Охотники за скальпами - Рид Томас Майн - Страница 42

В тот момент, когда Галлер впервые заметил их, Эль Соль, отбив удар копья, направил удар прикладом на Дакому, но тот быстро отшатнулся и снова направил пику. Эль Соль не успел отразить сильный удар, пика вонзилась и прошла, по-видимому, через все его тело, как можно было судить по подавшемуся вперед корпусу навахо.

Галлер невольно вскрикнул, ожидая, что Эль Соль тотчас свалится мертвым, — и вдруг с изумлением увидел, что он замахнулся прикладом и… через несколько секунд Дакома упал к его ногам с раздробленным черепом.

Только тогда силы оставили его, и он сам упал на труп, но тотчас же собрался с силами, вытащил длинное копье из своего тела, шатаясь, подошел к перилам и крикнул:

— Сюда, Луна! Я отомстил за нашу мать!

Галлер видел, как молодая девушка вскарабкалась на крышу, а через секунду раненый упал без чувств на руки сестры.

Эта сцена была, по-видимому, замечена и другими, потому что Галлер видел, как бросились на крышу доктор, Сен-Врэн и еще некоторые. Исследование раны показало, что она, к счастью, не смертельна.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Становилось несомненным и для индейцев, что результатом боя будет победа белых. Оставшиеся в живых отказались от сопротивления и бежали в лес.

Сражение кончилось.

Охотники остались близ города на весь день, чтоб дать отдохнуть животным и приготовиться к обратному пути на родину через пустыню.

С восходом солнца все войско, захватив с собою скот и освобожденных пленных, тронулось на следующий же день через восточный каньон, направляясь к снеговой горе.

Начались снова все муки и лишения трудного перехода через пустыни, только воспринимались они на этот раз не так, как раньше, хотя и утомленными физически, но счастливыми путниками.

Весь отряд возвращался с гордым и радостным чувством победы, достигнутой цели, свободы от давней постоянной угрозы набегов дикарей. А для многих к этой радости и гордости присоединялось еще освобождение от горя, торжество счастья: ведь многие везли теперь с собой давно оплаканных близких и дорогих людей, без которых жизнь была мрачна и пуста, о которых думали всегда с тоской и ужасом, представляя себе их участь в руках жестоких дикарей.

Впервые за много лет отдыхало теперь исстрадавшееся сердце охотника за скальпами Сегэна. Счастье его было так велико, что его теперь не омрачала даже мысль о том, что бедное дитя его одичало и отвыкло от родителей. Он говорил себе, что совместная жизнь с матерью и сестрой, безграничная любовь и заботы, которыми ее окружат дома, должны будут благотворно повлиять на душу девушки и, быть может, воскресят ее память.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXXVII. Дома

Прошла неделя со времени возвращения Сегэна домой.

Был дивный теплый вечер. Семья Сегэна и гостившие у них Галлер и Сен-Врэн сидели на плоской крыше дома, обсаженной растениями и цветами.

По настоянию матери, которую Адель все еще не узнавала, но к которой начала относиться дружелюбно, Адель сбросила свой индейский костюм и была одета так же, как сестра, но чувствовала себя по-прежнему как среди чужих.

В этот вечер, когда вся семья собралась на балконе-крыше тесным кружком, Адель одна стояла в стороне, опершись на перила и безучастно смотрела в пространство. О чем думала бедная девушка? — с тоской спрашивали друг у друга глазами опечаленные отчуждением дочери родители. Быть может, ее томит скука? Ведь она не может следить за общим разговором, забыв и родной язык…

Жена Сегэна вздумала поиграть на мандолине, быть может, музыка развлечет Адель. Зоя принесла из дома инструмент, и госпожа Сегэн начала тихо и задумчиво перебирать струны… Она так давно не играла! Столько было пережито с тех пор, как она в последний раз держала мандолину в руках!..

Под наплывом дум и воспоминаний она продолжала рассеянно перебирать струны, думая, какую выбрать пьесу, чтоб развлечь Адель.

Первые же ноты как будто пробудили Адель ото сна. Она обернулась лицом к своим и переводила широко раскрытые глаза с матери на инструмент и снова на мать — удивленно и вопросительно.

Сегэн тотчас заметил новое выражение в лице дочери. Сердце его дрогнуло радостным предчувствием, и в страстном возбуждении он воскликнул:

— Адель, о моя Адель!..

Затем, обернувшись к жене, нервно проговорил:

— Спой, Адель, ту песенку… ту, знаешь, которой ты убаюкивала ее… О, посмотри на нее! Пой же, пой скорее! Быть может, Господь сжалится…

Преодолевая страшное волнение, оглянувшись полными слез глазами на свое дитя, мать тихо и нежно запела:

Спи, моя крошка,

Спокойно усни!

Пусть ангелы в небе

Хранят твой покой!

Дитя дорогое…

Пение было прервано странным резким криком девушки. При первых же словах песни она вздрогнула всем телом и начала прислушиваться внимательно, напряженно… Потом с криком подбежала и также напряженно начала вглядываться в лицо госпожи Сегэн, а через минуту бросилась к ней на шею с громким, страстным криком:

— Мама! Мама!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Да, Господь сжалился и вернул ей память. Любимая мелодия детства задела в душе струну воспоминаний, и душа дрогнула, проснулась. Мало-помалу она вспомнила и отца, и сестру, многие картины детства: понемногу припомнила и родной язык.

За много-много лет впервые радость и счастье осенили дом Сегэна и его семью, к которой они могли причислить отныне и двух зятей — Галлера и Сен-Врэна.