или боялся, что узнай кто, на чем зиждятся его разработки, он, Рудольф Кинбауэр, будет уже не нужен?

— То есть, вы знали… — произнес Искин.

— Я ничего не знал, — сказал Костигер. — Если бы вы услышали детскую сказку, вы бы восприняли ее как реальность? Тем более, что разговор был единственным, а дальше потянулась обычная рутина с опытами. Вы, Людвиг, лучше не отвлекайте меня, я еще не закончил.

— Молчу, — сказал Искин.

Крис фыркнул и, собрав посуду, исчез за дверью. Костигер посмотрел ему вслед.

— О чем я?

— О металлическом порошке.

— Да, о нем. Нет, о тупике, в котором оказался Кинбауэр. Порошок — это просто порошок. Не лечебный, не взрывоопасный, не токсичный. Мелко дисперсная хрень. В сущности, даже делать его в промышленных масштабах, имей он какие-то полезные свойства, не представлялось возможным. Тупик, самый настоящий.

А потом Карл стал играть им в «войну». Кинбауэр сказал, что едва не отмахнулся от желания дебила показать ему, как это происходит. Вы же помните, Людвиг, Плюмель еще и говорил, глотая буквы, его иной раз невозможно было понять.

Искин кивнул. «Я — кооль мира!» — вспомнилось ему.

— Кинбауэр сказал мне, что весь порошок он тогда собрал в жестяную ванночку размерами сантиметров сорок на тридцать, — продолжил Костигер. — Вышло немного, едва дно закрыло. Карл сел у этой ванночки в своем «колпаке», Кинбауэр встал рядом, и на его глазах порошок на дне зашевелился, разделился на две примерно равные фракции и развернул военные действия. Одни крупицы нападали на других, врывались на чужую территорию, собирались над врагами в комки и рассыпались после. Побежденные темнели и больше не шевелились. «Как это?» — спросил Кинбауэр. «Я говою им!» — ответил Карл.

Кинбауэр сказал мне, что идея вживления крупиц этого чудесного порошка в человека родилась именно во время войны на дне ванночки. Он подумал: если Карл будет задавать изначальные параметры, эти крупицы, эти юниты будут следовать им, превращая человека в послушное орудие. Потом он подумал: «Неужели один только Карл?».

Вот из чего возникли Киле-фабрик и юнит-технологии.

— Но почему он вдруг решил, что юниты смогут существовать в чужом теле и, тем более, подчинять его себе? — удивленно спросил Искин.

— Не знаю, — сказал Костигер. — Возможно, это было наитие. Ведь, в сущности, так оно и вышло. Кинбауэру был нужен только материал для экспериментов.

— И он нашел его в Шмиц-Эрхаузене.

— Да. Его идея понравилась Кнопке и кое-кому еще. Многие питали слабость к управлению массами. А Рудольф пообещал быстрый результат. В том смысле, быстрый, что в течение двух-трех лет.